История темных лет
Шрифт:
Гостей из других галактических систем и империй, прибывших впервые на Аштар, подобные странности сначала ошеломляют, потом рождают недоумение и настороженность и в конце концов начинают умилять и очаровывать.
Еще бы! Где еще в галактике можно увидеть живого эльфиола, летящего на саркане мимо зависшего планера, табун огнегривых лошадей, несущихся по полю в сторону заката, и автоплан с пастухом над ними?
Только здесь высотки из меморикса и купольные шиоты мегаполисов плавно переходили в густые, мрачные гуаровые леса, кишащие диковинной живностью, вгрызались в подножья горы, а с другой ее стороны, в тоже время располагалась деревушка
Ведуньи, чародеи, гадалки пользовались здесь неменьшим авторитетом и уважением, чем светила медицины и просвещения. Крики: "Агрика! Домой!" — c четырнадцатого этажа в то время, как у мамы и ребенка был в руках миниатюрный телефон с функцией голографической проекции, воспринимались как нечто естественное и само собой разумеющееся, как и неказистый талисман из гривы саркана на шее какого-нибудь модника в элегантном дорогом костюме.
Мефен ничем не отличался от других поселений Аштара.
С утра жители собиралась у опушки леса на огромном поле, где до позднего вечера мужская часть населения хвасталась благодарным зрителям своей силой и ловкостью, с гордостью выпячивая бицепсы, трицепсы и синяки.
Участвовать в состязаниях друзья не стали, потоптались у ристалища, и вволю наглядевшись на участников бурных схваток, слились с толпой молодежи, веселящейся у костров.
Ничего примечательного в Гильде друзья не нашли. Полненькая, с длинными пшеничными волосами и ямочкой на щеке, девушка была очень застенчива и почти не отходила от своих родичей. И они единодушно решили, что увлечение Пита мимолетно и не стоит столь пристального внимания.
Зато во мнении на счет других девиц они разошлись. Коста весь вечер не сводил глаз с Кары, девушки веселой и приятной во всех отношениях. Если бы не ее ужасающая худоба, по мнению Пита, длинный нос, с точки зрения Мела, острый язык и наглый взгляд, по мнению Криса, и совершенная бесцветность, с точки зрения Ричарда.
Коста так и недослушал их прения и скрылся с Карой в темноте. Праздник был в самом разгаре, когда и Крис сорвался с места и пошел в пляс с дочерью поварихи и дворецкого, черноглазой красавицей Селиной. Мел крутился вокруг близнецов Тины и Доры, дочерей пастуха и прачки. Ричард ушел с праздника в полном недоумении. Он никогда не видел таким Мела, а Коста и Крис его просто поразили своей легкомысленностью.
С тех пор все изменилось.
Коста, забросив учебники, собирал цветы для своей Кары и исчезал на весь вечер. Мел возлюбил животных и целыми днями изображал одного из них — петуха, фланируя возле конюшни. Криса можно было увидеть лишь глубокой ночью. Днем он либо неотлучно находился рядом с кухней, где работала Селина, либо уезжал в город за всякими безделушками, а позже и откровенно дорогими подарками.
Все это походило на эпидемию безумия, в одночасье скосившую светлые умы четырех парней и превратившую их в ослов. Ричард не понимал, что происходит, и очень переживал. Ему казалось, что он с друзьями разговаривает на разных языках, и оттого чувствовал себя не нужным, одиноким и отвергнутым, как в детстве…
Ричард был самым младшим сыном властного и грубого короля Мидона, ДангураXI. Старшие братья Ричарда, Энчир и Паул, были от первого брака короля. Их мать, королева Скавьера,
То же самое случилось и с Ричардом. Воспоминания о детстве у принца были болезненными и страшными. Мать он не знал и лишь иногда, просыпаясь по ночам в слезах, видел у своей кровати чудесное видение, прекрасную богиню с огромными синими глазами, с грустью и болью смотрящими на него. Она гладила его по голове мягкой, теплой ладонью и шептала: "Держись, малыш. Ты сильный и умный, я люблю тебя, мое маленькое чудо". Он ждал эти ночи, как избавление, как мечту.
Молодой Энчир был равнодушен к младшему брату и почти не замечал его, зато Паул отыгрывался за двоих. Постоянные тычки и затрещины были мелочью по сравнению с унижением и издевательством, которым он подвергался ежедневно. Ричарду не к кому было прижаться, чтобы выплакать свою боль или пожаловаться. Все, к чему он мог привязаться, было безжалостно отобрано, растоптано или убито. Даже маленький котенок, родившийся в дворцовом парке, единственный друг маленького принца, был зверски убит Паулом у него на глазах.
Отец, холеный старикашка, лелеял старшего сына и обожал среднего, потакая всем его желаниям. Ричарду же доставались отеческие оплеухи да ненависть, горящая в черных как уголь глазах старого Дангура, от которой мальчика бросало в дрожь. Каждый день в жизни принца рождал лишь новые раны на теле и в душе. Ночью малыша мучили кошмары. В итоге он стал ненавидеть лучи солнца, будившие его по утрам, потому что, они возвещали о наступлении нового дня, а значит и новой боли.
К пяти годам он превратился в замкнутого ребенка, который не имел представления о жизни вне жутких стен отцовского замка. Он познал боль, одиночество, голод, отчаянье, не знал, отчего люди смеются и зачем много разговаривают, и понял, что в жизни нужно надеяться лишь на себя. И все-таки, как ни старались отец и братья, наставники и советники внушить младшему наследнику основы своей морали, Ричард так и не принял правила жестоких игр. Его душа и сердце противились жестокости и насилию и стойко отвергали звериные законы бытия. И этим он особенно выводил из себя и Дангура и Паула.
В пылу науки о насилии Паул сломал мальчику руку, а отец лишил обеда и ужина и добавил плетей за то, что Ричард не пожаловался на брата, не ответил какой-нибудь пакостью.
Мальчик неделю метался в бреду, ожидая, что богиня заберет его к себе, но вместо нее пришли какие-то тени с человеческими глазами. Они ласково баюкали его, укутывая в одеяло. Больше он ничего не помнил.
Очнулся Ричард в раю. Не было отцовского дворца, не было братьев, слуг в черной ливрее, да и страха тоже не было.
Это удивительное место населяли удивительные люди, добрые и веселые. Они радовались каждому его жесту, взгляду, постоянно пичкали изумительными яствами, о существовании которых мальчик и не подозревал. Каждое блюдо он запоминал, смакуя название — хаструма, круассан, амброзия, виджика.
Странные люди пели ему песни, читали неправдоподобные истории, называемые сказками, купали его, гладили по голове на ночь и никогда не ругали и не били, даже если он разбил чашку или пролил на стол суп.