История Средних веков
Шрифт:
В конце концов, в Англии произошло то же, что и во Франции – с опозданием на два столетия. Англия приняла характерный облик феодального общества – бессильные короли, могучие замки сеньоров и нищие деревни рабов. Правда, Англия не долго сохраняла этот облик – в XIV веке, так же, как и на континенте, на острове началось Сжатие. Перенаселение заставило сеньоров отпускать своих крестьян на заработки, рабочие руки теперь ничего не стоили, и стало выгоднее нанимать подёнщиков, нежели содержать весь год барщинных рабов. В начале XIV века многие сеньоры отказались от барщины, и их крестьяне фактически получили свободу – хотя формально они оставались рабами. Многие в поисках работы ушли в города, и в стране оживилась городская жизнь – хотя английские города не могли сравниться со "знатными" городами соседней Фландрии. Единственным значительным городом-коммуной был Лондон, в котором насчитывалось около 20 тысяч жителей, и было несколько построенных приглашёнными французскими мастерами готических церквей. В Оксфорде местный епископ основал университет, где готовили учёных богословов и где в XIII веке преподавал знаменитый астролог и алхимик Роджер Бэкон. Бэкон жил в башне, на вершине которой
Англия была страной на краю цивилизованного мира, и, если на юге острова были города и университеты, то на севере и западе простирались суровые плоскогорья, где жили воинственные полуварварские племена кельтов. В городах Уэльса было мало плодородных земель, и кельты-валлийцы вели жизнь пастухов; так же как скандинавы, они издавна привыкли сражаться за пастбища и проводили жизнь в межклановых распрях или в войнах с англичанами. У валлийцев не было рыцарей, но они были отменными стрелками из лука; у них были луки в рост человека, из которых они делали по десять выстрелов в минуту, пробивая латы на расстоянии в двести шагов. Валлийцы тренировались в стрельбе всю жизнь, и достигали такого искусства, что могли за сотню шагов поразить монету; это были прирождённые воины, и англичанам, в конце концов, удалось завоевать Уэльс лишь потому, что местные кланы постоянно враждовали друг с другом. Валлийские лучники охотно нанимались в королевскую армию, и в XIV веке, когда бароны не хотели воевать за короля, английская армия состояла в значительной степени из валлийцев. В 1337 году король Эдуард III объявил войну Франции; так же, как и французские короли, он мечтал овладеть богатыми фландрскими городами. Англичане уничтожили в битве при Слейсе французский флот и в 1346 году высадились в Нормандии, опустошив эту провинцию. Французский король Филипп VI собрал рыцарей со всей Франции и с огромным войском выступил против англичан, которые, не принимая боя, уходили на север, во Фландрию. 26 августа французы настигли английскую армию на равнине близ города Кресси. С утра шёл дождь, но после полудня выглянуло солнце, оно светило в лицо французам и отражалось в их полированных стальных панцирях…
СОЛНЦЕ КРЕССИ
Стрелы опускались и вонзались
так густо, словно шёл снег…
Солнце играло в позолоченных шлемах и чеканных гербах, блестело в шёлковых плащах и на остриях копий. Французское рыцарство собралось на праздник, на большой турнир, где не было прекрасных дам, но было целое созвездие графов и герцогов – и даже полуслепой старик, император Иоанн, прибыл сюда, чтобы пару раз взмахнуть мечом – и достойно завершить свой рыцарский путь.
Англичане стояли на вершине длинного холма, как будто не собираясь принять участие в празднике. Их было немного, тысяч двадцать – в три или четыре раза меньше, чем французов. Они выставили вперёд пять рядов лучников, а спешенные рыцари почему-то прятались за спины простонародья. Впрочем, лучники всегда начинали сражение – и французы тоже послали вперёд наёмных генуэзских арбалетчиков. Генуэзцы не проявили себя: они стреляли гораздо медленнее англичан и быстро показали им спины – так что разъярённый король приказал рыцарям бить бегущих. На какой-то момент ряды французов смешались – но вот первая линия рыцарей пошла вперёд. Масса всадников раскачивалась на скаку, как волна, пышные султаны вздымались над блестящими шлемами, и шёлковые накидки крыльями развевались на ветру. Полуслепой Иоанн попросил своих друзей поддержать его, и они, перевязав поводья лошадей, сомкнулись вокруг императора. Внезапно раздался гулкий звук залпа из тысяч луков – и стрелы стали падать густо, как снег. Они пронзали латы, шлемы, щиты – и рыцари сотнями валились под копыта коней. Лошади бесились, почувствовав в себе стрелу, и сбрасывали седоков; весь склон холма был устлан трупами – и мало кто доскакал до линии лучников. Император Иоанн со своими товарищами прорвался к стоявшим за лучниками рыцарям и исполнил свою мечту, нанёс несколько ударов мечом и погиб. Граф Фландрский и граф д'Алансон были найдены на следующий день в окружении своих погибших рыцарей: они не дрогнули и лежали, сжимая мечи, лицом к врагу.
Теперь очередь была за второй линией французов, выстроившейся для атаки. Четыре тысячи рыцарей вели герцог Лотарингский и граф де Блуа; им удалось отбросить английских стрелков, которые укрылись за спинами своих рыцарей – но продолжали стрелять поверх их голов. Французы сбили наземь знамя принца Уэльского, командовавшего первой линией англичан, – но рыцари встали вокруг принца стеной и отбросили французов; герцог Лотарингский и граф де Блуа погибли.
У французов оставалась ещё третья линия рыцарей, которой командовал сам король Филипп. Никто здесь не спрашивал, можно ли поправить дело и не дожидался сигнала атаки: как только поле боя немного расчистилось, французы пошли вперёд. Под королём Филиппом была убита лошадь, и он пересел на другую; соратники стали убеждать короля отказаться от личного участия в битве. "Вы потеряете эту битву, но можете выиграть другую, – говорили они. – Вы одни не сможете помочь горю". Сир де Гэно и маршал де Монморанси взяли королевскую лошадь под узды и вывели её из сечи. Филипп остановился поодаль; уже стемнело, с холма доносился шум битвы, повсюду кричали раненые. Цвет французского рыцарства лежал здесь на поле брани – и многие были ещё живы, и он знал многих из них. Король не мог уйти просто так, он стоял и слушал шум боя, и горестные мысли лежали на его душе. Он понимал, что это – не просто битва, в которой рыцари были расстреляны лучниками, как куропатки. Это был конец рыцарской эпохи, и дальше начиналось другое время, когда господином будет не рыцарь, а плебей с луком в руках.
Он стоял и думал, а вокруг вслепую падали стрелы – как будто шёл снег.
КОНЕЦ ЭПОХИ
Число умиравших в городе днём и ночью
было столь велико, что страшно было
слышать о том, не то, что видеть.
В чём суть времен и что отличает одну эпоху от другой? Где пролегает черта между прошлым, настоящим и будущим? Древний мир был отделён от средневековья видимой гранью – огнём пожаров и гибелью цивилизации – и всё это было следствием великого Фундаментального Открытия, изобретения седла, стремени и сабли. Эти изобретения попали в руки варваров и породили волну нашествий, стёршую с лица земли древние города и государства; возделанные равнины снова заросли лесами, и мир вернулся к первоистокам. Символом новой эпохи, Средневековья, стал всадник-рыцарь, привставший в стременах и замахнувшийся на врага мечом; рыцари построили замки и закабалили крестьян. Со временем крестьяне распахали новые поля и заселили новые деревни, затем появились города, ремёсла и родилась новая цивилизация. Снова началось Сжатие и голод, и в городах вспыхнули первые революции, а первые абсолютные монархи стали освобождать крестьян. История шла по накатанной дороге, которая называется ДЕМОГРАФИЧЕСКИМ ЦИКЛОМ, население росло, голод повторялся всё чаще, и голодающие снова и снова поднимались на восстания. В этот самый момент появилось новое Фундаментальное Открытие – Большой Лук, породивший новые волны завоеваний. На Востоке новый лук стал оружием варваров-монголов, которые покорили полмира, разрушая города и вырезая целые народы. Тысячи гниющих трупов лежали в полях и на дорогах, распространяя повсюду смертельное дыхание чумы. На Западе Большой Лук нанёс свой первый удар в битве при Кресси – и второго удара уже не понадобилось: его нанесла пришедшая с Востока Чёрная Смерть. Это была катастрофа, какой ещё не видел мир, нечто более страшное, чем нашествие варваров. Великий писатель Боккаччо оставил потомкам описание того, что происходило в те дни во Флоренции; он писал, не будучи уверен, что останется в живых – но ему посчастливилось выжить.
"Со времён благотворного вочеловечивания Сына Божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший из всех итальянских городов, постигла смертная чума, которая, под влиянием ли небесных светил или по нашим грехам посланная праведным гневом Божьим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно двигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевным образом, и до запада.
Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять своё плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти: здесь в начале болезни у женщин и мужчин являлись в паху или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины яблока или яйца, одни больше, другие меньше; в короткое время эта смертоносная опухоль распространялась от указанных частей тела и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в чёрные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бёдрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась в начале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковыми были и пятна, у кого они показывались; только немногие выздоравливали, и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, и большинство без лихорадочных или других явлений.
Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение со здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И ещё большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносили на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их из стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мёртвые на злополучные тряпки.
Такие происшествия и многие другие, им подобные и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной жестокой цели: избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами; так поступая, думали сохранить себе здоровье. Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают противодействовать злу; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных, а им самим было удобнее… Другие, увлечённые противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять по возможности всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днём и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы знали по слуху, что там всё будет по них и в их удовольствие. Делать это им было легко, ибо все предоставили себя и своё имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался хозяин… При таком бедственном и удручённом состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них оставалось так мало служилого народа, что они не могли отправлять никакой обязанности, почему всякому было позволено делать всё, что заблагорассудится.