История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства
Шрифт:
2) «Осознанные» упражнения способны преобразить обыденное сознание: с одной стороны, монах освобождается от ошибок, совершенных «непросветленным» сознанием (например, мысли о реальности «личности» или единой материи); с другой стороны — благодаря выходу за пределы обыденности — он поднимается выше понятий и выходит на уровень невербального понимания вещей.
3) Постоянно упражняясь, монах совершенствуется и находит новые подтверждения правильности выбранного пути — это прежде всего данность «Абсолюта», «несотворенного», выходящего за пределы того, что доступно не озаренному сознанию, реальность «бессмертия», нирваны, о которой можно сказать лишь одно — она существует. Один философ более поздних времен, опираясь на йогический опыт, так объясняет происхождение веры в реальность нирваны: "Напрасно полагают, что нирвана не существует лишь потому, что не является объектом знания. Несомненно, нирвана не познается непосредственно, как цвет, фактура и т. п. Она не познается и косвенно, посредством своих воздействий, подобно органам чувств. Однако ее природа и активность […] могут быть познаны […]. Йогин в состоянии сосредоточения осознает нирвану, ее природу и активность. Выйдя из медитации, он восклицает: "О, нирвана!
185
Samghabhadra, цит. по: Vallee-Poussin. Ibid., рр. 73–74. Ср. Visuddhimagga: "Можно ли уверять, что вещь не существует лишь потому, что ее не воспринимают глупцы".
Вероятно, самое гениальное изобретение Будды состояло в том, что он сообщил миру особенный способ медитации: в нем удивительно точно сочетаются аскетические практики, йогические приемы и специфические процессы восприятия. Подтверждается это и тем, что Будда поставил на одну высоту и аскезу-медитацию йоги, и постижение истины. Но, как и следовало ожидать, эти два метода, соответствовавшие к тому же двум разным склонностям натуры, редко с одинаковым успехом осваивались одним учеником. Самые ранние канонические тексты сочетали в себе оба пути: "Пристрастившиеся к йоге монахи (джхаины) порицают монахов, более приверженных Учению (дхаммайогинов), и наоборот. А следует, напротив, уважать друг друга. Как немногие приходят к бессмертию (т. е. нирване), находясь в теле (путем практики), так нечасто встретишь и тех, кто видит беспредельную реальность, проникая в нее праджней, интеллектом". [186]
186
Anguttara III 355, цит. по: Eliade. Le Yoga, р. 178.
Все истицы Будды должны быть «реализованы» в йогической практике — медитацией и опытом. Потому-то любимый ученик Будды, непревзойденный в познании учения Ананду, не был допущен в Совет (§ 185): он не постиг "в совершенстве йогический опыт", необходимое условие архатства. В знаменитой сутре из «Самьютты» (II 115) противопоставляются Мусила и Нарада; оба они в равной степени обладали совершенным знанием. Однако Нарада не считал себя архатом: он еще не "входил в состояние нирваны". [187] Эта двойственность совершенно определенно прослеживается в истории буддизма. Некоторые источники даже утверждали, что «мудрость» (праджня) сама по себе способна обеспечить постижение нирваны, и нет необходимости практиковать для этого йогу. В этой апологии "сухого святого", освободившегося путем праджни, просматривается «антимистическая» тенденция, т. е. сопротивление «метафизиков» йогическим крайностям.
187
Cм.: Eliade. Le Yoga, р. 180. См. другие тексты, цитируемые в работе Л. де ла Валле-Пуссена, о Мусиле и Нараде, стр. 191 и сл.
Добавим, что путь в нирвану — как и путь к самадхи в классической йоге — приводит к овладению "чудесными силами" (сиддхи; пaли: иддхи) — новая «морока» для Будды, как и позднее — для Патанджали. С одной стороны, эти «силы» неизбежно выявляются в ходе вышеупомянутой практики и считаются однозначным показателем «прогресса» монаха: дескать, он твердо стоит на стезе "освобождения от обусловленности" и вышел из-под воздействия законов физической природы, в жерновах которой он перемалывался. С другой стороны, эти «силы» представляют собой опасность, возмущая гордыню монаха соблазном тщеславной "магической власти" над миром и смущая непросветленные умы.
"Чудесные способности" являются одним из пяти разрядов сверхзнания (абхиджня): кроме сиддхи (1), сюда входят: 2) божественное око, 3) божественное ухо, 4) знание чужих мыслей и 5) память о прошлых воплощениях. Абхиджня не отличается от «сил», обретенных йогином-небуддистом. В «Дигха-никая» (I 78 и далее) Будда утверждает, что бхикку в состоянии медитации способен раздваиваться, становиться невидимым для окружающих, парить над землей, ходить поводе, летать в небесах или слышать за порогом слышания, читать мысли посторонних, знать свои предыдущие воплощения. Однако, всегда предостерегал Будда, в этих «способностях» таится опасность: они могут сбить ученика с пути к его истинной цели — нирване. Горделивая демонстрация этих умений никак не служит освобождению. Такие же чудеса могут делать и йогины — не Буддисты, сбивая с толку обывателя, который сочтет учение Будды магией. Вот почему Учитель строго запрещал ученикам показывать мирянам чудеса.
§ 160. Парадокс необусловленного
Что касается преображения профанного сознания бхикку и его йогической и парапсихологической практики, можно понять сомнения, колебания и разноречия — даже в канонических текстах — в вопросах о «природе» нирваны и освобождении от обусловленности. Много копий было сломано в спорах о "пребывании в нирване": состояние ли это полного угасания монаха или не сказуемое посмертное блаженство. Будда сравнивал обретение нирваны с угасанием пламени. Ему возражали: в индийской мысли, дескать, угасание огня не равносильно его исчезновению: это скорее возвращение в не проявленное. [188] С другой стороны, если нирвана есть идеальное необусловленное, Абсолют, то она не вписывается в какие-либо границы и не описывается категориями познания. В таком случае, можно утверждать: "вошедшего в нирвану" нет в жизни (если понимать жизнь как пребывание в мире), но можно сказать, что он «живет» в нирване, в не обусловленном, т. е.
188
Тот же образ заметили А.В. Keith в упанишадах и Сенар — в эпосе; см.: Vallee-Роussin, Nirvana, р. 146.
Естественно, что Будда оставил этот трудный вопрос открытым. Лишь вставшие на Путь и освоившие хотя бы некоторые йогические практики, одновременно «освещенные» праджней, постигают: для преображенного сознания слова и мыслеобразы больше не имеют силы. Теперь всем правят парадокс и противоречие, когда сущее равно не сущему; поэтому можно утверждать: «Я» одновременно существует и не существует, а освобождение — это и угасание, и блаженство. В некотором смысле — несмотря на различия между санкхья-йогой и буддизмом, — "вошедший в нирвану подобен дживанмукте, "освобожденному при жизни" (§ 146).
Необходимо тем не менее подчеркнуть, что идентичность нирваны абсолютно трансцендентному, как бы переставшему существовать Космосу также можно проиллюстрировать образами и символами. Мы уже упоминали космологический и временной символизм "семи шагов Будды" (§ 147). Можно вспомнить и притчу о "разбитом яйце". Будда разбил яйцо, чтобы объявить о прорыве цепи существований (сансара), иначе говоря, преодолел и Космос, и циклическое время. Не менее живописны и образы "разрушения дома" Буддой и "крыши, пробитой" архатами: это иносказательное уничтожение всего обусловленного мира. [189] Памятуя о том значении, которое в индийской мысли (прежде всего, традиционной, архаической) придают единству "космос-жилище-человеческое тело", понимаешь революционную новизну увиденной Буддой конечной цели бытия. Архаическому идеалу — "жизни в бессмертной обители" (т. е. вечном существовании в совершенном Космосе) — Будда противопоставил идеал современной ему духовной элиты, который заключается в освобождении от видимого мира и подъеме над "обусловленным порядком вещей". Однако Будда не притязал на «исключительность» своего учения. Он неустанно повторял, что идет "исконным путем", несет людям "учение вечности" (akaliko), завещанное ему «святыми» и "совершенными просветленными" прошлых времен, [190] подчеркивая этим непреходящую ценность и универсальность своего Учения.
189
См. цитаты в: Images et Symboles, р. 100 sq.; Briser le toit de larnais on passim.
190
"Я узрел путь древних, старинный путь всех идеальных просветленных прошлого. Это и есть моя тропа" (Самьюттаникая II, 106). В самом деле, "те, кто в прежние времена стали святыми, совершенно просветленными, — все эти высочайшие существа по праву вели своих учеников к той же цели; так же и я веду учеников сейчас, а те, кто в будущем станут святыми, совершенно просветленными, высочайшими учителями, не смогут не повести своих учеников тем путем, каким я сейчас веду своих" (Маджхиманикая II 3–4; II 112; III 134).
Глава XX
РИМСКАЯ РЕЛИГИЯ: ОТ ИСТОКОВ ДО ВАКХАНАЛИЙ (прибл. 186 г. до н. э.)
§ 161. Ромул и принесение жертвы
Историки древности сообщают нам, что Рим был основан примерно в 754 г. до н. э. Археологические исследования подтверждают: ядро Urbs действительно стало заселяться с середины VIII в. до н. э. Миф об основании Рима и легенды о его первых правителях особенно важны для понимания римской религии, но этот мифологический корпус в равной мере отражает этнографические особенности и устройство раннего общества. Образованию Рима благоприятствовали следующие обстоятельства: во-первых, сосредоточение мигрантов-колонистов разного происхождения; во-вторых, слияние двух отличных друг от друга, самобытных этнических групп. Иначе говоря, породивший римский народ латинский этнос был итогом смешения автохтонного населения эпохи неолита и прибывших из-за Альп индоевропейцев-завоевателей. Этот первичный синтез народов стал основой римской нации и культуры, а процесс этнической, культурно-религиозной ассимиляции и интеграции продолжался непрерывно до конца Империи.
Согласно преданиям, зафиксированным историками древности, царь Альбы, Нумитор, был низложен своим братом Амулием. для устранения соперников Амулий истребил сыновей Нумитора. а его дочь Рею Сильвию принудил стать весталкой. Но от связи с Марсом та родила близнецов, Ромула и Рема. Брошенных на берегу Тибра новорожденных, по преданию, чудесным образом вскормила волчица. Позднее их подобрал пастух, а его жена воспитала мальчиков. Со временем повзрослевших Ромула и Рема признал их дед, Нумитор, и, свергнув узурпатора Амулия, внуки вернули деду царство. Решив основать город в местах своего детства, братья покинули Альбу и обратились за советом к богам. Каждый выбрал себе отдельный холм: Ромул — Палатин, а Рем — Авентин. Рем первым увидел в небе шесть летящих коршунов — авгурово знамение. Ромулу же явилось в два раза больше птиц, он выиграл у брата право основать город и провел плугом борозду вокруг Палатинского холма: отвальная земля стала для него городской стеной, борозда обозначила ров вокруг города, а вынутый из земли плуг изображал будущие городские ворота. Смеясь над выдумкой брата, Рем одним прыжком преодолел и «стену» и «ров». Рассерженный Ромул кинулся на брата и уложил его на месте с криком: "Так я покараю всякого, кто перепрыгнет мои стены!". [191]
191
Ср.: Тит Ливий 1, 3 и сл.; Овидий. Фасты, II, 381 и сл.; Дионисий Галикарнасский. Antiquit. Rom., 1, 76 sq.; Плутарх. Ромул, III–XI.