История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Выступление Паустовского послужило как бы сигналом для различных нездоровых и озлобленных элементов, которые пытались в таком же духе комментировать книгу Дудинцева в выступлениях на дискуссиях и читательских конференциях. Показательно, что выступление Паустовского было полностью перепечатано в стенгазете филологического факультета МГУ, что способствовало разжиганию нездоровых настроений среди студенческой молодёжи.
Речь Паустовского на обсуждении романа Дудинцева выходит за рамки литературного спора, это выпад против советского и партийного аппарата, направленный на то, чтобы посеять в народе недоверие к государственным органам» (Культура и власть. С. 571—572). В «Записке» авторы критикуют армянского писателя Н. Зарьяна за статью «Правдиво отображать жизнь» (Коммунист (Ереван). 1955. 24 декабря), в которой он критикует Г. Николаеву за слабое изображение
«Знамя» (№ 9, стихи Б. Пастернака), Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго», сданный в журнал «Новый мир», в Гослитиздат и в итальянское издательство. «Это произведение проникнуто ненавистью к советскому строю» (Там же. С. 573—577).
Эта «Записка» обсуждалась в Союзе писателей как руководящие указания партии. Много лет спустя В. Дудинцев дал интервью газете «Труд»: «Помню, когда я написал «Не хлебом единым», роман вызвал мощную волну народного отклика. В Центральном доме литераторов состоялось обсуждение романа. В зале сидели даже на полу. Но несколько кресел в первом ряду оставались незанятыми. Потом появились солидные люди, которым бравые ребята расчищали дорогу. Они сели в эти кресла, вынули блокноты, ручки с золотыми перьями и приготовились слушать. Для человека, имеющего глаза и уши, этой картины было достаточно для того, чтобы в его душе зазвучал сигнал тревоги, призывавший к максимальной осторожности.
На трибуну один за другим выходили Тендряков, Овечкин, Каверин, Вс. Иванов, Михалков. И все они говорили, что «Не хлебом единым» – партийный роман и критичность его выработана XX съездом. Хотя прекрасно знали, что писался он задолго до съезда. Сидящие впереди одобрительно кивали головой: правильно, мол, хорошо. И вдруг на трибуну вышел горячо любимый мною Константин Георгиевич Паустовский и сказал примерно следующее: роман, безусловно, хорош, но съезд тут ни при чём, да это и не важно, а главное – как верно схвачен тип Дроздова (главный противник Лопаткина. – В. П.), в них-то, дроздовых, всё зло и заключено… Молодёжь, сидящая на галерке и скроенная по той мерке, что вы мне предлагаете, подняла одобрительный шум. Люди из первого ряда лихорадочно заработали перьями.
А в это время в «Роман-газете», уже набранный, лежал «Не хлебом единым», не хватало только подписи для выхода в свет. И тогда два с половиной миллиона читателей смогли бы сопоставить клевету, которая вскоре хлынула с газетных полос, с текстом и спросить: где же тут очернительство? Где ненависть к Родине? Тактически, стратегически было важно, чтобы роман опубликовали. И я, и Симонов это понимали. Поэтому Константин Михайлович, сидевший рядом со мной в президиуме, посоветовал мне выступить и попробовать погасить этот страшный эффект. Что я и сделал, подтвердив версию о благотворном влиянии съезда на моё творчество. Ну, тут уж молодые люди с галёрки засвистели, закричали: «И это ты, Дудинцев?!»
А дальше случилось совсем уж непредвиденное. Вообще, должен отметить, что, когда политические события достигают своей высшей остроты, особенно свирепствует случайность. Непознаваемая закономерность, и от государственных деятелей в такие моменты требуется повышенная бдительность и осторожность (это, если хотите, тактическая рекомендация). В моём же случае произошло вот что: умер директор Гослитиздата Котов и до назначения преемника выход романа приостановили. За это время блокноты были пущены в ход, началась дикая реакция на события в ЦДЛ. Роман запретили. Был наказан и Симонов. Вот к чему привела выходка крыловского медведя, из лучших вроде бы побуждений убившего комара на лбу пустынника при помощи булыжника. Нельзя быть медведем, когда вторгаешься в область политики, тем более во времена острейших общественных катаклизмов» (Дудинцев В. Добро не должно отступать // Труд. 1989. 26 августа).
14 мая 1957 года Н.С. Хрущёв выступил на встрече с членами Правления Союза писателей СССР, где были даны новые указания и оценки, в которых наметился серьёзный откат от известного доклада о культе личности И.В. Сталина на ХХ съезде КПСС. Хрущёв говорил, что среди творческой интеллигенции «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с определением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма». Начавшийся 14 мая 1957 года пленум Союза писателей прошёл в том же духе. Но 19 мая 1957 года на встрече писателей с партийными и государственными руководителями Н.С. Хрущёв, используя обстановку собственного «культа личности», полностью раскрыл свою точку зрения. Об этой встрече написал Владимир Тендряков:
«Крепко захмелевший Хрущёв оседлал тему идейности в литературе – «лакировщики» не такие уж плохие ребята… Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит». Он неожиданно обрушился на хрупкую Маргариту Алигер, активно поддержавшую альманах «Литературная Москва»:
– Вы – идеологический диверсант. Отрыжка капиталистического Запада!
– Никита Сергеевич, что вы говорите? – отбивалась ошеломлённая Алигер. – Я же коммунистка, член партии.
– Лжёте! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю!
– Верно, Никита Сергеевич! – услужливо поддакивал Соболев. – Верно! Нельзя им верить!» (Шевелёв В.Н. Н.С. Хрущёв. С. 168—169).
Этой же темы обстоятельно касается и американский учёный Уильям Таубман в книге «Хрущёв» (ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2005), серьёзной и глубокой биографии известного руководителя, не без перехлёстов, но основанной на огромном материале опубликованных источников. Анализируя причины первого конфликта Хрущёва с творческой интеллигенцией, У. Таубман напоминает, что только закончился трагический конфликт с Венгрией, возникли серьёзные осложнения почти со всеми странами Восточной Европы – это произошло после секретного доклада на ХХ съезде партии, далеко пошли беспочвенные заявления о подъёме целины, почти неразрешимые трудности в сельском хозяйстве, а возгласы Хрущёва о том, что в самое ближайшее время догоним и перегоним Соединенные Штаты по мясу на душу населения и через двадцать лет будем жить при коммунизме, вызывали иронические улыбки в кругу его соратников, не говоря уж о творческой интеллигенции. У. Таубман называет повесть «Оттепель» И. Эренбурга, в которой жёстко говорилось о представителях правящей элиты не как о «пережитках гнилого прошлого», а как о настоящих властителях, со всеми их кричащими противоречиями. «Идеологическая дисциплина, – писал У. Таубман, – на которой настаивал Хрущёв, вызывала у творческих людей естественное отторжение; неудивительно, что отношения были напряжёнными с самого начала. Люди искусства не понимали, что их нескрываемая свобода подрывает не только партийную линию Хрущёва, но и его самооценку. Вот почему столкновения с «творческой интеллигенцией» заставляли буквально набрасываться на аудиторию, разражаться гневными оборонительно-наступательными речами, грубыми и бессвязными; таким поведением он, естественно, не только не достигал цели, но и ещё более отталкивал от себя образованных и культурных людей» (Таубман У. Хрущёв. С. 337). Хрущёв, выступая перед писателями, почти ничего не читал из их произведений и допустил множество ошибок. Признавая свои ошибки, он решил устроить для творческой интеллигенции нечто вроде творческого праздника, на котором и были произнесены погромные речи против Маргариты Алигер. Молотов, Каганович, Микоян в своих воспоминаниях резко отозвались о выступлении Хрущёва во время этого праздника, всем было ясно, что Хрущёва одолел алкоголь.
И. Эренбург тоже заметил перемены в политике государственной власти, он увидел, что повсюду воцарились прежние опасения, особенно после выступления Н.С. Хрущёва на юбилейной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции в 1957 году, когда тот высказал прямые указания, что, «критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина… Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер, Сталин займёт должное место в истории».
Эти зигзаги серьёзно отразились на политике в восточноевропейских государствах, особенно в Венгрии, где верный Ракоши был заменён Кадаром, после чего начались брожения в Польше и Чехословакии.
Не прошло и полугода, как в июне 1957 года Маленков, Молотов и Каганович заговорили о том, что Хрущёв становится как руководитель нетерпим, допускает много промахов и ошибок, ни с кем не советуется, на всех конференциях выступает только сам, полностью отрицая коллективность в руководстве партией и страной. 18 июня 1957 года большинство членов Президиума ЦК КПСС настояло на открытии внеочередного заседания. Место председательствующего занял Н. Булганин, сказав: