История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Казаков Ю. Избранное. М., 1985.
Часть третья
Русская литература 60-х годов. Правда и истина
После ХХ съезда КПСС, после публикации доклада Н.С. Хрущёва о культе личности и его разоблачении, после того, как всем показалось, что наступила свобода слова, столь долго ограниченная, в интеллигентской среде стало твориться что-то невообразимое: в Ленинской библиотеке, особенно в курительной, читатели часами стояли и спорили обо всём, о Ленине и Троцком, о Сталине и гибельных 30-х годах, о лагерях, о ГУЛАГе, о невинно убиенных соратниках Ленина, о жестоком и немилосердном Сталине… Вокруг балюстрады старого
На первых порах ослабла цензура и контроль руководящих идеологией органов, появились некоторые необычные статьи и очерки. И многие из спорящих вспоминали статьи «Об искренности в литературе» Владимира Померанцева (Новый мир. 1953. № 12) и «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» Фёдора Абрамова (Там же. 1954. № 4), осуждённые Союзом писателей СССР и, естественно, ЦК КПСС, думали о возможности возвращения к свободе слова, как в то время.
В разных журналах появились первые стихотворения о страданиях и муках во время Великой Отечественной войны, в том числе стихи Ольги Берггольц в «Новом мире». Возникли и размышления известных литературоведов о правомерности существования некоторых устаревших толкований.
31 декабря 1956 года в «Правде» был напечатан рассказ М.А. Шолохова «Судьба человека», 1 января 1957 года – его завершение. Рассказ у нас и за границей привлёк всеобщее внимание, его не только хвалили, но и бранили за неполноту изображения человеческой судьбы.
Хотя военное время давно миновало и уже, казалось бы, ничто не напоминает о тех испытаниях, которые вытерпел народ, это далеко не так. Прошедшая война оставила неизгладимый след в народном сознании. Война была очень трудной, кровавой, истребительной для фронта и тыла. Победа досталась нелегко. И гордость от победы над злейшим врагом человечества не должна заслонять огромные усилия, неисчислимые муки и страдания народа, на своих плечах вынесшего и вытерпевшего всю тяжесть военных лет. События войны оставили нестираемый след. В дни тяжелых бедствий народных судьбы отдельных людей складывались трагически. Эта мысль с предельной отчётливостью и полнотой выражена в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека».
Однажды, в 1946 году, М. Шолохов, возвращаясь с рыбалки, дожидался парома. К нему подошёл прохожий с мальчиком и спросил дорогу; сели покурить, разговорились. И прохожий рассказал Шолохову страшную историю своей жизни, в том числе и фронтовой. Десять лет эта встреча не давала покоя Шолохову, а потом, прочитав рассказ Хемингуэя «Старик и море», он сел и за несколько дней написал «Судьбу человека».
В образе Андрея Соколова М.А. Шолохову удалось воплотить лучшие черты русского национального характера. Вспоминая о том, что в первые годы Великой Отечественной войны немецкие фашисты называли солдата «русским Иваном», вкладывая в эти слова оскорбительный смысл, Шолохов в одной из своих статей в публицистической форме раскрыл те психологические, эмоциональные особенности, тот неповторимый склад характера, которым обладает символический русский Иван:
«Что ж, хорошее имя Иван! Иванов миллионы в нашей многонациональной Советской стране. Это те Иваны, которые сейчас беззаветно трудятся на благо и процветание своей Родины, а в прошлую войну, как и на протяжении всей истории своей страны, с непревзойдённым героизмом сражались с захватчиками.
Это они прижимались к дулам немецких пулемётов, спасая товарищей по оружию от губительного вражеского огня, это они шли на таран в воздухе, прикрывая от бандитских налётов родные города и сёла, это они тонули в солёной воде всех морей и океанов, омывающих нашу Родину, и в конце концов спасли человечество от фашистской чумы, распростёршей над миром чёрные крылья. Не щадя ни крови, ни самой жизни, они делали своё святое и благородное дело…
Символический русский Иван – это вот что: человек, одетый в серую шинель, который не задумываясь отдавал последний кусок хлеба и фронтовые тридцать граммов сахару осиротевшему в грозные дни войны ребёнку, человек, который своим телом самоотверженно прикрывал товарища, спасая его от неминучей гибели, человек, который, стиснув зубы, переносил и перенесёт все лишения и невзгоды, идя на подвиг во имя Родины» (Шолохов М.А. Собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М., 2005.
С. 234). А восемь лет спустя в своей речи перед избирателями в Таганроге Шолохов снова возвращается к прежним размышлениям, развивая их, давая обобщённую характеристику «русскому Ивану», богатство души которого не всякому удаётся понять. Загадочным и странным кажется итальянскому офицеру поведение русского солдата, взявшего его в плен: «Этот парень подбежал ко мне, ударил прикладом автомата, снял краги, встряхнул меня, посадил на завалинку. У меня дрожали руки. Он свернул свой крепкий табак – махорку, послюнявил, сунул мне в зубы, потом закурил сам, побежал сражаться опять». «Слушайте, – восклицает Шолохов, рассказывающий этот эпизод, – это здорово: ударить, снять краги, дать покурить пленному и опять в бой. Чёрт его знает, сумеем ли мы раскрыть его душу?» (Там же. С. 338).
И в каждом своём произведении М. Шолохов стремится раскрыть во всей полноте и многогранности душу русского человека. Как всякий крупный художник, глубоко проникая в человеческий характер своего времени, открывая существенные его стороны, Шолохов создаёт национальные типы во всём разнообразии их индивидуальной психологической характеристики. Шолоховский взгляд всегда устремлён к самому лучшему, что есть в душе русского человека, – его национальной чести, гордости, бесстрашию, удали, милосердию, самоотверженности, доброте и сердечности.
В трагическом образе Андрея Соколова Шолохов увидел человека-борца, обладающего титаническими силами, много испытавшего и пережившего, надломленного мучительными страданиями, оставившими нестираемый след в его душе. Но и после этих нечеловеческих испытаний из него «ни оха, ни вздоха не выжмешь, хотя иной раз так схватит и прижмёт, что белый свет в глазах меркнет». Особенно тяжело было вспоминать Андрею Соколову последнее прощание с женой, когда он с силой разнял её руки и легонько толкнул её в плечи. Эта грубость страшно тяготит Андрея Соколова: «До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда оттолкнул!» (Там же. С. 40).
М. Шолохов обладает замечательной способностью схватывать и подмечать сложные внутренние переживания человека, передавая их через внешнее – подчас малозаметный жест, слово. Этот приём он использует всякий раз, когда тому или иному герою хочется утаить свои подлинные чувства и мысли. Вот Андрей Соколов попытался скрыть вдруг охватившее его волнение. До какой-то степени это ему удалось: «Он сидел, понуро склонив голову, только большие, безвольно опущенные руки мелко дрожали, дрожал подбородок, дрожали твёрдые губы… Пытался свернуть папиросу, но газетная бумага рвалась, табак сыпался на колени» (Там же).
В умело подобранных деталях сказалось огромное психологическое чутьё писателя, его умение проникать в «тайное тайных» человека. Движения, жесты, интонации, более непосредственные, чем слова, точно и правдиво передают внутреннее волнение героя. Особенное значение для психологической характеристики Соколова имеет выражение его глаз. Шолохов «не единой слезинки не увидел в его словно бы мёртвых, потухших глазах». В них, «словно присыпанных пеплом», наполненных неизбывной смертной тоской, отразилось столько накопившейся боли, затаённой скорби, невыплаканных слёз, что взгляду трудно было встретиться с ними.