История унтера Иванова
Шрифт:
Жученкову после свадьбы дали неделю отпуска, и обязанности его исполнял Иванов, с тревогой думавший, что через месяц-другой не пришлось бы занять эту должность надолго.
В середине сентября, зайдя на Исаакиевскую, унтер узнал, что еще не уехали, и был позван к князю. Если Никита состарился и похудел за время заключения Александра Ивановича, то отец его стал почти неузнаваем. Вместо осанистого, веселого барина Иванов увидел понурого старика. Когда унтер чмокнул князя в плечо, тот обнял его за шею и всплакнул. Но скоро отер глаза и сказал:
— Хорошо, что зашел. Завтра хотел за тобой посылать. Князь Александр Иванович в письме просит сказать тебе спасибо за службу и поцеловать, как истинного друга. И еще пишет, чтобы передал тебе двести рублей на некое доброе дело.
Иванов сунул ассигнации в рукав колета и вышел. «С горя хоть кого очернить готов, — думал он. — Но откуда Александр Иванович узнал, на что деньги коплю? Не иначе, как от Жандра. Ах, Андрей Андреевич, ведь обещали молчать!.. Как с неба свалилось столько, что разом покрыло года три заработков. Сколько ж теперь будет в конверте? За шестьсот рублей… И везет будто: то Анюты покойной наследство, то от князя… А уж как хотел бы не иметь этих денег, да зато она живая у хозяйки работала, и князя сейчас увидеть — беззаботного, веселого, каким перед своим первым офицерским балом всех обнять был готов…»
Вечером понес деньги Жандру. Выслушав рассказ, тот ответил:
— Радуюсь вдвойне. Во-первых, из сего следует, что Александр Иванович в себя пришел, раз о такой материи думает. А то передавали, что весной был схож на полоумного, бедняга: писал невесть что на себя и других, бормотал одни молитвы… Оно, может, и не мудрено — ничего не видавши, кроме удач, да вдруг испытание такое. А второе — радуюсь, что ты вновь подкрепление получил. Знаю, что думаешь: зачем я князю разболтал, хотя молчать обещался. Но и ты пойми, каково случилось. Зашел в обществе разговор про солдатскую тяжкую долю, о том, что вас всех ждет после службы. Один барин и скажи весьма пренебрежительно, что все, которые не пьяницы или иным образом не порочны, мечтают лишь торговать или лошадьми барышничать, постоялый двор держать, — словом, деньгу нажить, а менее оборотистые — в услужение идти, снова на чужой харч. Вот тут я не выдержал и говорю: «А я знаю солдата, который для себя ничего не хочет и копейку с копейкой упорным трудом сбивает, чтобы ближних, которых двадцать лет назад в деревне оставил, из кабалы крепостной выкупить». Словом, как говорится, утер я нос тому барину… А как вышли из гостей вместе с Одоевским, который горячо поддерживал, что средь простых людей возвышенные чувства не редкость, тут князь и говорит: «А я, кажись, знаю, Жандрик, про кого ты говорил». Я ответил, что не в имени дело, а в том, что правда. А он: «Коли верно назову, ты подтвердишь? Это бывший дядька мой, Иванов-кирасир…» Я молчу, а он как мальчишка: «Ведь не можешь сказать, что не он? Ведь не можешь?..» Видывал, каков бывал, когда расшалится?.. — Жандр поспешно отвернулся, достал записную книгу, долго искал нужную страницу и продолжал: — Ну-с, деньги твои я принял и могу сказать, что стало у тебя теперь 628 рублей капиталу.
Первого ноября Жученкову вышла отставка. На другой день в его каморку пожаловал барон Пилар, кликнул туда Иванова и сказал:
— Я тебя представляю нынче же в эскадронные старшие вахмистры.
— Ваше высокоблагородие, я вам вот как хочу угодить, да для той должности совсем не пригодный, — взмолился унтер.
— Не пойму, чего боишься? Службу знаешь, грамотный, трезвый. Я тобой доволен, офицеры наши все тебя одобряют также.
— Взыскивать он не умеет, ваше высокоблагородие, — подал голос Жученков.
— Н-да. — согласился барон, — насчет сего он слабый, а вахмистр без строгости для кирасир истинно плох. Однако что же делать? Своих унтеров много имеем, но все неграмотные, а его оставлять за писаря при новом вахмистре я нахожу неудобным, ибо сие незаконно. И также не хочу из чужого эскадрона просить.
— А еще, ваше высокоблагородие, я унтером мало служил, — доложил Иванов.
— То уже моя забота, — ответил Пилар. — Граф, полагаю, мою просьбу уважит, ты унтер заслуженный, ему известный, едва ли не с войны еще. Пока назначим тебя «за старшего вахмистра» и будем смотреть, как выходит. Сдавай ему, Жученков, должность не спеша да научай строгости.
Пятнадцатого ноября 1826 года отставного вахмистра проводили, поднесли ему икону и сафьяновый шитый золотом кошель для денег. Что еще могли подарить кирасиры, когда и так дом — полная чаша?
С того же числа Иванов начал править эскадроном, поначалу стараясь вести все, как бывало при Жученкове.
Первым необыденным делом, которым пришлось единолично распорядиться Иванову, оказался отбор десятка заслуженных кирасир на церковный парад всей гвардии в Зимнем дворце утром первого дня рождества. В этот день — 25 декабря — от самого 1812 года праздновалось изгнание французов из России. По всему государству в церквах служили панихиды по убитым и благодарственные молебны за избавление от «двунадесяти языков». А нынче в то же утро во дворце освящали Военную галерею со множеством портретов генералов, которые воевали с французами.
Во время дворцовых караулов Иванов не раз слышал от лакеев и другой прислуги, что эту галерею уже много лет как отделали рядом с Георгиевским тронным залом, а портреты для нее работает приглашенный царем англичанин с двумя русскими помощниками, постепенно заполняя давно готовые рамы. И вот теперь предстояло торжественное ее открытие, на которое приказали нарядить десять унтеров и рядовых, обязательно кавалеров Георгиевского и Кульмского крестов, медалей за 1812 год и за Париж, да самому идти одиннадцатым в строй полуэскадрона, составленного из ветеранов всего Конного полка. На парады и дворцовые караулы, особенно в такой праздник, никто своей волей не шел, но в этот раз откуда-то взялся слух, будто выдадут небывалое награждение — по пяти рублей каждому, и охотников стало хоть отбавляй. Из двадцати «полных» кавалеров приходилось выбирать половину. Чтобы не случилось обид, Иванов решил устроить жеребьевку, которую барон вполне одобрил.
Торжество оказалось долгим и очень утомительным. К девяти часам во дворец привели полуроты от всех гвардейских пехотных полков и полуэскадроны от кавалерийских. Первых расставили в Тронном зале, вторых — в Белом. В десять часов мимо конногвардейцев в собор торжественно проследовали царь с царицей и детьми, сопровождаемые придворными и свитой. После этого часа полтора из Белого зала чуть доносились песнопения. Но вот в новой галерее зажгли все люстры, и туда вышло духовенство, царская семья, придворные и множество генералов и офицеров. Раздались церковные возгласы, пение, поплыл из дверей кадильный дым — совершался обход всей галереи. Потом митрополит с причтом медленно прошел по обоим залам, останавливаясь у фронта каждой части и благословляя ее. Наконец офицеры скомандовали перестроение в колонны, за дверью Тронного зала оркестр заиграл «Парижский марш», и начался парад — прохождение частей мимо царя с наследником и генералами, стоявшими в галерее. Сначала шли все полуроты, делая большой круг через Аполлонов зал и Половину прусского короля, за ними двинулись полуэскадроны малым кругом через Статс-дамскую. Собственно, по Военной галерее проходили только ее половину, шагов двести, а потом сворачивали в Белый зал и маршировали к Иорданской лестнице. Разогревшись до поту во дворце, продрогли, идучи в полк, куда добрались в третьем часу.
Освободясь от парадной формы, Иванов отогревал спину о «свою» половину печки, слушая сквозь растворенную дверь разговоры кирасир, также пришедших из дворца и доедавших, сидя на нарах, холодный обед.
— А я будто генерала нашего прежнего патрет усмотрел, — говорил ефрейтор Маслов.
— Арсеньева, что ли? — отозвался кирасир Ивков.
— Ну да. В колете нашем да в кирасе. А ты не усмотрел?..
— Где там! У меня от тепла вовсе дух спирало, — сознался Ивков и посочувствовал: — А кому до казармы далече идти, вот, поди, простыли…