История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции
Шрифт:
Марина Цветаева в это время написала статьи о Бальмонте, о Брюсове; возмутила её книга О. Мандельштама «Шум времени», подготовила статью об этой книге, но печатать её отказались. Главное – она задумала писать драматические сочинения, с 1923 года её увлекли трагедии «Гнев Афродиты», «Ариадна», «Федра», «Елена», тщательно изучала немецкие и французские источники, греческую мифологию, древнюю классику, увлёк счастливый Тезей, которому везло в героических поступках, но не везло в любви, Ариадна соглашается быть его женой, но Тезей отдаёт её богу Дионису, который пообещал ей бессмертие. Огромные драматические и психологические возможности открывались перед ней как художником, и она, преодолевая все препятствия, работала, что-то постоянно улучшая в тексте.
Вскоре у Марины и Сергея родился
В 30-х годах М.И. Цветаева много времени уделяла прозе, воспоминаниям о близких поэтах, литературно-теоретическим работам, написала «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв», «Эпос и лирика современной России», «Поэт с историей и поэт без истории», о Гёте и Жуковском, написала об отце и его музее, о матери и её музыке.
Алчные аппетиты Германии и вторжение в Судетскую область Чехословакии породили в ней целый цикл стихотворений «Стихи к Чехии».
М.И. Цветаева не прижилась ни в Берлине, ни в Праге, ни в Париже, гордая и независимая, она не могла потрафлять тем, кто господствовал и в эмиграции. Её печатали, но и унижали. И этот дух противостояния стоял в её доме. Как только минуло совершеннолетие Ариадны и она могла выбрать себе место жительства, дочь выбрала Советскую Россию. Её провожали в Москву как на праздник. Она приехала в Москву 18 марта 1937 года и быстро освоилась в Москве, поселившись у Елизаветы Яковлевны Эфрон, в Мерзляковском переулке, стала работать, нашла себе мужа, Самуила Давидовича Гуревича. Затем осенью 1937 года вернулся Сергей Эфрон, вместе они снимали дачу в Болшеве. Марина Цветаева с сыном Георгием вернулась в Россию 18 июня 1939 года, не получив багажа. А в августе 1939 года арестовали Ариадну Эфрон, на имя которой был оформлен этот багаж. 31 октября 1939 года М.И. Цветаева написала в следственную часть НКВД с просьбой оформить документы на получение багажа, в котором, кроме прочего, прибыли и зимние вещи её и сына. Разрешение на получение багажа М. Цветаева получила только 25 июля, а последний чемодан с рукописями она получила 3 августа 1940 года.
23 декабря 1939 года, испытав все дозволенные возможности, М.И. Цветаева обращается к народному комиссару внутренних дел:
«Товарищ Берия.
Обращаюсь к Вам по делу моего мужа, Сергея Яковлевича Эфрона-Андреева, и моей дочери – Ариадны Сергеевны Эфрон, арестованных: дочь – 27-го августа, муж – 10-го октября сего 1939 года…»
Подробно излагая в этом письме биографию семьи, М.И. Цветаева просит о справедливости: «Если это донос, т. е. недобросовестно и злонамеренно подобранные материалы, – проверьте доносчика.
Если это ошибка – умоляю, исправьте, пока не поздно».
14 июня 1940 года М.И. Цветаева вновь обращается к Л.П. Берии с той же просьбой.
В 1941 году Сергей Яковлевич Эфрон был расстрелян, а дочь отбывала срок в тюрьме. 7 июля 1944 года погиб на фронте Георгий Эфрон. А Марина Ивановна Цветаева, не выдержав всю горечь возвращения в Россию, покончила жизнь самоубийством в Елабуге.
Самую глубокую оценку творческого пути М.И. Цветаевой дала Ариадна Эфрон после возвращения на свободу (27 августа 1947 года) в книге «О Марине Цветаевой», на которую здесь уже неоднократно ссылались: «Воспитанная в традициях конца века, выросшая под надзором бонн, учившаяся в швейцарских пансионах, воспринявшая языки французский и немецкий наравне с родным, Марина, естественно, в совершенстве владела русским литературным языком, языком интеллигенции, на нем, в юности, и писала, зачастую оттачивая его на грациозный ростановский лад или придавая ему гётевскую торжественность; но все это были языковые «вершки», а не «корешки», корешки же, сама народная речь таилась, до поры до времени, опять-таки в литературе, услышанная, отражённая и донесённая другими – классиками и современниками.
«Горожанка» и «дачница» в детские свои и юношеские годы, Марина не соприкасалась с жизнью народа, с речью его, ни в деревне, которой она не знала, ни на фабричных окраинах, куда не ступала её нога. Немногословно было «простонародье» – прислуги, сторожа, дворники, прачки, домовые портнихи – немногословно и почтительно; казалось, немногословна и почтительна была сама дореволюционная Москва.
Всё изменилось в одно мгновение, в то самое, когда грянула «музыка революции», когда ранее не слышимое Мариной и невнятное ей обрело голос, силу которого она восприняла и вобрала в себя с тех пор и навсегда. (Пройдёт время, и сама она, всё та же и далеко уже не та Цветаева, в известном своём письме к Маяковскому провозгласит не только силу, но и правду России революционной.)
Именно тогда, когда улицы и площади Москвы заполнялись невиданными, немыслимыми доселе хозяевами и зазвучали неслыханными доселе речами, Маринины тетради насытились записями разговоров, рассказов, реплик, подхваченных ею на лету, везде и всюду: в детских распределителях и театрах, на вокзалах, в трамваях и на толкучках, в учреждениях и на церковных папертях, на бульварах и в очередях. Именно тогда, захваченная и растревоженная новыми для себя голосами, Марина прильнула к фольклорным источникам своих поэм, как к истокам этих голосов, и в афанасьевских сборниках открыла для себя уже теперь не детские сказки, а принявшую их обличие зашифрованную летопись былых судеб и былых событий, вечных страстей и подвигов человеческих, летопись трагедий и надежд на избавительные чудеса…
Именно тогда постепенно ушло, вытеснилось из цветаевского творчеста грациозное «шопеновское» начало, в последний раз расцветшее циклом пьес, ею самой впоследствии названным «Романтика»; расставаясь с Музой, как с юностью, Марина вручила свою участь поэта неподкупному своему, беспощадному, одинокому Гению» (Эфрон А. О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери. М., 1989. С. 124–125).
Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1995.
Эфрон А. О Марине Цветаевой. М., 1989.
Саакянц А. Жизнь Цветаевой. М., 2002.
Часть седьмая. Исторические романы 20-30-х годов
После Октябрьской революции в русской литературе оживилась историческая тема, писали романы, пьесы, эпические поэмы. А.М. Горький в 1919 году, прочитав пьесу А. Чапыгина «Гориславич», крайне удивился, что пьеса написана языком XII века, её не только прочитать трудно, но и поставить в театре невозможно. Он знал, что Чапыгин в Харькове изучал летописи того времени, древнюю историю, легко преодолел семь веков и свободно погрузился в XII век. Ольга Форш (урождённая Комарова) легко погрузилась в XVIII и XIX века и написала романы «Одеты камнем» (1924–1925), трилогию «Радищев» (1932–1939), Юрий Тынянов заинтересовался эпохой Николая I и написал романы «Кюхля» (1925), «Смерть Вазир-Мухтара» (1929). Вышла «Угрюм-река» В. Шишкова (1933). Прочитав все эти романы, А.М. Горький писал И.А. Груздеву 12 января 1926 года: «Как будто у нас зарождается очень оригинальный исторический роман» (Горький и советские писатели. М., 1963. С. 456).
В этом большом ряду исторических произведений выделяются два романа: «Разин Степан» А.П. Чапыгина и «Пётр Первый» А.Н. Толстого.
«Разин Степан» А.П. Чапыгина
Алексей Павлович Чапыгин (1870–1937) родился в крестьянской семье Олонецкой губернии. Учился на художника-декоратора, первую прозу опубликовал в 1903 году, но славу принесли А. Чапыгину романы «Разин Степан» (1926) и «Гулящие люди» (1935).
«Пост литератора в России – пост трудный и требующий от человека строжайшего отношения к себе самому, – прежде всего» – этими словами Горький заканчивал письмо-напутствие А.П. Чапыгину, обратившемуся к своему знаменитому соотечественнику за советом и помощью в издании первой книги.