История унтера Иванова
Шрифт:
— Зайди, Иваныч, — высунулся из своей двери Жученков.
С плошкой каши унтер вошел в его каморку. Вахмистр разлил водку из штофа, подвинул другу стаканчик:
— Погрейся-ка! — И совсем тихо: — Корнета нашего видел?
— Как же. Вот беда-то! — отозвался Иванов.
Выпили, закусили хлебом с луком. Иванов подсел к Жученкову на топчан.
— Да, хвалилась синица море спалить, — громко крякнул Жученков. — Тут и князей не помилуют… — И снова шепотом: — Говорят, и Ринкевич наш тоже. Не было б барону за то от начальства. А ты, гляди, ни гугу про свои чувствия… Стань-кось к печке, погрей спину.
Когда
— А чего ж они, господин унтер-офицер, ждали? — сунулся к Иванову молодой кирасир Федорец, спавший с ним рядом.
— Нишкни, голова садовая! — цыкнул на него сосед с другой стороны, старослужащий Ивков.
— Верно, что садовая, — согласился Иванов, ложась на свой войлочек и подмащивая поудобней подушку.
«Хоть бы скорей заснуть! — думал он, поджимая под себя все еще не согретые ноги и зажмуриваясь. — Но куда! Сутки глаз не смыкал, а сна нисколько… И верно, чего они ждали? Как у мальчишек все: солдат, народу сколько загубили, и самих, как рыбу в садке, голыми руками возьмут… А Панюта, поди, помирает… Генерал-то губернатор, сказывают, ночью помер… Первого дивизиона командиру и одному кирасиру лекаря руки, поленьями разбитые, до плеча отхватили… Ох, завтра надобно на Исаакиевскую сходить… Верно Жученков сказал: тут и князей не помилуют…»
16
Пятнадцатого декабря было приказано никому не отлучаться из казарм. В 1-м дивизионе лошади стояли оседланные, люди не снимали колетов и палашей. Чего боялись, бог весть, — в городе было тихо. Полкам развезли щедрую дачу: всем нижним чинам, что были 14-го в строю, по две чарки водки и по два фунта рыбы — шел рождественский пост. Водке обрадовались после вчерашнего стояния на морозе. Рыба оказалась солона не в меру — еще надо вымачивать.
Когда стемнело, Иванов решил добежать до Исаакиевской площади. Боялся, что Никита будет упрекать, зачем отговорил донести начальству. Но старик только и сказал горестно:
— Прозевали мы с тобой князя своего.
Иванов молчал. Ждал, что скажет дальше, и Никита спросил:
— Ну, рубил ты своих?..
— Слава богу, не довелось, Никита Петрович.
— А князя видел средь их?
— Будто что издали. Как вы его дома-то не сдержали?
Никита ничего не ответил, только махнул рукой и ушел в свою комнатку. Курицын, вышедший на их разговор с пыльной тряпкой в руке, поманил Иванова в княжеский кабинет.
— Заходили домой с площади? — спросил унтер.
— Не заходили и не знаем, жив ли, — зашептал Курицын. — Вчерась только стрельба кончилась, мы с Никитой Петровичем сряду на площадь побегли их искать. Всех покойников переглядели. Ох, Иваныч, век не забуду! И девица и старичок. Кормилица с младенцем — оба убитые. И флейтщиков, мальчишек с экипажу, бедных двое…
— А Вильгельм Карлыч где? — осведомился Иванов.
— Тот забегал, все барское скинул, переоделся в Семенову одёжу, да оба и навострились. Только ты никому…
Прошлую ночь Иванов, сморенный усталостью, все-таки скоро заснул, а в эту больше часу не мог глаз сомкнуть. Два раза вставал и выходил на лестницу подышать морозом. Надеялся, что прозябнет и потом, согревшись, заснет, — средство испытанное. Но нет, сон бежал от глаз. Думал, где скитаются Александр Иванович и Кюхельбекер со своим Семеном, да об арестованных сотнях солдат. И тех не помилуют за неповиновение новому царю. Хотя, говорят, графа Милорадовича и других генералов да полковников переранили все офицеры да статские господа. От солдатских пуль одни солдаты и полегли… Надо завтра к Панюте в лазарет полковой сходить… Известно теперь, что с их полка на месте убит один кирасир и ранено восемь. А всего-то, поди, несколько сот человек побито и переранено. И все вовсе без толку… Да уж, сплоховали господа офицеры без начальника настоящего. Хоть бы раз в штыки ударили на царя со штабом, не дожидая артиллерии. Или крикни солдатам всех полков да народу, что крепостных больше не станет, что солдатскую службу убавят, — и-их, что б тут было! А то все про Константина. Велика ль разница — что он, что Николай!.. И ведь люди какие добрые, душевные, как князь или хоть Вильгельм Карлыч. Теперь, как поймают, что им ждать? Самое малое — тюрьмы не миновать… А солдатам да мужикам, видно, маяться по-старому, до века… Вот и выходит: забудь начисто, унтер, что за господами следом возмечтал, и берись снова за щетки свои, выгоняй гривенники да рубли. Носи их Андрею Андреевичу да молись за барона, чтоб при нем служить подольше довелось.
Перед обедом 16 декабря, когда бежали из канцелярии, его остановил штаб-ротмистр Бреверн, спросивший негромко:
— Был ли на Исаакиевской?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Что там про князя сказали?
— Ничего не знают, как ушел на площадь, то боле не бывал.
— А в городе толкуют, что его дядя родной во дворец привез. Князь к нему будто зашел, спрятать на сутки просил, а тот испугался и выдал, подлец. Не знаешь, есть у него тут дядя?
— Будто что тетка есть и муж у ей сановитый, ваше высокоблагородие, — ответил Иванов.
Когда в три часа вернулся со взводом с учения, Жученков кликнул к себе.
— Был нонче в лазарете. Плох наш Панюта, — сказал вахмистр насупясь. — Меня не признал, и гостинцы, что ему купил, обратно принес. Случись же, что под кирасу пуля угодила!.. Надо нам все кирасы проверить, вмятины у кого есть, в кузницу дать выправить.
— А много ль, Петр Гаврилыч, там раненых лежит?
— С нашего полка девять да в отдельном покое гренадеров еще пятеро. У двери часовой, будто убечь могут.
— Жалко Панюту, — сказал Иванов.
— Как не жалко. В отставку сбирался. Год служить оставалось…
Вечером того же дня один из кирасир сказал Иванову:
— Господин унтер, тебя у лестницы старик какой-то дожидает.
— Чего ж сюда не идет? — спросил Иванов.
— На ступеньках посклизнуться боится.
Внизу на дворе стоял старый лакей Жандра.
— Барыня тебе, кавалер, зайтить велела, — сказал он.
— Какая барыня? — удивился Иванов.
— У нас одна барыня в дому, Варвара Семеновна, — наставительно ответил старик.
— А барин где же? — забеспокоился унтер.
— Вот явишься к Варваре Семеновне, то и узнаешь.
Через полчаса Иванов вошел в знакомую прихожую и был проведен в комнату, в которой раньше не бывал. В кресле перед овальным столом сидела пожилая дама в теплом домашнем капоте.