История русской революции. Том 1. Февральская революция
Шрифт:
Обличая подрывную работу балтийских моряков, Милюков забывает только объяснить, как и почему, несмотря на наличность премудрых властей, учреждений и газет, одинокие матросы, вооруженные странным мандатом Кронштадтского Совета, без препятствий разъезжали по всей стране, везде находили и стол и дом, допускались на все народные собрания, всюду внимательно выслушивались и налагали отпечаток матросской руки на исторические события. Обслуживающий либеральную политику историк даже не ставит перед собою этого простого вопроса. Между тем кронштадтское чудо было мыслимо лишь потому, что матросы гораздо глубже выражали потребности исторического развития, чем очень умные профессора. Малограмотный мандат оказался, если говорить языком Гегеля, действителен, потому что он был разумен. Между тем субъективно-умнейшие планы оказались призрачны, ибо разум истории даже не ночевал в них.
Советы
Рост влияния большевиков, происходивший с мощью естественно-исторического процесса, при ближайшем рассмотрении обнаруживает свои противоречия и зигзаги, приливы и отливы. Массы неоднородны и к тому же научаются управлять огнем революции не иначе как обжигая об него руки и отшатываясь назад. Большевики могли только ускорить процесс выучки масс. Они терпеливо разъясняли. Впрочем, история на этот раз не злоупотребляла их терпением.
В то время как большевики неудержимо овладевали заводами, фабриками и полками, выборы в демократические думы давали огромный и как бы растущий перевес соглашателям. Таково было одно из наиболее острых и загадочных противоречий революции. Правда, дума Выборгского района, чисто пролетарского, гордилась своим большевистским большинством. Но это было исключение. На городских выборах в Москве, в июне, эсеры собрали больше 60% голосов. Эта цифра поразила их самих: они не могли не чувствовать, что влияние их быстро идет к уклону. Для понимания взаимоотношения между реальным развитием революции и его отражениями в зеркалах демократии московские выборы представляют чрезвычайный интерес. Передовые слои рабочих и солдат уже спешно отряхали от себя соглашательские иллюзии. Между тем широчайшие слои мелкого городского люда только начинали шевелиться. Для этих распыленных масс демократические выборы открывали едва ли не первую и, во всяком случае, одну из редких возможностей политически проявить себя. В то время как рабочий, вчерашний меньшевик или эсер, подавал голос за партию большевиков, увлекая за собою солдата, извозчик, разносчик, дворник, торговка, лавочник, его приказчик, учитель посредством такого героического акта, как подача голоса за эсеров, впервые выходили из политического небытия. Мелкобуржуазные слои с запозданием голосовали за Керенского, потому что он воплощал в их глазах Февральскую революцию, которая только сегодня докатилась до них. Со своими 60% эсеровского большинства московская дума блистала последним светом угасающего светила То же было и со всеми другими органами демократического самоуправления. Едва возникнув, они уже оказывались поражены бессилием запоздалости. Это значило, что ход революции зависит от рабочих и солдат, а не от человеческой пыли, которую вздымали и кружили вихри революции.
Такова глубокая и вместе простая диалектика революционного пробуждения угнетенных классов. Наиболее опасная из аберраций революции состоит в том, что механический счетчик демократии суммирует воедино вчерашний, сегодняшний и завтрашний день и этим толкает формальных демократов искать голову революции там, где на самом деле находится ее тяжеловесный хвост. Ленин учил свою партию отличать голову от хвоста.
Советский съезд и июньская
Первый съезд советов, давший Керенскому санкцию на наступление, собрался 3 июня в Петрограде в здании кадетского корпуса. Всего на съезде было 820 делегатов с решающим голосом и 268 с совещательным. Они представляли 305 местных советов, 53 районных и областных, организации фронта, тыловые учреждения армии и некоторые крестьянские организации. Правом на решающий голос пользовались советы, объединяющие не меньше 25 тысяч человек. Советы, объединяющие от 10 до 25 тысяч, пользовались совещательным голосом. На основании этих норм, которые вряд ли, впрочем, строго соблюдались, можно предположить, что за съездом стояло свыше 20 миллионов человек. Из 777 делегатов, давших сведения о своей партийной принадлежности, эсеров было 285, меньшевиков — 248, большевиков — 105; далее следовали менее значительные группы. Левое крыло, т. е. большевики вместе с примыкающими к ним интернационалистами, составляло менее 18 делегатов. Съезд состоял в большинстве своем из людей, которые в марте записались в социалисты, а к июню успели устать от революции. Петроград должен был казаться им городом бесноватых.
Съезд начал с одобрения высылки Гримма, плачевного швейцарского социалиста, пытавшегося спасти русскую революцию и германскую социал-демократию путем закулисных переговоров с дипломатией Гогенцоллерна. Требование левого крыла немедленно обсудить вопрос о готовящемся наступлении было отвергнуто подавляющим большинством. Большевики выглядели маленькой кучкой. Но в этот самый день и, быть может, час конференция фабрично-заводских комитетов Петрограда приняла, тоже подавляющим большинством, резолюцию о том, что спасти страну может только власть советов.
Соглашатели, как ни были они близоруки, не могли не видеть того, что повседневно совершалось вокруг. Ненавистник большевиков Либер, очевидно под влиянием провинциалов, обличал в заседании 4 июня негодных правительственных комиссаров, которым на местах не хотят давать власти. «Целый ряд функций правительственных органов в силу таких обстоятельств переходил в руки советов даже тогда, когда они этого не желали». Эти люди жаловались кому-то на самих себя.
Один из делегатов, педагог, рассказал на съезде, что за четыре месяца революции в области народного просвещения не произошло ни малейших изменений. Все старые учителя, инспектора, директорат, попечители округов, нередко бывшие члены черносотенных организаций, все прежние школьные планы, реакционные учебники, даже старые товарищи министра безмятежно остаются на своих местах. Только царские портреты вынесены на чердак, но в любой момент могут быть водружены на место.
Съезд не решался поднять руку на Государственную думу и на Государственный совет. Свою застенчивость перед реакцией меньшевистский оратор Богданов прикрывал тем, что Дума и совет — «это все равно мертвые, несуществующие учреждения». Мартов, со свойственным ему полемическим остроумием, ответил: «Богданов предлагает признать Думу несуществующей, но не посягать на ее существование».
Съезд, несмотря на столь прочное правительственное большинство, проходил в атмосфере тревоги и неуверенности. Патриотизм отсырел и давал лишь ленивые вспышки. Было ясно, что массы недовольны и что большевики в стране, особенно в столице, неизмеримо сильнее, чем на съезде. Сведенный к своей первооснове спор между большевиками и соглашателями неизменно вращался вокруг вопроса: с кем идти демократии, с империалистами или с рабочими? Тень Антанты стояла над съездом. Вопрос о наступлении был предрешен, демократам оставалось только склониться.
«В этот критический момент, — поучал Церетели, — ни одна общественная сила не должна сбрасываться с весов до тех пор, пока ее можно использовать для народного дела». Таково было обоснование коалиции с буржуазией. Так как пролетариат, армия и крестьянство на каждом шагу нарушали планы демократов, то приходилось открывать войну против народа под видом войны против большевиков. Так, Церетели предавал отлучению кронштадтских матросов, чтобы не сбрасывать со своих весов кадета Пепеляева. Коалиция была одобрена большинством в 543 голоса против 126 при 52 воздержавшихся.
Работы огромного и рыхлого собрания в Кадетском корпусе отличались размашистостью в области деклараций и консервативной скаредностью в отношении практических задач. Это налагало на все решения печать безнадежности и лицемерия. Съезд признал за всеми нациями России право на самоопределение, но ключ от этого проблематического права вручил не самим угнетенным нациям, а будущему Учредительному собранию, в котором соглашатели надеялись быть в большинстве и собирались также капитулировать перед империалистами, как они это делали в правительстве.