История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции
Шрифт:
Спрашивается, на чьё сочувствие или, по крайней мере – незлобие, кроме собственного, рассчитывает автор, сообщая историю «мятежного Фомы», и редакция «Нового мира», с готовностью напечатавшая слабую, политически вредную поэму?» (Литературный Ленинград. 1936. 23 сентября). Н. Коварский в статье «Стиль «гаргантюа» резко осуждает направление П. Васильева. А. Тарасенков в статье «Мнимый талант» обвиняет поэта в лживом и грубом направлении, в бездарности поэм (Литературная газета. 1936. 15 октября).
22 декабря 1936 года Н. Клюев, прочитав критические статьи о П. Васильеве, писал В.Н. Горбачёвой: «Объявился ли Васильев или пишет из тюрьмы? Что Литгазеты назвали его бездарным – это ничего не доказывает. Поэт такой яркости, обладатель чудесных арсеналов с кладенцами, может оказаться бездарным совершенно по другим причинам (так сказал один мудрый китаец). Мне очень бы хотелось прочесть бездарные стихи Павла. Хотя он и много потрудился, чтобы я умолк навсегда. Передайте ему, что я написал четыре поэмы. В одной из них воспет и он, не как негодяй, Иуда и убийца,
В сложной политической обстановке 30-х годов Павел Васильев иной раз попадал в противоречивое положение, которое серьёзно отразилось на его собственной судьбе. На вечере Павла Васильева некоторые выступавшие требовали, чтобы он отошёл от Клюева и Клычкова, а главный редактор И.М. Гронский заявил, что эти поэты «не друзья, а враги народа или отошедшие в сторону наблюдатели» (Новый мир. 1934. № 6. С. 221). Павел Васильев в заключительном слове на вечере сказал: «У нас с Сергеем в последнее время был разговор, что нужно решительно выбирать – за или против. Я считаю, что у Клычкова только два пути: или к Клюеву, или в революцию. Сейчас Сергей выглядит бледным потому, что он боится, что его не поймут, его побьют и т. д. Но, к сожалению, должен сказать, что я желаю такого избиения камнями. Клычков в любом месте развернёт свою пространную, путаную философию, он поражается тому, что на него смотрят, как на чертополох. Но ты, Сергей, сам помогал этому. Я глубоко уверен, что у тебя было много примеров, где ты мог высказаться со всей определённостью за революцию. Клычков должен сказать, что он на самом деле служил, по существу, делу контрреволюции, потому что для художника молчать и не выступать с революцией – значит выступать против революции». Сидевший в зале Клычков бросил фразу: «Это политиканство» (Там же. С. 225).
Но это не спасло Павла Васильева от многочисленных доносов ратоборцев за пролетарскую культуру и критиков. Особенно после ареста Н. Клюева. И если уж у самого Павла Васильева возникли такие бездоказательные обвининения против своего друга, то что уж говорить о враждебно настроенных к русской поэзии критиках и читателях.
В феврале 1937 года поэт Павел Васильев вновь был арестован за то, что был исконно русским национальным художником, за его поэмы и стихотворения, а внешним поводом послужил инцидент, когда он, случайно или намеренно, сбросил портрет Сталина.
16 июля 1937 года поэт был расстрелян по приговору Верховного суда.
«Трагическая судьба Павла Васильева может послужить нам уроком в наши непростые дни, – писал Сергей Куняев в статье «Ему дано восстать и победить», – когда только и слышатся направо и налево обвинения в «русском фашизме», а его поэзия заново прочистит душу, укрепит духовно и придаст дополнительный импульс нелёгким размышлениям о настоящем и будущем великого государства, которое никогда не сожмётся до «необходимых» пределов в угоду отечественным и тамошним «доброжелателям». Может быть, сейчас наступает тот рубеж, когда васильевское слово будет по-настоящему востребовано – вопреки прижизненной и посмертной клевете и всякого рода спекулятивным «интерпретациям». Перечитывая уникальное васильевское наследие, только сейчас открывающееся отечественному читателю в своём полном объёме, вольно или невольно преисполняешься этой надеждой» (Жертвенная чаша. М., 2007. С. 255).
Васильев П. Соляной бунт. М., 1934.
Васильев П. Избранное. М., 1957.
Куняев С. Жертвенная чаша. М., 2007.
Николай Алексеевич Клюев
(10 (22) октября 1884 – 23–25 октября 1937)
Трагическая и противоречивая судьба Николая Клюева, выдающегося поэта и прозаика Серебряного века, как традиционно называют это время историки и литературоведы, началась в крестьянской семье в деревне Коштуги Вытегорского уезда Олонецкой губернии. Отец, Алексей Тимофеевич, служил урядником, потом, как свидетельствуют биографы, сидельцем в казённой винной лавке, продолжал свой род от крестьян-сектантов. Мать, Прасковья Дмитриевна, – грамотная, исполнительница народных песен, «былинщица, песельница», с грустью вспоминал свою мать Н. Клюев в феврале 1914 года в письме В.С. Миролюбову, умерла – «от тоски» и оттого, что «красного дня не видела» (Словесное древо. СПб., 2003. С. 216), она научила сына грамоте, внушила любовь к песне, книге, внушила веру ко «всякой словесной мудрости». Н. Клюев окончил Вытегорскую церковно-приходскую школу, год учился в Петрозаводске в фельдшерской школе. С детства Николай хорошо знал Библию, былины, сказки, песни. Очень рано стал писать стихи, с 1904 года стихи появлялись в печати, в сборниках «Новые поэты», СПб., 1904, «Родная нива», 1905, № 51, «Волны», 1905, вып. 2. Молодой поэт призывал к свободе слова и свободе религиозных убеждений. В Петербург Н. Клюев приехал как маляр-подмастерье и, ремонтируя квартиру Городецких, запел свои стихи в манере русского былинного сказа. Так он познакомился с Сергеем Городецким.
К 1906 году Николай Клюев крепко связал себя с эсерами, социалистами-революционерами. В марте 1906 года в письме «Политическим ссыльным, препровождаемым в г. Каргополь» (Олонецкой губернии) Николай Клюев прямо писал о том, что он, член Крестьянского союза, «делал, что мог, свято веря в счастливый исход», раздал больше 800 прокламаций, полученных от Крестьянского союза, а вот «бороться за решетками – глупость» (Там же. С. 161). В январе 1906 года был арестован и просидел в Вытегорской и Петрозаводской тюрьмах до июля за агитацию крестьян не платить налоги.
Но поражение революции 1905–1907 годов охладило революционный пыл Николая Клюева. И 15 июня 1907 года Н. Клюев в письме Л.Д. Семёнову признаётся, что послал ему 8 писем с 52 стихотворениями, но ответа на них не получил. Не писал ему раньше «не по нежеланию, а по невозможности». Страдает оттого, что редко приходит в деревню Желвачёво, где он сейчас живёт, почта, нет книг, нет журналов «Русское богатство» и «Трудовой путь», в котором опубликованы его стихи.
Не выдержав изоляции от внешнего мира, Николай Клюев в начале октября 1907 года написал письмо Александру Блоку с просьбой прочитать его стихотворения. В деревню случайно попал сборник стихов А. Блока «Нечаянная радость», Клюеву нравятся стихи Блока, он находит в них что-то очень родное и бликое его творческим замыслам: «Читая, чувствуешь, как душа становится вольной, как океан, как волны, как звёзды, как пенный след крылатых кораблей. И жаждется чуда прекрасного, как свобода, и грозного, как Страшный Суд» (Там же. С. 164). Получив это письмо, А. Блок 9 октября сообщает матери, что получил «очень трогательное письмо от крестьянина Олонецкой губернии» (Блок А. Собр. соч. Т. 8. С. 215). В письме Клюева есть примечательные фразы: «Я человек малоучёный», он крестьянин, ему так о многом хочется спросить образованного человека, он ждёт его ответа, «доставьте и мне «Нечаянную Радость» (Там же. С. 164). Все эти фразы – от игры в своё происхождение, своего рода маска глубокого и образованного человека, но не университетскими знаниями, а глубиной постижения народного духа, богатством русского языка и народного творчества. С этого началась переписка с А. Блоком, который вскоре прислал в деревню Желвачёво свою «Нечаянную радость» и в ноябре 1907 года письмо, в котором сообщил Н. Клюеву, что не понимает крестьян («Письмо написано, – признаётся Блок в примечании к статье «Литературные итоги 1907 года», – в ответ на мои очень отвлечённые оправдания в духе «кающегося дворянина»). И Н. Клюев отбрасывает свою «малоучёность» и мощно отвечает от имени крестьянства «кающемуся дворянину» в письме А. Блоку в начале ноября 1907 года: «Простите мне мою дерзость, но мне кажется, что если бы у нашего брата было время для рождения образов, то они не уступали бы Вашим. Так много вмещает грудь строительных начал, так ярко чувствуется великое окрыление!.. И хочется встать высоко над Миром, выплакать тяготенье тьмы огненно-звёздными слезами и, подъяв кропило очищения, окропить кровавую землю, в славословии и радости дав начало новому дню правды.
Вы, господа, чуждаетесь нас, но знайте, что много нас, неутолённых сердцем, и что темны мы только, если на нас смотреть с высоты, когда всё, что внизу, кажется однородной массой, но крошка искренности, и из массы выступают ясные очертания сынов человеческих, их души, подобные яспису и сардису, их рёбра, готовые для прободения… Все древние и новые примеры крестьянского бегства в скиты, в леса-пустыни, есть показатель упорного желания отделаться от духовной зависимости, скрыться от дворянского вездесущия. Сознание, что «вы» везде, что «вы» «можете», а мы «должны», – вот необоримая стена несближения с нашей стороны…» (Там же. С. 166–167). В. Розанов и Д. Философов язвительно откликнулись на клюевские рассуждения о «несближении» крестьянского и дворянского в литературе. В последующем Н. Клюев признаётся, что не имеет права говорить от имени народа. «Одно только и утешает меня, – писал он Блоку в сентябре 1908 года, – что черпаю я всё из души моей, – всё, о чем я плачу и воздыхаю, и всегда стараюсь руководиться только сердцем, не надеясь на убогий свой разум-обольститель» (Там же. С. 171).
В ноябре 1907 года Николая Клюева призвали в солдаты, но по религиозным убеждениям он отказался брать в руки оружие, последовал арест, в начале 1908 года – Петербургский военный госпиталь, здесь врачи признали, что к военной службе Н. Клюев непригоден.
В это время Н. Клюев познакомился с главным редактором журнала «Трудовой путь» (прежнее название «Журнал для всех») В.С. Миролюбовым, печатал в журнале стихи, а главное – напечатал анонимную статью «В чёрные дни (Из письма крестьянина)», в которой как бы продолжил полемику с Блоком и «образованным обществом», отошедшим от революции. «Сердцем полным тоски и гневной обиды пишу я эти строки. В страшное время борьбы, когда все силы преисподней ополчились против народной правды, когда пущены в ход все средства и способы изощрённой хитрости, вероломства и лютости правителей страны, – наши златоусты, так ещё недавно певшие хвалы священному стягу свободы и коленопреклоненно славившие подвиги мученичества, видя в них залог великой вселенской радости, ныне, сокрушённые видимым торжеством произвола и не находя оправдания своей личной слабости и стадной растерянности, дерзают публично заявлять, что руки их умыты, что они сделали всё, что могли, для дела революции, что народ – фефёла – не зажёгся огнем их учения, остался равнодушным к крёстным жертвам революционной интеллигенции, не пошёл за великим словом «Земля и Воля».