История Востока. Том 1
Шрифт:
Транзитная торговля и кочевники
Обратим теперь внимание на другой существенный феномен восточного средневековья. Роль транзитной торговли, включая мореплавание, была необычайно большой уже в древности: именно благодаря ей возвысились и расцвели финикийские города, она же способствовала расцвету и многих других торговых центров, начиная с Вавилона. Торговые связи по Великому шелковому пути или по трансаравийской дороге вдоль моря соединяли европейские страны с Индией и Китаем и способствовали не только торговым, т. е. товарным, контактам, не только обмену вещами и раритетами, что само по себе очень важно, но и обмену достижениями культуры, идеями, нововведениями, открытиями. Далеко не всегда, вопреки принятым формулам, этот обмен был равновеликим, эквивалентным. Как раз наоборот, чаще всего влияли одни, а воспринимали чуждое влияние другие; но это не мешало тому, что в конечном счете свою выгоду от обмена имели все стороны. Именно это и поддерживало всегда транзитную торговлю, побуждало тех, кто в нее вовлечен, включая многочисленных
Однако этим роль транзитной торговли не ограничивается. Уже упоминалось, что благодаря торговле в отдаленные регионы, будь то Тропическая Африка или Юго-Восточная Азия, проникали не только сами по себе идеи, в том числе религиозно-культурные, в частности исламские, но и живые носители этих идей, ревностно пропагандировавшие их и энергично способствовавшие их распространению и практическому воплощению. Ведь именно следствием транзитной торговли как таковой было создание и в Тропической Африке, и в Юго-Восточной Азии городов и портов, становившихся анклавами ислама. А так как ислам воинствен и прозелитичен, то естественно и логично стремление выйти за пределы анклавов и добиться большего, что и было реализовано в упомянутых регионах. Этому, впрочем, способствовала и объективная ситуация. Для Африки это практически полный вакуум политической власти, а для юго-восточноазиатских стран – слабость политической власти, созданной там по индо-буддийской институционально ослабленной модели и при отсутствии той варно-кастово-общинной альтернативы, которая в самой Индии сохраняла удовлетворительный баланс сил.
Еще одна важная функция транзитной торговли – влияние ее на отсталые этнические общности, на племена и народы, еще только-только вступившие на путь формирования государственности, только начавшие воспринимать цивилизованный образ жизни. Уже шла речь о том, что средневековый период истории был отмечен именно приобщением новых территорий и целых регионов с населяющими их многочисленными племенами к цивилизации и государственности. Включение их в сферу торговых путей или зон, в обслуживание торговых операций как раз и являлось толчком для ускорения упомянутого процесса. Это хорошо видно на примере арабов. Трансарабская торговля создала благоприятные условия как для приобщения к ней бедуинов, которые со своими верблюдами служили посредниками при перемещении товаров, так и для обогащения шейхов бедуинских племен, уже вставших на путь формирования у них протогосударственных образований. Трансарабская торговля одновременно с этим способствовала возникновению и расцвету ряда арабских городов, таких, как Мекка, которые стали в середине I тысячелетия крупными торговыми центрами и быстрыми темпами шли по пути формирования протогосударственных структур.
Если продолжать далее, то легко сформулировать и более важный вывод: созданный арабами (пророком Мухаммедом) на рубеже VI—VII вв. ислам также в конечном счете является следствием и итогом транзитной торговли и всего, с нею связанного, включая распространение вдоль торговых путей различного рода идей и иных культурных ценностей и достижений. Транзитная торговля дала весомый толчок развитию арабов и подготовила условия для возникновения ислама, а ислам в форме воинственного религиозно-цивилизационного импульса преобразил весь Ближний Восток, в некотором смысле всю ойкумену.
Здесь важно оговориться. Транзитная торговля способствовала всему процессу не только и не столько непосредственно, т. е. как само по себе важное в жизни народов явление, но также и опосредованно, через определенный народ, через арабов, прежде всего через арабских кочевников, бывших наиболее динамичной и энергичной частью арабской этнической общности. И это вплотную сталкивает нас с непростой проблемой кочевников.
Кочевники, как и транзитная торговля, существовали задолго до средневековья. Уже на рубеже II—I тысячелетий до н. э. они были хорошо известны соседним земледельческим странам как люди, которые жили особым, отличным от земледельческого образом жизни и вели свое специфическое животноводческое хозяйство. Специальное изучение кочевых племен показало, что в условиях изолированного от земледелия хозяйства, даже при сохранении спорадических контактов с земледельцами, в первую очередь торговых, кочевники в своем развитии не продвигаются далее протогосударственных структур, племенных протогосударств, – да и эти последние следует считать результатом не раз упоминавшегося уже процесса трибализации под воздействием опять-таки контактов с соседними государствами. Это в целом касается всех кочевников и может быть продемонстрировано на примере и бедуинов Аравии, и кочевников Великой евразийской степи, и тем более кочевых племен африканской саванны. Другое дело, когда какое-то племя кочевников оказывается поблизости от мощного и постоянного источника цивилизующего воздействия и по какой-то причине начинает активно контактировать с этим источником.
Здесь может быть несколько близких друг к другу вариантов. Первый (киданьский) – когда сильное кочевое племя складывается на окраинах могущественной империи, многое у нее заимствует, но при этом стремится сохранить свою самобытность. Второй (тюркский) – когда воинственные кочевники решительно
Сказанное означает, что кочевники остаются кочевниками, пока и поскольку они обитают в привычных своих кочевьях. Уйдя оттуда и вторгаясь в зону обитания земледельцев, они исчезают с лица земли как кочевники. Поэтому, говоря о кочевниках, мы вправе оперировать теми, кто остается в кочевьях. Что характерно для них? Динамичность и то, что выше уже было названо пассионарностью. Я бы сказал даже определеннее: именно кочевники прежде всего отличаются тем, что именуется пассионарностью, как то было продемонстрировано арабами, тюрками и монголами, даже африканскими кочевыми племенами, не вспоминая уже о Великом переселении народов на рубеже древности и средневековья.
Пассионарность – это определенный заряд жизненной энергии, способность к изменению, к восприятию нового. Нового отнюдь не в смысле генеральной структуры отношений, а прежде всего в смысле обновления образа жизни, особенно в кризисной, критической для него ситуации. Внеся свой заряд, арабы под зеленым знаменем ислама вдохнули новые жизненные силы в древние ближневосточные цивилизации – этот феномен в каком-то смысле можно было бы назвать Возрождением. Тюрки проделали почти то же самое с одряхлевшей арабо-исламской цивилизацией спустя полтысячелетия. Менее всего сказанное относится к монголам: вся жизненная энергия монгольского этноса была отдана жестокому разрушению созданного другими, так что здесь можно было бы говорить лишь о возвращении к прошлому, к доцивилизационному прошлому… Но даже монголы, кардинально изменив облик и судьбы многих народов, сыграли немалую роль в обновлении мира. Словом, факт остается фактом: кочевники пассионарны, т. е. активны и полны жизненной энергии, которая способна проявляться от случая к случаю и чье проявление везде, включая и Африку, находило свое выражение в подчинении земледельцев кочевникам. Неудивительно, что по меньшей мере часть этой энергии была успешно использована той самой транзитной торговлей, услуги которой были необходимы и земледельцам, и кочевникам. Словом, выход на передний план феноменов транзитной торговли и кочевников – это один из значимых моментов средневековой истории Востока.
Власть и собственник
Еще одна из проблем, уходящих корнями в глубокую древность, но заслуживающих внимания в свете всего того, что характерно для средневекового Востока, – вопрос о собственности. Процесс приватизации, знаменовавший собой определенный этап политогенеза, формирования государственности, расставлял акценты достаточно резко: государство как институт противостояло частному собственнику, видя в чрезмерном его усилении угрозу для своего существования (доходы казны) и для стабильности структуры в целом. Повсюду предпринимались соответствующие меры (от законов Хаммурапи до реформ типа шаньяновских), результатом которых стало достаточно четко отрегулированное взаимоотношение между властью и частником – даже в тех нередких случаях, когда высшие носители власти сами как индивиды были одновременно и собственниками, подчас достаточно крупными. Суть этого взаимоотношения всюду была однозначна, а смысл ее сводился к тому, что все государственное первично, а частное вторично, к тому же опосредовано тем же государством. Этот стандарт стал своего рода нормативом и воспроизводился везде, где процесс политогенеза достигал – скажем, в раннем средневековье – соответствующей ступени эволюции. Короче, для тех политических структур и протогосударств, которые формировались в средние века, проблем с приватизацией и вообще с частным собственником практически не было: все текло по уже хорошо освоенному руслу.
Но это не означает, что ничего не менялось. Конечно, частный собственник, освоившийся с вторичностью своего статуса, постепенно не только свыкся с ним, но и обрел ту социальную нишу, которая соответствовала и его статусу, и его запросам, возможностям и потребностям. Соответственно сложился и рынок – пусть оскопленный, лишенный потенций для саморазвития, но зато достаточно процветающий и богатый, не в последнюю очередь за счет той самой транзитной торговли, о которой только что шла речь. Этот рынок тоже вписался в предназначенное ему властями место, обрел свои формы и успешно реализовал свои возможности. Сформировавшиеся и созревшие таким образом рынок и собственник на средневековом Востоке стали играть заметную роль, и, что особенно важно подчеркнуть, эта роль никоим образом теперь уже не вела к ослаблению государства – во всяком случае до тех пор, пока все оставалось в норме. Если ситуация выходила из нормы, как то наиболее рельефно видно на примере китайской империи с ее династийными циклами, то в ход пускался механизм реформ, экспроприировавших зарвавшихся собственников. Если же не помогало и это, то наступавший кризис делал свое дело: в огне социальных катаклизмов собственники гибли в числе первых, так что после преодоления кризиса норма восстанавливалась.