История Семилетней войны
Шрифт:
Снятие осады Ольмюца, которой и не следовало бы предпринимать, было ближайшим последствием этой потери [113] . Осада эта вообще необъяснима; даже при самом удачном исходе ее Фридрих не мог удержать за собой этой крепости ввиду приближения русских, которые уничтожили бы оставленный в ней гарнизон тотчас же по уходе короля. Поэтому даже пруссаки не очень жалели о потере транспорта, ибо все жаждали снятия осады; дело это было поручено фельдмаршалу Кейту, который действовал весьма благоразумно и осторожно, так что все орудия, повозки со съестными припасами, даже больные могли быть вывезены беспрепятственно; только 30 опасно больных были оставлены на попечение неприятеля. Остались еще две мортиры и одна испорченная пушка, как бы в воспоминание об осаде Ольмюца. Фридрих снова обратился с речью к своим генералам, изобразил свое критическое положение и прибавил в заключение, что вся надежда его основана на мужестве его войск, которые пойдут на врага даже по недоступным горам и среди неустанной пушечной пальбы.
113
1 июля, в тот же день, когда Лаудон разгромил прусский обоз, Даун с главной австрийской армией совершил марш-бросок к Мораве и переправился на восточный берег. Небольшие прусские отряды, блокировавшие крепость с этой стороны, были вынуждены ретироваться, в результате чего австрийцы полностью прервали сообщение Фридриха II с Силезией и в любой момент могли усилить гарнизон Ольмюца.
Даун хотел преградить королю обратный путь, который без того уже представлял непреодолимые препятствия с тяжелыми многочисленными орудиями по недоступным, крутым вершинам гор и выгодными позициями, занимаемыми гораздо более многочисленным неприятелем; немыслимо было целой армии пройти тут благополучно с осадными орудиями,
114
Имеется в виду Фабий Максим Кунктатор, римский полководец, известный своими действиями против Ганнибала. Чтобы уберечь армию от столкновения с более сильным противником, он умело уклонялся от сражений с карфагенянами, истощая тех и выигрывая время для реорганизации римских вооруженных сил. Интересно, что в австрийской военно-исторической традиции с Фабием обычно сравнивается именно Даун, который во время операций против Фридриха действительно следовал образцу Кунктатора.
115
На самом деле Фридрих II не знал о том, что все силы австрийцев находятся на противоположном берегу Моравы, и направился на север, в район Цвитау, с наиболее подвижными ударными частями своей армии – рассчитывая с боем проложить путь через горы на границе Моравии и Богемии. Кейт значительно медленнее двигался за ним; вскоре он отставал от короля на целый переход. Однако Даун не решился на атаку. Точно так же он не решился на атаку и позже, в середине июля, когда Фридрих, прикрывая отход своего обоза через перевалы в Силезию, занимал позицию близ Кенигсгреца.
Тем ограничились на время со стороны пруссаков наступательные действия против австрийцев; Фридрих должен был употребить безотлагательные меры для борьбы с русскими, проникшими уже в центральные области королевства. Уже в январе под начальством генерала Фермора они возвратились в Пруссию и, не встречая нигде никаких войск, овладели всем королевством без боя.
Фермор торжественно вступил во владение им при звоне всех колоколов, при звуке труб и литавр, не умолкавших целый день. Ошеломленные жители, в памяти которых свежо еще было воспоминание об ужасах, производимых русскими, умоляли о покровительстве императрицы. Полководец дал им следующий достопримечательный ответ: «Это счастье для вас, господа, что моя всемилостивейшая государыня вступает во владение этим королевством. Вы только можете ожидать благ от ее кроткого правления, и я постараюсь сохранить неприкосновенным существующий здесь порядок вещей, который считаю совершенным». Он тотчас же отправил в Петербург гонца с ключами от города и дал аудиенцию дворянству; затем великолепные обеды стали чередоваться один за другим. С этих пор русские считали уже королевство своей собственностью, которою надеялись мирно владеть, и надо сознаться, что во все время войны они действовали в Пруссии с умеренностью, достойною подражания. Даже с церковных кафедр были воззвания к жителям, приглашающие их подавать жалобы главному секретарю в Кенигсберге, если русские солдаты в чем-нибудь обидели их.
Члены всех департаментов должны были присягнуть в дворцовой церкви, обязуясь ни явно, ни тайно не предпринимать чего-либо во вред интересам русской императрицы. Больные произнесли свой обет на дому. Консистория получила приказ творить нарочно составленные молитвы о благоденствии императрицы. Напоследок дворянство и граждане были приведены к присяге в нарочно выбранных с этой целью церквах. Русские офицеры сопровождали их туда и присутствовали во время церемонии. Обнародовали русские царские дни, которые праздновались богослужением и отдыхом от работ, причем были отданы распоряжения о свободном ходе торговли, почт и прочих общественных дел. Это уже не было вступление во владение, а настоящее завоевание; король счел себя оскорбленным, поэтому Дрезден, Пирна, Фрейберг и другие города должны были принести ему присягу.
Русские взяли в Кенигсберге и Пинау 88 железных пушек, множество ядер, бомб и несколько сотен бочонков пороху. Еще ни одно королевство не было так легко завоевано, как Пруссия, но и войска, упоенные своим успехом, никогда не вели себя с большею умеренностью. Венский двор, в награду за столь легкое завоевание, пожаловал Фермо ру титул имперского графа, а русская государыня утвердила все его постановления [116] .
Жители Пруссии, благодаря столь неожиданной кротости обращения, забыли, по-видимому, своего коро ля и спокойно подчинились игу своих врагов. В Кенигсберге делали даже больше, чем требовалось: 21 февраля, в день рождения великого князя Петра, город был иллюминован, сожжен фейерверк, а университет предложил публичное похвальное сло во в честь русского наследника. Эти иллюминации, украшения и всякие зрелища, устраиваемые за счет города, стали обыкновенными явлениями в русские цар ские дни, и, хотя они были вызваны почти исключительно политическими соображениями и приказами, а не доброй волей жителей, Фридрих все же не мог простить этого пруссакам и никогда более не посетил своего королевства. Все было теперь спокойно. Управление всеми отраслями общественной и государственной жизни шло своим путем без перемен. Доходы королевства поступали в руки победителей; однако начальники департаментов в Пруссии и Саксонии сумели дать своему монарху наглядные доказательства усердия и преданности ему. Средства их остались тайною для русских. Наконец Фермор выступил из Пруссии со своей армией, для которой 30 000 подвод беспрестанно подвозили продовольствие, и направился в Померанию и Бранденбург. Но тут эти завоеватели не были сдерживаемы, как в Пруссии, высочайшими повелениями, потому путь их в обеих злополучных областях ознаменовался кровью и сожженными деревнями.
116
Фермор был назначен генерал-губернатором королевства Прусского.
Еще до прибытия русских армия Дона, предназначенная для прикрытия Померании, оттеснила шведов и блокировала Штральзунд. Но все эти преимущества были уничтожены новыми врагами, хотя препятствия, связанные с получением продовольствия и организацией продовольственных складов, сильно замедлили операции русских войск. Они не удовольствовались владением Вислы, а хотели господствовать и на берегах Варты, поэтому взяли Познань, столицу великой Польши, Эльбинг, Торн [117] , намеревались даже ввести свои войска в Данциг, чтобы устроить там главное военное депо, но попытка эта не удалась. Жители этого города, преданные прусскому королю, решительно отказались уступить русским свои внешние укрепления и приготовились на случай необходимости отражать силу силою. Но до этого дело не дошло. Русским нельзя было терять времени: они стремились в центральные владения короля прусского, куда Фермор и направился. Он проник с 80 000 человек в Померанию и Неймарк и приступил к осаде Кюстрина [118] .
117
Почти все эти города были заняты сводным корпусом генерала Штофельна. Эльбинг заняла дивизия Салтыкова.
118
Фермору удалось воспротивиться желанию Конференции при Высочайшем Дворе (коллегиального органа, руководившего военными действиями русских войск из Петербурга) разделить действующую армию на три отдельных корпуса для операций в Померании, Бранденбурге и Силезии. Тем не менее в течение весны и июня русские очень медленно продвигались к прусским провинциям – объясняя это сильным разливом рек в восточной Померании и Великой Польше. Узнав в июле, что Фридрих оставил осаду Ольмюца, Фермор решил не углубляться во вражескую территорию, ограничившись осадой Кюстрина.
Генерал Дона, оставивший блокаду Штральзунда, чтобы подойти к русским, не мог со своей слабой армией воспрепятствовать этой осаде [119] . Русские следовали принципу варварских орд, опустошали все огнем и мечом, поэтому несчастный город с первого же дня был превращен в кучу пепла. Бомбы и брандкугели падали в таком количестве, что производили впечатление огненного дождя. Всюду рушились дома, убивая людей. Нечего было и думать о тушении пожара, и спастись можно было лишь поспешным бегством; кто только мог двигаться – бежал: несчастные матери, прижимая к груди беспомощных младенцев, больные, несомые на кроватях, едва успевали выйти из города, как все рушилось вслед за ними. Они искали спасения по ту сторону Одера, рыдая и в отчаянии глядя оттуда на бушующую стихию, истребившую все их имущество. Многие погибли в пламени, иные погибли под обломками или от удушья в погребах, где скрылись в ужасе. Большое количество зажиточных людей из окрестностей, а также многие дворяне, живущие на значительном расстоянии от этой крепости, отдали сюда на сбережение свои драгоценности, чтобы они не стали добычей хищных казаков. Некоторые из них были необыкновенно ценны, и все они стали жертвою пламени. Сгорел громаднейший продовольственный склад; сила огня была такова, что в арсенале расплавлялись орудия, а ружейные и пушечные заряды и заряженные бомбы в пороховом складе с ужаснейшим треском взлетали в воздух. Такое зрелище, когда в несколько часов соединилось все самое ужасное в природе, было невиданным ни в одной войне, до этого страшного дня 15 августа. Многие жители сошли с ума, вообразив, что настал страшный суд. Враги хотели уничтожить решительно все имущество бедных жителей и продолжали стрелять гранатами даже после того, как пламя свирепствовало повсеместно. Наконец, к вечеру, они прекратили это бесполезное бомбардирование. Однако Фермор приказал ночью бросить в город все оставшиеся гранаты, так как, по его мнению, их не придется более употреблять в этой кампании, и велел лишь сберечь до битвы пушечные ядра.
119
5 августа Фермор разбил отряд, посланный Дона для усиления гарнизона города.
Казалось, русские не столько думали о завоевании, сколько о разорении, так как один лишь город подвергся столь варварскому бомбардированию, а крепость осталась нетронутой; только через два дня начали ее обстреливать. Комендант, полковник Шак, лишь на четвертый день получил требование о сдаче, потому что русскому главнокомандующему вдруг заблагорассудилось поступать согласно обычаям культурных народов; но и это требование обличало варвара: Фермор грозил штурмом и избиением всего гарнизона, если крепость тотчас же не сдастся. Комендант ответил: «От города остались лишь груды развалин, магазины сожжены, но крепость еще в хорошем состоянии, а гарнизон не пострадал. Поэтому я буду защищаться до последнего человека». И точно: он защищался на развалинах, но не обнаружил особенной распорядительности. Когда же он хотел оправдаться перед королем, тот заметил: «Я сам виноват; мне бы не следовало вас избирать комендантом».
Однако угрожавший Кюстрину штурм не состоялся, так как все внимание русских было теперь обращено на приближающегося короля. Дона, хотя и не мог освободить осажденной крепости, все же пришел ей в помощь еще до прибытия Фридриха; он навел на судах мост через Одер, сделал возможным сообщение с городом, так что явилась возможность постоянно сменять гарнизон [120] .
Король оставил большую часть своей армии под начальством фельдмаршала Кейта в Ландсгуте, в Силезии, для прикрытия этой провинции [121] ; он взял с собой лишь 14-тысячный отборный корпус и с ним отправился форсированными маршами туда, где его присутствие было столь необходимо. Его маленькое войско горело от нетерпения отомстить неприятелю, которого оно не видело еще, но варварства и опустошения которого требовали возмездия в потоках крови. Ярость пруссаков еще увеличивалась по мере того, как они вступали в опустошенные провинции, встречая повсюду кучи пепла и еще дымящиеся развалины. Они не узнавали более свое отечество и спешили навстречу врагу, не обращая внимания на усталость, переносили все, желая поскорее исполнить свой высокий долг – избавителей отчизны. В 24 дня Фридрих прошел с войском 60 немецких миль и 21 августа прибыл под Кюстрин, усилил его гарнизон и соединился с армией Дона. Гусары привели ему двенадцать пленных казаков, которых ему впервые пришлось видеть; удивляясь их внешности и ободранному платью, он заметил, обращаясь к майору гвардии, Веделю: «Вот видите, с какой сволочью мне приходится сражаться» [122] . Он переправился через Одер у деревни Гюстебизе, где его совсем не ждали, и помешал этим Фермору в его планах. Тогда осада Кюстрина была снята; обе армии подошли друг к другу и приготовились к битве [123] . Никогда еще желание кровавого боя не было столь сильно, как в этот день у пруссаков. Демон войны воодушевил, казалось, всю их армию. Сам Фридрих, пораженный видом страшных опустошений, бесчисленных пожарищ и несчаст ных скитающихся беглецов, забыл, по-видимому, всю свою философию и иные соображения и слушал лишь голос мщения. Он не велел щадить ни одного русского в битве и принял все меры, чтобы отрезать неприятелю отступление и вогнать его в Одерские болота. Даже мосты, которые могли облегчить им бегство, были сожжены. Русские узнали об этом ожесточении пруссаков перед самым началом битвы. По всей линии пронеслось: «Пруссаки не дают пощады!» – «И мы тоже!» – грозно ответили русские.
120
Фермор блокировал Кюстрин лишь с правого берега Одера.
121
В Силезии был оставлен командовать маркграф Бранденбургский Карл, а часть войск под командованием принца Генриха, брата короля, прикрывала Саксонию. Кейт осуществлял общее руководство этими корпусами.
122
Известен разговор Фридриха с Кейтом (перед выступлением из Силезии), в котором прусский король обещал «обратить в бегство эту сволочь еще при первой атаке».
123
Фермор, зная о мосте близ г. Шведт, отправил туда отряд Румянцева. Фридрих решил ввести русских в заблуждение, делая вид, что готовится переправиться близ самого Кюстрина и ударить прямо на русский лагерь. Однако в ночь с 24 на 25 августа его армия навела понтонный мост примерно на полпути между Кюстрином и Шведтом, отрезав таким образом отряд Румянцева (который так и не сумел прийти на помощь главной армии во время сражения). Обойдя русский лагерь, прикрытый с севера болотистой поймой Митцеля, по дуге, он оказался южнее Фермора. В ответ на это русские развернули фронт на 180 градусов.
Положение Фридриха было снова отчаянное, и все зависело от исхода этой битвы. Неприятельские армии намеревались соединиться и отрезать его от Эльбы и Одера. Французы и имперцы шли в Саксонию, куда прибыл уже Даун с главной австрийской армией. Шведы избавились от пруссаков, не имели больше врага перед собой и пошли на беззащитный Берлин. Русские же, девизом которых было: «Все разорять!» – хозяйничали уже в самом центре его владений.
Глубоко обдумав план битвы, Фридрих не только стремился одержать победу, но и совершенно истребить неприятельское войско, причем, в случае неудачи, ему было открыто свободное отступление в Кюстрин. 25 августа произошло большое сражение при Цорндорфе, начавшееся в 8 часов утра. Русских было 50 000 человек, а пруссаков – 30 000 [124] . Последние, выступив косым порядком, как и при Лейтене, открыли битву сильной канонадой. Русские по примеру турок выстроились громадным каре, в середине которого находилась их конница, обоз и резервный корпус; это самый плохой прием в битве, так как он лишает армию всякой возможности атаковать и защищаться; благодаря ему римляне под начальством Красса были разбиты парфянами 1800 лет тому назад на обширнейшей равнине [125] . Подобно тому как парфянские стрелки не могли промахнуться, стреляя по рядам сбитых в кучу легионов, так и теперь прусские ядра произвели ужасное опустошение в столь неудачно расставленных русских войсках. В одном гренадерском полку ядро сразило 42 человека, частью убив, частью ранив их [126 *]. Сильное опустошение произвели эти ядра и в обозе: лошади прорывались с повозками сквозь ряды русских, так что их пришлось отвести в сторону. В это время левое крыло пруссаков так стремительно понеслось вперед, что открыло у себя один фланг. Русская конница, воспользовавшись этим обстоятельством, проникла в пехоту пруссаков и опрокинула несколько батальонов. Фермор, полагая, что выиграл сражение, развернул со всех сторон каре; русские бросились в погоню за неприятелем с громкими победными криками, но скоро они пришли в сильное замешательство, так как стоявшие позади войска, не узнав своих от пыли и дыма, открыли огонь по перед ним рядам.
124
Согласно русским данным, в армии Фермора было 42 000 человек, у пруссаков – 33 000.
125
9 мая 53 г. до н. э. под Каррами.
126*
Этот невероятный случай, как и другие сведения о русских, передает известный своими военными сочинениями саксонский артиллерийский полковник Тильке, служивший тогда в русской армии и находившийся в этом сражении.[Прим.автора]