История Венецианской республики

Норвич Джон Джулиус

С самого начала экспедиция не заладилась. Генерал-капитан, который знал, что согласно договоренности папская и испанская эскадры должны были присоединиться к нему у Зары, напрасно прождал там два месяца, в течение которых его флот опустошила эпидемия неизвестной болезни, повлекшая за собой не только множество смертей, но и всеобщую деморализацию, которая, в свою очередь, вызвала массовое дезертирство. 12 июля он отплыл к Корфу, где взял на борт Себастьяно Веньера, прежнего проведитор-генерала острова, который недавно был назначен на ту же должность на Кипре. Здесь генерал-капитан услышал, что папская эскадра под командованием Маркантонио Колонны ждала испанцев у Отранто — но все еще не было ни единой вести об обещанном Филиппом флоте. И только

в июле стало известно, что Джан Андреа Дориа просто остался на Сицилии под предлогом, что не получил указаний двигаться дальше. После настойчивых протестов папы Филипп наконец послал своему адмиралу приказ об отплытии, который прибыл 8 августа; даже тогда прошло еще четыре дня, прежде чем флот вышел из Мессины, и еще восемь дней, прежде чем он достиг Отранто — путешествие, которое при тех преобладающих хороших погодных условиях должно было продлиться не более двух дней.

Наконец присоединившись к своим папским союзникам, Дориа не сделал попытки позвать Колонну или хотя бы связаться с ним; и когда Колонна решил не обращать внимания на преднамеренный образец неучтивости и взял инициативу на себя, то в ответ получил длинную речь, иносказательно рекомендующую прекратить всю эту экспедицию. Сезон навигации заканчивался; испанские корабли не были подготовлены к бою; и Дориа вынужден был указать, что, хотя его инструкции и требовали, чтобы он плыл под папским флагом, у него также был приказ повелителя сохранить флот невредимым. Колонна каким-то образом смог сдержаться и не напомнил ему, кто был в ответе за первые две неудачи, просто обратив внимание, что и король, и папа ожидают, что их флоты отправятся с венецианцами на Кипр; следовательно, они обязаны поступить именно так. В конце концов, очень нелюбезно, Дориа согласился.

К тому времени Джироламо Дзане подошел к Криту, где 1 сентября к нему присоединились папский и испанский флоты — почти ровно через пять месяцев после его отплытия из Венеции. Был созван совет, на котором Дориа сразу же начал создавать новые трудности. Теперь это были венецианские галеры, которые не годились для войны: если союзный флот схватится с врагом, то будет либо уничтожен, либо позорно обращен в бегство. Более того, стоит им покинуть Крит, и больше не будет гаваней, где можно было бы найти убежище. К тому же теперь он рассказал об обстоятельстве, о котором, вероятно, не считал нужным упомянуть раньше: он должен вернуться на запад самое позднее к концу месяца.

Колонна остался непреклонен. Сезон навигации хотя и на исходе, но время еще есть — целых два месяца до наступления зимы. На Кипре много превосходных гаваней. Венецианские корабли действительно были не до конца укомплектованы, но долгое ожидание дало им много времени, чтобы найти замены, и их команды вновь были в полном составе. В совокупности объединенные флоты составляли 205 кораблей; предполагалось, что у турок самое большее 150. Следовательно, почему союзники должны бояться вооруженного столкновения? Бегство действительно было бы позором, но отступить сейчас, даже не увидев врага, было бы еще большим бесчестьем.

Здесь Дзане, который по разумному совету Колонны не участвовал в начале дискуссии, присоединился к своим коллегам и немедленно положил на стол бумагу с просьбой о разрешении на возобновление экспедиции. Дориа все еще изворачивался, в конце концов согласившись только при условии, что испанским кораблям должны быть предоставлены поблажки: они должны быть освобождены от дежурства в арьегарде и будут двигаться группой отдельно от остальных, так, чтобы можно было уйти, если им будет нужно. Неудивительно, что к 7 сентября, пока дискуссии все еще тянулись, Дзане написал почти отчаянное письмо в Совет десяти, жалуясь, что Дориа явно полон решимости не ввязываться в сражение, что он все время выдвигает новые возражения и возобновляет прежние, и что, хотя с терпением и тактом до сих пор было возможно опровергнуть эти возражения, он срывает всех их планы и ставит под сомнение все предприятие.

Наконец 13

сентября флот достиг Сити, восточной оконечности острова; и там, по настоянию Дориа, был проведен общий смотр, на котором выяснилось, к его плохо скрытому удовлетворению, что на венецианских галерах действительно не хватало людей, на каждую галеру приходилось только около восьми бойцов, тогда как на каждом корабле папской и испанской эскадр было свыше ста бойцов. Снова он посоветовал отход, и хотя снова в конце концов совет был отвергнут, ему удалось задержать выступление на целых три дня, что было достаточно долгим временем для Дзане, чтобы получить еще один жестокий удар: сообщение, что турки высадились на Кипр. Настал момент — сейчас или никогда. Ночью 17 сентября флот отплыл к осажденному острову.

Но у Кастеллоризо пришли известия еще хуже. Никосия пала. Был созван еще один совет, на котором Дориа предсказуемо повторил свои протесты. И теперь, в первый раз, маркиз Санта-Крус, который, будучи командиром неаполитанских кораблей, формально находился в подчинении у Дориа, но до сих пор придерживался значительно более твердой линии поведения, чем его начальник, тоже посоветовал повернуть назад. Захват Никосии, указал он, будет означать значительное увеличение количества бойцов для турецкого флота и соответствующий подъем боевого духа врага — как раз в наиболее неподходящий момент, когда команды союзников все более и более впадали в уныние. Колонна согласился с ним; так же, с сожалением и неохотой, поступил и старый Джироламо Дзане. Только один голос прозвучал в поддержку продолжения похода: Себастьяно Веньер возразил, что как ни сильны могут быть турки, на следующий год они почти наверняка будут намного сильнее — когда, кстати, союзники вряд ли смогут собрать больше двухсот кораблей, чтобы ударить по ним.

Это были смелые слова, но они никого не убедили; и могучий флот, несущий знамена христианства, повернулся кругом и направился домой, ни разу не увидев врага. В почти жалкой попытке спасти последние крупицы своей репутации бедняга Дзане предложил, чтобы союзники хотя бы попытались причинить ущерб вражеской территории по пути назад; но снова его надежды саботировал Дориа, которому не терпелось добраться до дома. К тому времени, когда Дзане достиг Корфу 17 ноября — по пути сделав остановку на Крите, — на его кораблях вспыхнула новая эпидемия, и сам он был сломлен морально и физически. Не имея даже мужества вернуться домой, он написал в сенат, прося освободить его от должности. Его просьба было удовлетворена, и 13 декабря вместо него генерал-капитаном был назначен Себастьяно Веньер.

Так закончился один из самых унизительных эпизодов в истории Венеции. Если оставить в стороне доводы, что, имея в своем распоряжении три четверти от объединенного флота, венецианцам не следовало терять время, ожидая союзников, а нужно было в июне поспешить и продолжить поход в одиночестве, то по справедливости они не могли нести ответственность за неудачу; но также они не могли избежать своей доли позора, большая часть которого пала на невиновного старика Джироламо Дзане. В начале 1571 года ему было приказано вернуться в Венецию, а в следующем году — причина промедления неизвестна — он предстал перед Советом десяти, чтобы ответить по нескольким серьезным обвинениям, связанным с его поведением во время экспедиции. После долгого расследования он был оправдан — но слишком поздно. В сентябре 1572 года Дзане умер в тюрьме.

Судьба Джан Андреа Дориа была иной. Филипп II неизбежно узнал о резком осуждении, которое вызвал его адмирал; более того, папа Пий, получив доклад Колонны, послал королю официальную письменную жалобу. Но Филипп предпочел не придать этому значения. Дориа точно выполнил свои инструкции и был вознагражден немедленным произведением в чин генерала, с превосходством в ранге над всеми командующими флотов Испании, Неаполя и Сицилии — на этой должности он принес еще больше вреда христианскому делу, прежде чем его не стоящая подражания карьера завершилась.