История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Как-то Лев Толстой писал Фету о Тургеневе: «Одно, в чём он мастер такой, что руки отнимаются после него касаться этого предмета, – природа» (Л. Толстой о литературе. М.: Гослитиздат, 1955. С. 159). А об изобразительной силе Шолохова-художника можно сказать, перефразируя это выражение: «Две-три черты, и человек живёт». Благодаря этому свойству художественного дара Шолохова все изображённые им персонажи приобретают такую яркость, жизненность, рельефность, что вымышленные им лица как бы теряют свою нереальность, выдуманность и приобретают свойства живой человеческой личности. Вот почему мы как бы становимся соучастниками всех событий, о которых рассказывает Андрей Соколов, вместе с ним переживаем все страдания, горести, выпавшие на долю этого простого русского человека. Трагическое стечение обстоятельств, в итоге которых у него погибают жена, дети и всё, что «лепилось годами», значительно подрывает его силы. У него «сердце раскачалось». «И вот удивительное дело, днём я всегда крепко себя держу… а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слёз…» – эти признания человека «несгибаемой воли» делают его ещё более близким и дорогим, «заставляют» читателя забыть о том, что перед ним литературный, то есть «вымышленный», герой.
И Андрей Соколов, когда его вызвали к коменданту, тоже предполагал, что идёт «на распыл». «Что-то жалко ему стало Ирину и детишек, а потом жаль эта утихла и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться всё-таки трудно» (Там же. С. 52).
Всё время чувствуется моральное превосходство русского солдата, его непревзойдённая сила духа, неистребимые чувства человеческого достоинства, национальной чести, ответственности за свои поступки, никогда не покидающее его чувство юмора. Во всём, в самой, казалось бы, незначительной детали, раскрывается его недюжинный характер, несгибаемая воля, бесстрашие, мужество. И в том, что он, голодный как волк, давно отвыкший от человеческой пищи, при виде здоровенной бутыли со шнапсом, хлеба, сала, мочёных яблок, открытых банок с разными консервами сумел задавить тошноту и оторвать глаза от стола; и в том, что не стал отнекиваться, когда комендант повторил его слова, брошенные вгорячах накануне, за которые положено расстреливать, как за призыв к саботажу, а мужественно, с достоинством подтвердил сказанное; и в том, как он выпил три стакана водки, стремясь хоть таким способом продемонстрировать силу и мощь русского солдата; и в том, что только после третьего стакана водки он «откусил маленький кусочек хлеба, а остаток положил на стол»; и в том, что, получив за смелость небольшую буханку хлеба и кусок сала, он, повернувшись к выходу и представляя собой хорошую мишень, прежде всего пожалел, если комендант выстрелит в него в этот момент, что не донесёт «ребятам этих харчей»; и в том, что эти харчи по его требованию были поделены «всем поровну», – во всем этом раскрылись лучшие черты русского национального характера.
Для большинства читателей этот рассказ был как праздник, тысячи бывших пленных перестали называть изменниками, отношение общества к ним переменилось; но были и те, кто, испытав все ужасы немецкого плена, после освобождения и расследования обстоятельств их пленения оказывались в советских лагерях. М.М. Шолохов, сын писателя, узнал об этом рассказе мнение своего школьного товарища, бывшего офицера, прошедшего ужасы немецкого и советского лагерей; тот спрашивал: почему М.А. Шолохов не показал Соколова в советском лагере? Сын передал этот разговор отцу. М.А. Шолохов долго разговаривал с сыном, объясняя ему, что нет одной правды, есть и «вредоносная правда». «Это страшная правда», «А вот настоящая правда всегда – возвышающа», «Писатель писателю – рознь. Иной с таким наслаждением смакует всякую пакость. И ведь не замечает даже, что сам-то уже – грязнее грязи… И не задумается даже, что от его убогого понимания правды до настоящей художественной правды дистанция – как до звезды небесной… А когда пером начинает водить злость и обида, это уже не писатель, а вредоносный для общества тип. Таких изолировать надо» (Шолохов М.М. Разговор с отцом… // Дон. 1990. № 5. С. 158—161).
Открытое письмо М.А. Шолохову в связи с «Судьбой человека» написал, а затем и опубликовал писатель Олег Волков, много лет отсидевший в лагере, а потом в ссылке, тоже упрекнувший автора в том, что тот не показал героя своего рассказа в советском лагере. Но все эти «мелочи» ничуть не заслонили огромного нравственного заряда, что получило от произведения общество, этот рассказ как бы открыл такие темы, которые писатели обходили, опасаясь идеологического давления со стороны контролирующих органов и потери авторитета с их стороны.
А за два года до этого, напоминаю, бурные события развивались вокруг рукописи романа «За правое дело» Василия Гроссмана, который был представлен автором в редакцию журнала «Новый мир» в 1949 году. Рукопись три года редактировали, и только накануне II съезда советских писателей, в 1954 году, роман вышел в свет. Роман острый, о Сталинградской битве на Волге, вызвал серьёзные разногласия в среде читавших его писателей, в том числе генерального секретаря СП СССР А.А. Фадеева.
В архиве В. Гроссмана сохранился «Дневник прохождения рукописи», начатый 2 августа 1949 года и законченный 26 октября 1954 года сообщением, что роман продаётся в книжных магазинах.
С 1946 года «Новый мир» возглавил Константин Симонов. В одном из номеров был напечатан рассказ Андрея Платонова «Возвращение», но вскоре после в «Литературной газете» появилась жёсткая и хлёсткая статья главного редактора Владимира Ермилова «Клеветнический рассказ А. Платонова». Через год «Новый мир» напечатал десять рассказов Михаила Зощенко, конечно, Симонов обращался за разрешением к Жданову, наконец, Сталин не возражал, если рассказы хорошие. Так что к роману Василия Гроссмана отнеслись положительно, прочитала редколлегия, прочитал К. Симонов, сделал несколько серьёзных критических замечаний, обсудили на редколлегии, где тоже были высказаны замечания, с которыми автор согласился. В итоге обсуждения К. Симонов написал резолюцию: «Роман готовится к январскому номеру, форсировать редактирование». В январский номер роман не пошёл, а в феврале 1950 года К. Симонов и А. Кривицкий уходят из «Нового мира» в «Литературную газету», главным редактором становится А. Твардовский, а новым членом редколлегии – М. Бубеннов.
Новому руководству нужно было время, чтобы решить этот вопрос. Твардовский обещал прочитать роман быстро, пока его читает Бубеннов. В марте 1950 года Бубеннов высказался о рукописи романа резко отрицательно. Твардовский принял только военные главы, а «против остального резко и грубо возражал». Гроссман категорически отказался от требований Твардовского и готов был снять вопрос о публикации. Через десять дней после этого к Гроссману пришли Твардовский и Тарасенков, «договорились». За две недели роман отредактировали, на редколлегии журнала роман принят единогласно, 19 апреля 1950 года рукопись была сдана в набор. 28 апреля – вёрстка, а 29 апреля – обсуждение на Секретариате, где было решено отложить публикацию на два месяца, отредактировать рукопись полностью и сдать её на консультацию в ЦК ВКП(б). За это время автор написал две дополнительные главы о Верховном главнокомандующем. И снова молчание в ЦК. 6 декабря Василий Гроссман написал письмо Сталину, но в январе 1951 года Фадеев, побывавший в ЦК, пригласил Гроссмана, Твардовского, Тарасенкова и Смирнова в Переделкино и сообщил, что надо «снять главу о ПБ, дать главы о рабочем классе и крестьянстве, дать главу о немцах, верных демократии, прочертить яснее об англо-американцах, снять Штрума. «Я в ответном слове согласился со всем, – говорилось в дневнике, – кроме Штрума. Спорили…» Гроссман все указания принял, доработал, но заведующий Агитпропом ЦК В.С. Кружков потребовал дать ему рукопись романа.
Не станем пересказывать записи «Дневника» В.С. Гроссмана, постоянные мелкие и крупные замечания от различных руководящих работников. Фадеев был у Суслова, 30 октября послал письмо Маленкову. 11 января 1952 года Фадеев сделал ещё ряд замечаний Твардовскому о сокращении рукописи романа. 22 мая 1952 года Фадеев позвонил Гроссману: «Из вашего доброго духа я превратился в вашего злого духа». Сколько же раз Фадееву приходилось читать рукопись романа, сколько раз он высказывал свои предложения по переработке романа, сколько же раз автору приходилось внимательно выслушивать предложения и чаще всего переделывать роман! Вскоре роман в журнале «Новый мир» был опубликован, начало в седьмом номере журнала, окончание в десятом. 4 ноября 1952 года появилась первая положительная рецензия в «Московской правде», затем – в журналах «Коммунист», «Огонёк», «Молодой коммунист», в газете «Вечерний Ленинград». «Роман обсуждался на Президиуме ССП, – писал Гроссман в «Дневнике», – и был выдвинут на Сталинскую премию».
Решительно всё изменилось после того, как 13 февраля 1953 года «Правда» напечатала отрицательную статью М. Бубеннова «О романе В. Гроссмана «За правое дело». 15 февраля «Коммунист» опубликовал статью «Роман, искажающий образы советских людей», «Литературная газета» дала редакционную статью «На ложном пути», 26 февраля в «Красной звезде» – «В кривом зеркале». И выяснилось – тяжёлая судьба у писателя…
М. Бубеннов, как новый член редколлегии журнала «Новый мир», прочитал рукопись романа и решительно возражал против её публикации в журнале. Проходила длительная авторская доработка романа, автор что-то добавлял, что-то снимал, но творческий замысел оставался неизменным. Твардовский на первых порах решительно отказался печатать роман, только военные главы, «против остального резко и грубо возражал», но потом изменил свою точку зрения и стал внимательно прислушиваться к тому, что говорил Фадеев, консультировавшийся с лидерами ЦК ВКП(б). И как только роман вышел в журнале, он тут же напечатал свою статью в «Правде». Некоторые читатели и критики называют её разгромной, «доносительской», но ведь писатель здесь высказал то, что он всегда говорил в своих рецензиях и выступлениях. А по какому указанию статья была напечатана в «Правде» – по указанию Сталина, Маленкова, Суслова, – достоверных источников нет. И почему те, кто в печати хвалил роман, вдруг отказались от своих слов, звучит уж просто удручающе. Уж не говоря о том, что редколлегия «Нового мира» напечатала в «Литературной газете» своё «покаянное письмо», от своих хвалебных слов о романе на заседании Президиума ССП отказались Фадеев, Г. Николаева, Катаев, Твардовский, Злобин, Толчёнова, резко критиковали роман Первенцев, Ермилов… 28 марта 1953 года А.А. Фадеев «опубликовал в газете доклад с уничтожающей критикой романа, полный беспощадно тяжёлых политических обвинений». Так В.С. Гроссман подвёл итоги своей изнурительной драмы с публикацией романа «За правое дело» (Бочаров А. По страдному пути // Гроссман В. Жизнь и судьба. М., 1990).
Такова была цензура того времени, от редактора до Сталина, слова которого почему-то боялись. А ведь были и умные, толковые слова. К. Симонов вспоминает один эпизод из литературной жизни в книге «Глазами человека моего поколения». К. Симонов присутствовал на обсуждении кандидатур на Сталинскую премию, на заседаниях иногда присутствовал Сталин, высказывался о произведениях, претендующих на Сталинскую премию.
Симонов записал то, что Сталин говорил о романе Эммануила Казакевича «Весна на Одере»: «В романе есть недостатки. Не всё там верно изображено: показан Рокоссовский, показан Конев, но главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков. У Жукова есть недостатки, некоторые свойства его не любили на фронте, но надо сказать, что он воевал лучше Конева и не хуже Рокоссовского. Вот эта сторона в романе товарища Казакевича неверная. Есть в романе член Военного совета Сизокрылов, который делает там то, что должен делать командующий, заменяет его по всем вопросам. И получается пропуск, нет Жукова, как будто его и не было. Это неправильно. А роман «Весна на Одере» талантливый Казакевич писать может и пишет хорошо. Как же тут решать вопрос? Давать или не давать ему премию? Если решить этот вопрос положительно, то надо сказать товарищу Казакевичу, чтобы он потом это учёл и исправил, неправильно так делать. Во всяком случае так пропускать, как он пропустил, – значит делать неправильно».