История Семилетней войны
Шрифт:
Благодаря деятельности этого великого полководца французы не могли исполнить жестоких приказаний своего двора, достойных не цивилизованной нации, а разве только каких-нибудь ирокезов. Еще летом решено было в Версале, во вред всякому человеческому чувству, исторгнуть всевозможные выгоды из приобретенных преимуществ. Лувуа, министр Людовика XIV, еще в прошлом столетии подал пример указов об опустошениях, которые великий Тюренн вынужден был исполнить в несчастном Палатинате [164] . Этот француз ский прием, заимствованный у татар и уже целое столетие единодушно признанный позорным всеми европейскими нациями, даже французами, был теперь вновь, к стыду культурного народа, применен французами. Военный министр Бель-Иль писал маршалу Контаду: «Не знаю иного источника для удовлетворения наших настоятельных нужд, кроме денег, получаемых из неприятельских земель, которые должны, кроме того, доставлять нам полное продовольствие: сено, солому, овес, хлеб, зерно, скот, лошадей, даже людей для пополнения наших иностранных полков. До конца сентября (1758) необходимо будет превратить в совершенную пустыню все местности, лежащие перед фронтом кордона, который мы хотим расположить на зиму, чтобы
164
Тюренн Анри де Ла Тур д’Овернь (1611–1675) – знаменитый французский полководец, маршал Франции. Вероятно, имеются в виду события кампании 1672 г., когда Тюренн действовал в Рейнском Пфальце (Палатинате) против армии протестантских князей, возглавляемых курфюрстом Бранденбургским.
Хотя французские вожди и не совсем точно исполняли эти жестокие предписания, все же поступки многих из них свидетельствуют о полной их готовности к тому. Насильственные вымогательства принадлежат к самым обыкновенным ужасам войны, даже у цивилизованных народов; их тогда лишь следует отмечать, когда они становятся неимоверными. Так было в графстве Ганау, которое, подобно Гессену, особенно страдало от железного бича врагов. Здесь находился интендант Фулон, столь известный и за границей как жертва народа во время революции 1791 года; он велел запереть членов правления, дворян, магистрат и знатнейших граждан, всего 93 лица, между которыми были старики, дряхлые и больные, в одну комнату, за то, что они не могли дать требуемой контрибуции. Там они провели три дня и две ночи без пищи и питья и без сна, так как за недостатком места должны были стоять. Этот неизвестный дотоле между христианами поступок был еще усугублен на третий день новым приказом, воспрещающим страже выпускать их даже для естественных надобностей. Им не отпускали хлеб и воду, полагающиеся сильным и самым отчаянным преступникам, а когда члены правления Гундероде, Гуго и другие заключенные знатного происхождения унизились до того, что стали просить о хлебе своих тиранов, один из них, по имени Ла-Зон, написал им в ответ: «Сегодня вечером отпущу вам требуемое, но впредь не ждите больше подобных любезностей».
К характеристике предшествовавшей кампании относятся необыкновенно многочисленные битвы, стычки и значительные схватки. Настоящая же отличалась большею частью прерванными осадами. В Силезии и Саксонии крепости Швейдниц и Зонненштейн, а в Вестфалии Минден и Дюссельдорф были осаждены по всем правилам и взяты; зато Фридрих прервал осаду Ольмюца, русские – осаду Кюстрина и Кольберга, австрийцы – Нейсе и Дрездена, а имперские войска – Торгау и Лейпцига. Военное счастье настолько изменило врагам, что к половине декабря пруссаки и их союзники не имели совсем врагов в Силезии, Саксонии, Бранденбурге, Померании, Гессене и большей части Вестфалии.
Книга шестая
Во Франции весь королевский совет, даже сам дофин, высказывались за мир. Один лишь Людовик XV и его любовница настаивали на продолжении этой войны, столь гибельной для государства. Кардинал Берни, которого столь воспетая им некогда Помпадур, точно так же как и король, не хотели слушать, отказался от занимаемой им должности министра иностранных дел, на каковой он за короткое время успел приобрести славу. После его отставки последовала смерть военного министра Бель-Иля и господствующим министром стал Шуазель, который, следуя своим прежним связям с венским двором, с величайшим рвением начал продолжать войну. Первым его делом было заключение нового союзного трактата между Францией и Австрией, происшедшее 30 декабря 1758 года. Новый этот союз был несимпатичен всем беспристрастным французам уже тем, что приносил несомненный вред Франции и не обещал никаких преимуществ. Но министр, от имени короля, приказал Парижской Академии Надписей, чтобы придать договору мнимое значение внешней обстановкой, отчеканить медаль для увековечения его. В том месяце была заключена новая конвенция между Англией и Пруссией, по которой Фридрих должен был получать ежегодно 4 миллиона рейхсталеров субсидии. В четвертом параграфе ее обе державы обязывались, без обоюдного соглашения, не заключать перемирия с врагами. Франции пришлось употребить все свое влияние как в Петербурге, чтобы усилить ненависть императрицы против короля, так и в Константинополе для умиротворения нового султана, который, ко времени истечения срока перемирия с Австрией, вступил на престол Османов [165] . Между Россией, Швецией и Данией был заключен союз, чтобы препятствовать вторжению неприятельского флота в Зунд. Но Дания не получала от этого никаких выгод, поэтому французы должны были купить согласие копенгагенского кабинета. Тогда только успокоились остальные две державы, постоянно опасавшиеся вторжения победоносного английского флота на свои берега.
165
Речь идет о султане Мустафе III (правил в 1757–1774), действительно проводившем агрессивную политику по отношению к северным соседям.
Фридрих решил в следующей кампании действовать оборонительно со своей главной армией. Надежда на помощь турок побудила его, должно быть, к этому, так как еще в январе писал он генералу Фуке, принадлежащему к числу его немногочисленных поверенных лиц: «Турки начинают двигаться; недолго будут они бездействовать». Но с этой оборонительной системой была связана и деятельная, причем он не упускал случая грозить неприятелю. Еще в эту зиму он дал ему почувствовать всю свою энергию. Польский князь Сулковский, вопреки нейтралитету, соблюдаемому этой республикой, принимал деятельное участие в войне. Он вербовал войска и устраивал магазины для русских. На представления прусского короля он давал самые дерзкие ответы, ссылаясь на свою независимость, на достоинство магната, и удвоил при этом свои старания в пользу русских. Он пребывал в Рейсе, в Польше, довольно далеко от границ Силезии. Здесь у него были собственные солдаты, орудия, кроме того, он считал себя достаточно обеспеченным, благодаря значению своей республики.
Но имя пруссаков, произносимое теперь с бла гоговением самыми могущественными народами земли, не могло безнаказанно быть поругано столь незначи тельным подданным. Фридрих, устранив все политические соображения, выслал в Польшу корпус под начальством генерала Воберснова, который без выстрела овладел Рейсом, взял князя в плен и обезоружил его солдат; причем были разрушены магазины, предназначенные для русских, и орудия, ло шади, повозки и военные припасы увезены в Силезию. Польские солдаты побоями вынуждены были вступить в службу Пруссии, а князь был посажен в крепость Глогау, где сидел до окончания войны. Такова была судьба высокомерного дворянина, который, кичась несколькими деревнями, населенными нищими крестьянами, дерзнул прикинуться союзником сильных монархов и принять участие в войне. Другим союзником такого рода был газетный издатель в Эрлангене, который, в угоду политическим взглядам своего государя, объявлял войну пруссакам на столбцах своей газеты. При этом он печатал беспощадную клевету. Один прусский офицер взялся наказать этого полководца и велел отпустить ему известное число палочных ударов, в получении которых пациент должен был дать формальную квитанцию.
Никогда еще ни одна европейская война не возбуждала такого интереса в отдаленных народах, как эта. Замечательно, что пруссаки везде приобретали приверженцев, частью благодаря восхищению, возбуждаемому приверженцами Фридриха, частью благодаря естественной симпатии к слабому в неравной борьбе. Чувства эти обнаруживались даже в тех странах, которые до того времени знали о существовании Пруссии лишь по географическим картам. Испанцы, несмотря на все богатства своего обширного королевства, никогда не были в состоянии выставить в поле и половины тех сил, которые теперь Фридрих противопоставил врагу из своего небольшого и бедного государства. Потому они с живейшим участием следили за прусской войной, стараясь уяснить себе эту загадку. В Голландии чеканили в адрес врагов Фридриха сатирические памятные медали. В Неаполе до того были поражены неожиданным исходом всякой кампании, даже всякого предприятия против Пруссии, что жители забыли, очевидно, о большом пространстве, отделявшем их от воюющих, об Альпах, словом, обо всех препятствиях, и считали возможным, что война перейдет в Италию, и пруссаки уже мерещились им по соседству с Везувием. Поэтому войска в королевстве были усилены точно так же, как и караулы у столичных стен [166] .
166
Нет ничего удивительного во внимании Испании и Королевства Обеих Сицилий к этой войне. Еще десять лет назад оба названных государства участвовали в войне за Австрийское наследство на стороне антиавстрийской коалиции и прекрасно понимали, сколь легко происходящие события могут вовлечь их в свою орбиту.
Хотя в Риме не опасались такого расширения театра военных действий, тем не менее жители этого города принимали необыкновенно живое участие в удачах и неудачах всех наций, воюющих в Германии, а симпатии их большей частью принадлежали Фридриху. Они горячо желали ему успеха как раз в то время, когда папа старался умалить его престиж торжественными богослужениями и освященными подарками. Вся Венеция была разделена на две партии: Teresiani и Prussiani [167] , смертельно ненавидевшие друг друга. Каждая из них посещала свои особые кофейные, в которых одна партия не выносила присутствия приверженцев другой. Это пристрастие распространилось даже между монахами и обнаружилось бурной демонстрацией в монастыре S. Giovanni e Paolo. Живущие в нем монахи подрались в трапезной, причем оружием послужили им тарелки, блюда и кубки. Но в Венеции партия короля все же была сильнейшей; там даже сложилась поговорка: «Chi non e buon Prussiano, non e buon Veneziano» («Кто плохой пруссак, тот и плохой венецианец»). Один торговец мехами выставил в своем магазине портрет Фридриха и для наглядного выражения своего благоговения повесил перед этим изображением зажженную лампаду; этот способ почитания употребляется в Италии и во всех католических странах для особо чтимых святых. В Швейцарии было такое ликование после каждой победы Фридриха, как будто ее одержали швейцарцы [168] . А в Германии не только протестантские вюртембергцы, вынужденные сражаться против Фридриха, от души желали ему удач, но пристрастие доходило до того, что даже католические баварцы, палатинцы, жители Майнца и имперские солдаты, носившие в кармане четки, а через плечо нарамник, весьма неохотно шли против прусского короля.
167
То есть находящиеся на стороне Марии-Терезии и на стороне Пруссии.
168
И Швейцария и Венеция, естественным образом, боялись возрождения могущества Австрийской империи, которое могло бы привести к утере независимости этими республиками.
И во Франции, где нация насчет этой войны была не согласна с двором, Фридрих сделался предметом особого восхищения. Дань уважения его необыкновенным качествам воздавалась ему даже в царских дворцах: этим объясняется ответ маркизы Помпадур, когда герцог Бель-Иль сказал ей полушутя, полусерьезно, что надобно энергично вести войну, иначе Фридрих со своими пруссаками может еще явиться в Париж. Помпадур, зная настроение дворов и свое всемогущее влияние на слабого Людовика, отвечала: «Прекрасно! Тогда я увижу короля».
Несмотря на то, что подвиги Фридриха и его стойкость в неудачах снискали ему стольких приверженцев и почитателей, у него все же было множество личных врагов во всех странах, которые старались всячески вредить ему. И прусские провинции, и Саксония были полны шпионов. Их посылали в Дрезден, переодетых в придворную саксонскую ливрею; там они совещались со знатнейшими лицами, а потом были высылаемы обратно. Но случай открыл важнейшие из заговоров, основанных на шпионстве, которым занимался саксонский министр, граф Вакербарт (несмотря на то, что он находился в крепости Кюстрин). Через месяц его освободили под условием немедленного выезда в Польшу.