История Византийской империи. Том 1
Шрифт:
С 313 г. империя имела двух только императоров: на Востоке Лициния, на Западе Константина. Дальнейшие вопросы о христианстве стоят в связи с именем западного императора. Восемь лет кряду действовали законы об угнетении христианства, в разных частях империи они имели неодинаковую силу напряжения. Но даже и там, где страсти местного населения и неблагорасположения властителей (на Востоке и в Риме) соединили свои усилия в борьбе с христианами, результаты далеко не соответствовали ожиданиям. Если и не придавать особенной веры вычислениям, колеблющимся между 1/2 и 1/20 частью всего населения империи{11}, то одна живучесть нового принципа, распространенность христиан по большим городам, стройная община, находящаяся в строгом повиновении у своих епископов, ставила уже новые вопросы императорам IV в.: речь могла идти не о том, быть или не быть христианству, а о том, пользоваться ему терпимостью только или главенством. Императору Константину оставалось не выбирать одно из двух, но принять то, что и без него готово было получить перевес, т.е. дать христианству не только
Нам трудно следить за внутренними отношениями Константина к христианству и определить время, в которое он пришел к необходимости дать торжество новой вере. По крайней мере, чудесные знамения, указываемые Лактанцием и Евсевием как причина переворота в душе Константина, не совсем убедительно доказывают подобный переворот. Имеем в виду известный рассказ об явлении Константину креста с надписью: . 312 г. Константин пошел в Италию против императора Максенция; силы его были слабы сравнительно с силами врага, он начал отчаиваться в успехе, пришел к мысли о высшей помощи, но колебался, у кого просить заступничества – у богов или у Бога? В этом раздумье он просил у Верховного Существа помочь ему. И вот в полдень на ясном небе Константин и его войска увидели крест с надписью: «Сим побеждай». Чтобы уверить читателя в истине этого рассказа, Евсевий прибавляет: «Мне сам император передавал это и подтвердил клятвой»{12}. На следующую ночь Спаситель явился Константину и повелел приготовить знамя с виденным изображением: знамя состояло из водруженного на древке золотого венца с монограммою из начальных букв имени Христа. Приготовленное таким образом знамя впоследствии получило название labarum, этимология которого не поддается объяснениям.
Таков рассказ Евсевия о том, как Константин обращен был к христианству. Не говоря уже о том, что возникает некоторое сомнение даже при чтении Евсевия, который ссылается на подтвержденное клятвою сообщение Константином такого факта, который могло засвидетельствовать все его войско; сомнение усиливается, если сравнить с приведенным рассказом свидетельство Лактанция. В 44 гл. кн. de mortibus persecutorum, сказав о прибытии Константина под стены Рима, Лактанций продолжает: наступал день восшествия на престол Максенция, и вот Константин во сне получил приказание сделать божественное изображение на щитах своих воинов. Он сделал, как было заповедано, приказав изобразить божественный знак на щитах воинов с главою поверх него. Из сопоставления этих свидетельств видим, во-первых, что они разноречат в показаниях о времени чудесного знамения: по Евсевию, видение было перед войною, вообще в неопределенный период, по Лактан-цию – накануне решительной битвы у Мильвийского моста; во-вторых, по Евсевию, было заповедано приготовить новое военное знамя, по Лактанцию – новое изображение на щитах. Лактанциев рассказ еще и тем подозрителен, что не было возможности так скоро приготовить щиты, чтобы с ними на другой день вступить в сражение.
Допуская действительность видения, которое подтверждается еще третьим современным свидетельством{13}, на основании которого Константин сделал распоряжение об изменении в военном знамени или щитах, тем не менее, трудно видеть здесь прямое отношение к христианству. Уже одно то, что Евсевий умалчивает об этом в «Церковной истории», изданной в 326 г., подает повод думать, что тогда еще не считали возможным относить торжество христианства к 312 г.; два панегирика, сказанные по случаю победы над Максенцием, также не упоминают о христианстве Константина.
В память победы над Максенцием Константин воздвиг в Риме статую, на которой он представлен был с знаменем в руке. Хотя в известии Евсевия по этому поводу ясно намекается, будто вера в божественную помощь Христа побудила Константина изобразить на статуе знамение креста, однако ни в подписи на этой статуе, ни в надписи на триумфальной арке нельзя видеть никакого отношения к кресту, на котором пострадал Христос. Собственно, мы не знаем, когда была окончена эта статуя, когда сделана на ней надпись, – во всяком случае не в 312 г.; но нельзя не сравнить с нею ту надпись, которая сделана была на триумфальной арке не ранее, однако же, 316 г., к празднованию десятилетия Константина на римском престоле; она начинается словами «Instinctu divinitatis», в чем уже никак нет указания на Христа. Поэтому, оставляя под сомнением все вышеприведенные случаи, в которых стараются видеть указание на христианскую веру Константина, переходим к Миланскому эдикту веротерпимости, изданному в июне 313 г. Эдикт этот приводят почти сходно Лактанций и Евсевий. Содержание его следующее: «Мы, императоры Константин и Лициний, заботясь о благе и пользе подданных, установили относительно богопочитания, чтобы и христианам, и всем дана была полная свобода жить в той вере, в какой кто хочет, чтобы небесное божество было благорасположено к нам и ко всем, которые находятся под властию нашей… Определяем, чтобы христианам возвращены были конфискованные в казну или частным лицам отданные имущества, также чтобы были вновь отданы места Их собраний. Частные лица должны быть удовлетворены за это из государственных средств»{14}.
Вообще в силу этого эдикта христианство объявлено равноправным с язычеством, и уничтожены все Диоклетиановы постановления против христиан. По содержанию близок с этим эдиктом и акт 324 г., когда после победы над Лицинием Константин признал христианство единой истинной верой, а язычество заблуждением, хотя и последнее объявлено терпимым. «Для сохранения мира я постановил, чтобы и те,
Лучшим свидетельством того, что по отношению к христианству в Константине следует различать государственного мужа от обыкновенного человека, стремящегося по влечению сердца к разрешению религиозной загадки, служит воздвигнутый при нем памятник по случаю политического события первостепенной важности. Мы разумеем триумфальную арку в Риме, воздвигнутую римским сенатом в честь Константина после одержанной им блистательной победы над Максенцием близ Мильвийского моста{16}.
Этот величественный памятник, наскоро построенный и украшенный частью рельефами из прежних памятников (триумфальная арка Траяна), между прочим, в посвятительной надписи заключает в себе известное выражение «Instinctu divinitatis» вместо личного бога, а над этими словами открыто древнейшее выражение, впоследствии исправленное: «Nutu I. О. М.» (т.е. по внушению Юпитера, величайшего и прекрасного). Что касается украшений триумфальной арки, архитектурных и других художественных подробностей, то ни единой черты христианства в них не найдено. В общем здесь представлены, во-первых, языческие жертвоприношения (медальоны), во-вторых, исторические сцены, относящиеся к царствованию Траяна{17}.
Миланский эдикт веротерпимости, равно как личное расположение Константина к исповедникам христианской веры, оказал в громадной степени благодетельное влияние на распространение и укрепление христианской общины в империи. Еще языческие храмы привлекали к себе горячих приверженцев, и старый культ находил поддержку в правительстве, а между тем христианские писатели в полном сознании конечного торжества говорят уже о том, что сила креста наполнила вселенную{18}. Быстрый рост христианских общин и со стороны количественной, и со стороны их внутреннего могущества и общественного значения представляет собой наиболее любопытный факт. Но, конечно, нельзя не подумать и о том, что за этот успех христианской Церкви нужно было поплатиться на первых же порах. К обращению в христианство часто приходили не путем внутреннего убеждения, а вследствие искания выгод и преимуществ; принимали христианство для того, чтобы угодить императору, чтобы иметь успех при дворе, по своим делам и т. п. Нередко колебания решались и теми соображениями, которые частью заметны в обращении к христианству Константина, – что христианский Бог могущественней языческого, и что чрез Него можно получить больше благ.
Что касается специально внутреннего отношения Константина к христианству, то нельзя сомневаться, что близко знавшие его современники считали его за убежденного христианина, и что он после Миланского эдикта многократно проявлял свое исключительное внимание к Церкви и клиру: сносился с епископами, интересовался делами христианской общины, делал пожертвования на благотворительные учреждения Церкви. Начиная с 314 г., имеется ряд публичных похвальных слов в честь Константина, в которых обращение его к единому истинному Богу выставляется как его особенная заслуга. Христианство еще было только терпимым наряду с языческим исповеданием, закон еще не придавал ему преобладания над политеизмом, но фактически христиане уже получают преобладание: занимают высшие должности в администрации и в армии и постепенно придают государству новый характер.
Прекрасным христианским памятником, построенным самим Константином, нужно считать церковь св. Констанции в Риме. Этот храм в стиле античных построек украшен изящными колоннами, снабжен мозаиками{19}. С именем Константина соединена известная базилика Константина в Риме, отличающаяся своими величественными сводами, которые опираются на четыре пилона{20}.
Еще важней те постепенные перемены, которые происходят в христианской общине, в среде самих ее членов после эдикта веротерпимости. В начале IV в. христианская община выступает уже с довольно твердой организацией, Миланский эдикт открыл ей легальный путь для дальнейших успехов в языческом государстве, которое мало-помалу и само начинает приближаться к христианской общине. Прежде всего следует иметь в виду устройство церковного клира, который приобретает корпоративный характер, находя в римских гражданских законах достаточную охрану для своих сословных привилегий. Еще во время гонений духовенство достаточно изолировалось от гражданскою общества; под благодетельным же действием эдикта веротерпимости оно сделало в том же направлении дальнейшие шаги. Константин освободил христианское духовенство от обычных повинностей, лежавших на римском гражданине{21}; утвердил за Церковью право принимать в свою пользу наследства по завещанию; обеспечил церковные учреждения богатыми приношениями из государственных средств в виде земельных участков, денежных и хлебных выдач. В особенности огромное значение имели для духовенства пожалованные ему судебные права, т.е. право решать возникавшие на почве обыкновенных отношений между христианами гражданские споры. Словом, Константин дал духовенству всевозможные гарантии своего расположения, разделив с ним до известной степени управление и сделав его послушным орудием в своих руках.