История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы
Шрифт:
Яростно защищаясь от критики на роман "Некуда", он утверждал: "Я знаю, что такое настоящий нигилист, но я никак не доберусь до способа отделить настоящих нигилистов от шальных шавок, окричавших себя нигилистами". Тем не менее, в изображении нигилистической среды в "Некуда" он провел борозду между ними, наметив два "круга" персонажей. Первый "круг" – мрачный, "бурый" (по определению Лескова) нигилизм московского кружка. Второй "круг" – "правоверные", "чистые" нигилисты, воплощающие высокие идеалы и трагическую обреченность нигилистического движения, такие, как Елена Бертольди.
Бертольди ничего не имеет общего с карикатурной "эмансипе" Кукшиной, хотя Лесков не может избежать иронии, связанной с желанием героини постоянно демонстрировать свой нигилизм ("Всему корень
Позже Лесков найдет определение этому типу своих героев – "обойденные": благополучием, любовью, счастьем, теплом… И если Елена Бертольди – чистейшей воды идеалистка в своем нигилистическом подвижничестве, то Лизе Бахаревой суждено пережить мучения, разочарования, боль, связанные с осознанием обреченности нигилизма. Не случайно роман назван "Некуда" – "некуда идти", как ранее сказал разуверившийся в своих идеалах герой "Овцебыка".
Трагическая участь участников революционного движения, вошедших в его ряды по высокому душевному побуждению, заключается, по мысли Лескова, в том, что они, подобно Василию Богословскому, не наделены достаточными знаниями о России, как говорит доктор Розанов Лизе Бахаревой: "Мы, Лизавета Егоровна, русской земли не знаем и она нас не знает". Отсюда очевидно, что, продолжая развивать в романе вслед за "Овцебыком" мотив напрасной жертвы для народа и сопрягая его с мыслью о бесперспективности революционных форм нигилистического протеста в России, Лесков вел полемику с собственными персонажами революционного толка. Но при этом писатель изобразил многих из них продолжающими оставаться верными своим идеалам, несмотря на трагическую обреченность исповедуемых ими убеждений.
Такими в романе Лескова, помимо Елены Бертольди, предстают "чистые нигилисты" Вильгельм Райнер, Юстин Помада, Лиза Бахарева, объединенные общим вдохновенным порывом к бескорыстной самоотдаче, к подвижническому служению общему благу. Это своеобразные русские донкихоты, жаждующие сразиться с жестоким и бездушным миром.
Но их чистая и чуткая душа стремится также к познанию общественного устройства, с тем чтобы найти пути преодоления "неправедной" действительности. В процессе обретения истины герои Лескова становятся горячими поборниками социалистического идеала. Свято верит в русскую общину и социализм Райнер. Для Лизы Бахаревой социалистическое учение является подлинной теорией жизни. К идеям социализма приобщается Помада.
Озабоченный судьбами бедных людей, страстно мечтающий оказать им действенную помощь, Райнер отправляется в Россию, где, как ему представляется, он сможет реализовать свои гражданские потребности, реально участвуя в приближающихся революционных событиях. Вообще для "настоящего нигилиста" жизнь только тогда обретала высший смысл, когда он, по словам Помады, "на свою дорогу нападал". И хотя Розанов, пытаясь доказать Райнеру, что он идет по ложному пути, рассказывает о настроениях, существующих "во глубине России", тот продолжает верить в приближающийся социально-демократический переворот, за которым наступит народное счастье.
Выражающий в романе многие воззрения автора, трезво мыслящий, доктор Розанов не может согласиться с позицией Вильгельма Райнера. Но его также не оставляет равнодушным судьба народа. Кому, как не Розанову, судебному и рекрутскому врачу, приходится каждодневно убеждаться в драматизме народного бытия. Однако при этом он убежден в том, что "надо испытать все мирные средства, а не подводить народ под страдания". Россию, по мысли Розанова, могут спасти "самоотверженные люди". Но "самоотверженных людей столько сразу не родится, сколько их вдруг откликнулось в это время", – говорит доктор Лизе, по-лесковски сознавая отягченность революционного движения "попутчиками". Вопрос о путях достижения идеала
Совершенно другая тональность, предельно сатирическая, присутствует в изображении московского кружка нигилистов – Агапова, Пархоменко, Завулонова… – лохматых, грубых, нескладных. Здесь царит подобающая революционной деятельности атмосфера таинственности, опасности, заговора и подполья. Здесь делят всех людей на "своих" и "чужих", хотя на самом деле трудно назвать революционера Райнера "своим" в стане "бурых". Кстати, Лесков так и называет главу, посвященную истории Райнера, – "Чужой человек".
С образами "бурых" в роман Лескова приходит нечто ирреальное, бесовское. Живут отдельной, самостоятельной жизнью "глаза" Пархоменко; в голове маркизы поселяется "заяц" ("и этот заяц до такой степени беспутно шнырял под ее черепом, что догнать его не было никакой возможности"); "бурые" превращаются в "куколок", "уродцев", "картинки". Все это было так непохоже на то, как изображает Лесков "правоверных" нигилистов, искренних даже в собственных заблуждениях.
Сознавая гротесковость второго "круга" персонажей романа, Лесков, тем не менее, не соглашался с обвинениями Писарева и Салтыкова-Щедрина в том, что он окарикатурил передовое явление общественной жизни России 60-х годов. Карикатура, по мнению писателя, содержалась не в его романе, а в поведении тех самых "шавок", что вечно липнут к нигилизму и безобразно копируют "нигилистов чистой расы".
Но наибольшей памфлетности в изображении лженигилистов Лесков достиг в романе "На ножах". Основная задача автора заключалась в том, чтобы показать отпадение от истинного нигилистического движения и нравственную деградацию бывших его "попутчиков", превращающихся в неких оборотней революции, орудующих преступными методами, с тем чтобы "на ножах" водворить "свою новую вселенскую правду" в России. Роман получился остро современным, и это не случайно: его содержание и пафос оказались сопряженными с нечаевским "делом", террористической "народной" расправой и был своего рода предупреждением о том, во что может вылиться пристрастное истолкование социалистической теории людьми без чести и совести, рвущимися к развязыванию народного бунта. Лесков показал, что на смену "новым людям" базаровского типа в начале 70-х годов пришли беззастенчивые циники, руководствующиеся принципом "хитрости и лукавства". И вместе с тем в писателе живет надежда на нигилистов-староверов, чудом сумевших сохранить себя и в себе идеалы движения "верующей юности". В связи с этим уместно вспомнить слова из письма Ф. Достоевского о Ванскок Г. Н. Майкову 18 января 1871 г.: "…Если вымрет нигилизм начала шестидесятых годов, – то эта фигура останется на вековечную память". "На ножах", как и предыдущие романы, был несомненно пристрастным, но и искренним. Хотя тот же Лесков до конца своих дней продолжал задаваться вопросом: прав или не прав он был, создав свои "отомщевательные романы" – "Некуда", "Обойденные", "На ножах"?
После "Некуда". "Соборяне"
Наступило время, драматичнее которого в жизни Лескова не было. Начался процесс отлучения писателя от литературы. О себе в эту пору Лесков мог сказать словами Савелия Туберозова ("Соборяне"): "Да, одинок! всемерно одинок!"
Истоком процесса отлучения стала статья Д. Писарева "Прогулка по садам российской словесности", в которой критик призвал журналы не печатать "на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера" Лескова. Однако писаревский бойкот, объявленный весной 1865 г., провалился. Самый солидный журнал того времени "Отечественные записки" публикует одну за другой лесковские вещи: "Обойденные", "Воительница", "Островитяне". С марта 1867 г. здесь начинают печататься "Соборяне" – удивительная книга, открывающая галерею лесковских характеров – богатырей духа. И пошли они от трех божедомов: протоирея Савелия Туберозова, священника Захария Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына.