История Семилетней войны
Шрифт:
Король отдал приказ, чтобы пришедшее в замешательство правое крыло отступило, и послал генерала Зальдерна с несколькими батальонами ветеранов для прикрытия этого отступления. Генерал этот, одаренный редкими способностями, незаменимый для пехотных маневров, точно так же, как Зейдлиц для кавалерийских, так благоразумно действовал в эти несколько важных мгновений, что, не производя ни одного ружейного выстрела, сумел преградить победоносному войску дальнейший путь.
Наконец туман рассеялся, и тогда глазам обеих армий открылось поле битвы, устланное трупами, и беспорядок, царивший на нем. Пруссаки, несмотря на свою дисциплину, не могли пользоваться своей тактикой по случаю темноты и неудобств местности. Теперь с той и с другой стороны начали вновь строиться [136] . Между австрийцами было большое смятение, они целыми толпами блуждали по Гохкирхским высотам. Даун, несмотря на все приобретенные выгоды, не считал еще побежденной армию, которая обманула все человеческие расчеты и, несмотря на глубокий сон, быстро вскочила и храбро сражалась столько времени во тьме и тумане, потеряла большую часть своих вождей и вновь была готова к ожесточенной битве. Фридрих действительно хотел возобновить сражение, как вдруг герцог Арембергский, пользуясь туманом, подошел со своим сильным корпусом к левому флангу пруссаков и атаковал его. Опрокинув несколько тысяч человек, он овладел большой прусской батареей. Этот случай и решил битву [137] .
136
Около 9 часов утра, когда рассеялся туман, пруссаки уже потеряли господствующие позиции близ Гохкирха. С возвышенности, на которой располагался этот пункт, можно было накрыть фланкирующим огнем не только правый фланг пруссаков, но и центр. Фактически Даун повторил маневр короля при Лейтене, поставив того перед необходимостью отступления.
137
Собираясь отбросить нового врага, король попытался устроить опору для своего правого фланга на высотах близ местечка Дреза. Однако, так как отряду Меллендорфа не удалось отстоять их, возможности развернуть армию для контрудара не оказалось.
Но его отступление продолжалось не долго. Он расположился на расстоянии полумили от места сражения на Шпицбергенских горах; войска его лишились большей части артиллерии и обоза и должны были в коротких кафтанах сидеть в стужу под голым небом. У них не было даже пороха и пуль, самых необходимых принадлежностей европейских войск. Новое сражение в таком критическом положении представило бы одну из тех древних битв, когда люди шли один на один, рассчитывая каждый лишь на свои телесные силы. Между тем позиция короля была теперь настолько выгодна, средства противостоять опасности столь многочисленны, а разбитые войска его еще так грозны, что Даун не решился атаковать его вторично. Ретцов, находившийся в качестве арестованного при своем небольшом корпусе, поспешил с ним на помощь королю и помог ему прикрыть отступление. Он снова приобрел милость короля и умер через несколько недель. В злосчастный этот день прусская армия лишилась обоза, 101 орудия, 30 знамен и 9000 человек; австрийцы потеряли 8000 человек [138] .
138
По австрийским данным, потери армии Дауна в этом сражении не превышали 6000 человек.
Почти все прусские генералы, пережившие этот день, были ранены. Даже король получил легкую рану. Он шел в самый сильный огонь, под ним была убита лошадь и два пажа, ехавшие возле него, и сам он едва не попал в плен. У деревни Гохкирх неприятель уже окружил его, но его выручили храбрые гусары. Он подвергал себя величайшей опасности, присутствуя везде, где только была самая кровопролитная сеча, и, казалось, совсем не дорожил своей жизнью. Никогда еще его гений и блестящие дарования не обнаружились так ярко, как в эту ночь, которая не только не умалила его славы, но, напротив, сообщила ей новый блеск. Не тот король, который в военное время заботится о всех делах правления и сам работает, как и в мирное время, над всеми распоряжениями; не тот, который во дни опасности играет на флейте и одновременно дает глубоко обдуманные приказания, накануне решительной битвы сочиняет французские стихи, издает законы, просматривает отчеты; не победитель при Лейтене, действующий на полях Силезии по законам греческой тактики и уничтожающий целую армию воинственного народа; не этот необыкновенный человек является достойным удивления для философа, историка и мыслителя всех сословий и наций, а застигнутый врасплох при Гохкирхе, разбитый, но не побежденный король, выстраивающий своих сонных воинов, ведущий их на храброго и гораздо более сильного врага, имеющего уже за собой все преимущества, находящегося среди прусского лагеря и убивающего пруссаков из их же собственных орудий. Тот король, который в эти роковые минуты видит смерть своего искреннего друга, теряет своих лучших полководцев и, предоставленный самому себе, поддерживаемый лишь силою своего духа, принимает самые целесообразные меры, среди страшного хаоса строит свои окровавленные и падающие войска, сражается пять часов и отступает в полном порядке; в таком отчаянном положении, без орудий, без снарядов, без обоза, он еще внушает страх врагу и, тотчас же освободив отдаленные крепости, осажденные им, опять в состоянии воспользоваться своим поражением, точно большой победой. Вот такой государь возбуждает удивление всех наций и всех времен.
Многие старые полки, которые до сих пор одерживали лишь победы и никогда еще не испытали поражения, были тут вынуждены показать тыл неприятелю. Если бы не этот день, покрывший пруссаков такой славой, какую они не приобрели бы и десятью победами [139] , то полки эти сохранили бы имя непобедимых [140 *]. Многие старые офицеры, принадлежавшие к этим победоносным полкам, имели столь высокое представление о воинской чести, что не хотели уступить перед неприятелем и предпочли пасть в битве; иных пришлось почти силой отвлечь от места битвы, так как они ни за что не хотели пережить столь злополучного дня.
139
Рассуждения Архенгольца не могут скрыть того факта, что пруссаки потерпели тяжелое поражение – конечно, не из-за недостатков своей армии, но по причине тривиального легкомыслия Фридриха II.
140*
Пехотный полк Форкада, впоследствии Лигновского, принадлежавший к берлинскому гарнизону, где автор удостоился чести служить, принадлежал к тем полкам, которые со времени своего основания в 1713 году до октября 1758 года знали о проигранных сражениях лишь по рассказам. Однажды, проезжая в лагере мимо этого полка, король сказал своим спутникам: «Когда я хочу видеть солдат, то я смотрю на этот полк». [Прим.автора]
Опасно раненный фельдмаршал князь Мориц Дессауский находился на пути в Баутцен, когда вдруг встретил отряд неприятельских гусар, которые окружили его экипаж с обнаженными саблями. Обращаясь к предводителю, австрийскому ротмистру Вельтену, Мориц сказал: «Я сильно ранен и сдаюсь вам пленным, но прошу вас на честное слово довезти меня до Баутцена. Ваши гусары получат сто червонцев за выкуп». Предводитель удовлетворился этим и присоединился к эскорту экипажа. Но вскоре появился сильный отряд прусских гусар, готовившихся к нападению. Ротмистр дал знать об этом князю и просил его заступничества, так как его собственная жизнь была тут в опасности. Мориц согласился и, несмотря на свою слабость, громко закричал примчавшимся прусским гусарам, что он сдался в плен на честное слово. Но пруссаки не обращали внимания на это и хотели освободить князя, уничтожив данное слово вместе с жизнью тех, которые получили его. Тогда Вельтен с пистолетом в руке подскочил к экипажу и обратился к князю со следующими словами: «Я принужден буду застрелить ваше сиятельство, если вы не удержите своих и не возобновите данного слова». Пруссаки наконец были удержаны, хотя с большим трудом, так как они утверждали, что с их прибытием князь перестал быть императорским пленником. Решить спор этот пришлось королю, который признал действительность слова, данного князем. Но мужественный полководец этот скончался, не успев даже заплатить выкуп.
Фридрих старался забыть потери, понесенные при Гохкирхе, и ослабить вредные последствия их. Через несколько часов после этой тяжелой утраты он шутливо обратился к генералу Гольцу, пришедшему утром приветствовать его: «Милый Гольц, скверно нас разбудили». Генерал отвечал: «Ночью будят обыкновенно тех, с которыми нельзя иметь дела днем». – «Вы правы, – ответил король, – но я постараюсь днем наказать тех, кто столь неучтиво разбудил нас ночью». Собравшимся артиллеристам он дал тот же ответ. «Где ваши орудия?» – спросил он их. Один из них сказал: «Черт схватил их ночью». – «Так мы отнимем их у него днем», – возразил король.
Победа эта была одержана австрийцами в день именин Марии-Терезии, а так как в католических странах существует обыкновение посылать в этот день подарки, то Даун послал своей государыне в виде подарка известие о приобретенных преимуществах. Она отблагодарила его за этот так называемый букет цветов самым милостивым письмом. Русская императрица пожаловала ему золотую шпагу. Венский муниципалитет воздвиг в честь его колонну, а австрийские земские чины подарили ему 300 000 гульденов, чтобы выкупить его фамильное владение Ладендорф.
Папа Климент XIII [141] , только что вступивший на пап ский престол и даровавший австрийской государыне титул апостольского величества, тоже принял участие в этой победе. Прежние наместники Христа в темную эпоху Средних веков имели обыкновение снабжать христианских вождей освященным оружием для истребления турок и сарацин. Климент полагал, что подобный священный подарок от него сослужит такую же службу в Силезии; поэтому он послал фельдмаршалу Дауну освященную шляпу и шпагу для более энергичного поражения еретиков [142] . Конечно, этот поступок недостоин XVIII столетия; он навлек на столь священно декорированного полководца много шуток. Фридрих в письмах своих к друзьям часто называл Дауна освященной креатурой и человеком в папской шляпе. Кроме того, этот воинственный подвиг римской курии был весьма не политичен, так как король имел много римско-католических подданных и мог в данном случае сильно повредить папе. Очевидно, и в Вене не особенно обрадовались этому подарку, так как при вручении его не состоялись обычные в таких случаях торжественные церемонии. Когда 30 лет спустя в Австрии наступила заря более высокой культуры и люди возымели более правильное понятие о папской власти и о так называемых еретиках, все до того стыдились этого недостойного дара, что даже венские писатели старались совершенно отрицать столь известный исторический факт, выдавая его за вымысел Фридриха, который в досужие часы веселого настроения сам будто бы составил папское бреве в стиле римской курии, а маркиз д’Аржан, для довершения шутки, перевел его на латин ский язык и напечатал; это было ироническое сочинение, которое простаки считали оригиналом и которым пристыженные воспользовались для отрицания самого факта.
141
Возглавлял Римско-католическую церковь в 1758–1769 гг.
142
То есть протестантов. В целом эта война может быть изображена как межцерковное столкновение: с одной стороны, католически-православный союз, с другой же – альянс германских протестантов и англикан. Впрочем, в действительности ситуация была далеко не так однозначна.
Даун ждал от Фридриха отчаянной атаки, как только станет известною осада Нейсе; поэтому он писал генералу Гаршу: «Продолжайте спокойно осаду. Я держу короля; он отрезан от Силезии. А если он будет атаковать меня, то вы получите добрые вести». Эта уверенность Дауна была тем более странной, так как он на собственном опыте убедился в неиссякаемой плодовитости Фридрихова гения. Государь этот всегда испытывал одновременно две удачи и две неудачи. Тотчас же после Коллинской битвы он лишился своей нежно любимой матери, а в злосчастный день Гохкирхского поражения умерла его сестра, маркграфиня Байрейтская, которую он любил до обожания и которую он считал достойной увековечения алтарями и статуями за редкие качества ее ума и сердца.
Никогда Даун не действовал столь осторожно, как после какой-нибудь удачи. Теперь он занял недоступный и сильно укрепленный лагерь при Канневице, но ничего не предпринимал во вред королю. К нему можно было бы применить слова, сказанные одним карфагенским генералом Ганнибалу после битвы при Каннах: «Ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться своей победой» [143] . Австрийский полководец отличался этим, и потому его приверженцы весьма неудачно сравнивали его с великим римлянином Фабием. Зато Фридрих тем усерднее пользовался этим драгоценным временем, снабжаясь поспешно всеми недостающими военными принадлежностями и провиантом частью из Дрездена, частью из Генриховой армии; он распорядился насчет новых транспортов, присоединил к себе подкрепление в 600 человек, присланное ему принцем Генрихом, и собрался идти в Силезию [144] . Он говорил: «Даун позволил нам уйти, поэтому дело еще не потеряно; отдохнувши несколько дней, мы выступим для освобождения Нейсе». Но ему предстояло уладить еще много препятствий: лагерь его был полон больных, а в Баутцене находились все раненные в битве пруссаки. Их надо было всех перевезти в другое место, позаботиться о пекарнях, приобрести необходимые полевые принадлежности, прикрыть Саксонию и ложными маршами обмануть врага, который занял все дороги в Силезию. Все это было удачно исполнено, и 25 октября, через одиннадцать дней после битвы, Фридрих уже шел в Силезию с такими силами, что даже Даун потерял всякую надежду удержать его [145] . Напротив, пруссаки действовали везде наступательно и уводили пленных; таков был жребий 800 гренадер у Раухвальда, предводимых одним испанцем. Даун все же выслал сильные корпуса под начальством генералов Аремберга, Ласси и Лаудона, чтобы по крайней мере затруднить поход короля. При этом Лаудон обнаружил всю свою деятельность, то располагая свои легкие войска по ущельям, чтобы удерживать пруссаков, то открывая по ним пушечный огонь, пользуясь выгодной позицией; нередко он вдруг выходил из леса и нападал на них со стремительностью потока. Это было ежедневно возобновляемое сражение, причем воюющие партии постоянно двигались вперед. Но все эти попытки ни к чему не повели, и австрийцам досталось лишь несколько прусских понтонов и повозок с багажом.
143
Эти слова античные источники приписывают Магарбалу, командующему карфагенской конницы.
144
Прибыл и сам Генрих. Чтобы подкрепить войска, остающиеся в Саксонии, из Померании были вызваны отряды Дона и Веделя.
145
В ночь с 24 на 25 октября прусская армия в полной тишине обошла лагерь Дауна и вскоре достигла Герлица.