История всемирной литературы Т.1

Бердников Георгий Петрович

Хотя учение софистов возникло как закономерное следствие развития демократии, предполагавшей рост значения отдельной личности, практические выводы из него оказались чрезвычайно полезными для тех социальных прослоек полиса, которые все более тяготились своими обязательствами перед ним: тезис «человек — мера всех вещей» допускал возможность отрыва человека от общины, противопоставлял его коллективу, вносил в этику ощутимые элементы субъективизма и скептицизма по отношению к существующим нормам. Вопрос о соотношении поведения человека с традиционной полисной моралью и этикой становился в Афинах второй половины V в. до н. э. значительнейшей нравственной проблемой.

Этические вопросы оставались принадлежностью «чистой» теории до тех пор, пока Афины пользовались благами мира и преимуществами своего положения в Греции. Разразившаяся в 431 г. до н. э. Пелопоннесская война, в которой Афины и их союзники столкнулись с коалицией других греческих государств, возглавляемых Спартой, покончила со многими иллюзиями предшествующих десятилетий. В то время как афиняне, высаживаясь с кораблей, разоряли поля и пашни спартанцев, войско противника совершало набеги на аттическую землю, вынуждая

многие тысячи земледельцев искать прибежища в Афинах и с болью в сердце наблюдать с городских стен за опустошением своих участков, вырубкой олив и виноградников. Ремесленники и торговцы богатели; крестьяне разорялись. Лучше всего чувствовали себя в такой обстановке политические авантюристы, которые, пользуясь военным азартом одних и бедственным положением других, наживались на войне, увеличивая свое состояние. Обрушившаяся на город в первые годы войны эпидемия чумы повергла афинян в полное уныние и сильно подорвала их веру в вечную благость богов; дельфийское жречество, сочувствовавшее консервативной Спарте и потому сулившее Афинам сплошные поражения, тоже не способствовало сохранению и укреплению веры в божественный промысел. Конечно, за неполные тридцать лет, пока шла Пелопоннесская война, афиняне знали годы передышки и временного подъема, не обходилось и без отдельных побед, но недолговечное классовое единство предвоенных лет было невозвратимо нарушено. Острые социальные и идеологические противоречия вскрылись с полной очевидностью, и даже неимоверное напряжение всех сил не смогло спасти Афины в 404 г. до н. э. от столь сокрушительного поражения, что под угрозой оказалось само существование демократического строя. Восстановленная к 401 г. демократия была уже мало чем похожа на свою предшественницу середины V в. до н. э.: ее социальная база — мелкие независимые землевладельцы — оказалась подорванной, традиционные моральные нормы — забытыми, вера в справедливость божественного управления миром никого больше не удовлетворяла.

Весь IV век прошел в Афинах под знаком назревающего кризиса демократического полиса: распад Морского союза лишил Афины тех доходов, на которые в V в. до н. э. удавалось поддерживать сносный уровень существования беднейших граждан, местные же богачи все решительнее отказывались оплачивать рабовладельческую солидарность из своего кармана и мечтали о приходе к власти «сильного» человека, способного укрепить положение зажиточных слоев. В широких массах свободных афинян безразличие и апатия в политических вопросах сменили былую заинтересованность в судьбе государства; деклассированная беднота стала искать средства к существованию за пределами родного города, поставляя кадры наемников даже персидским сатрапам. В этих условиях Афины не могли оказать серьезного сопротивления возвышающейся Македонии, и их поражение в битве при Херонее (338 г. до н. э.) не только означало потерю ими политической независимости, но и предвещало конец всего аттического периода древнегреческой культуры.

Интенсивность общественного развития, сложность и глубина нравственных проблем, возникших перед человеком, поставили уже в начале V в. до н. э. новые задачи перед литературой. Не только героический идеал, созданный эпосом, но и моральные постулаты хоровой лирики с ее ориентацией на врожденную доблесть не могли больше удовлетворять этические запросы широких кругов афинского демоса, пробудившихся для сознательного участия в управлении государством. Недостаточной оказывалась и назидательная программа, выработанная еще в начале VI в. до н. э. в элегиях-поучениях Солона. Проблема индивидуального поведения в его соотношении с некими объективными силами, существующими вне человека, могла быть поставлена только принципиально новым жанром, который сделал бы поступки и размышления своих героев достоянием всей гражданской общины. Таким жанром стала в Афинах V в. до н. э. трагедия, и ее развитие в течение этого столетия отразило становление, расцвет и кризис афинской демократии и неразрывно связанного с ней полисного мировоззрения.

С падением творческого потенциала демократии изменяется соотношение между жанрами художественной литературы. Трагедии еще продолжают ставить на протяжении всего IV в. до н. э. (известно свыше 40 имен драматургов), но от этого времени не сохранилось ни одного произведения. Первенствующее положение занимает теперь ораторская проза, тесно связанная со злободневными политическими вопросами и обязанная своим оформлением в самостоятельный жанр софистам: именно они создали науку убеждения — риторику, открыв в слове новые источники экспрессии и новые способы психологического воздействия на слушателей. Под несомненным влиянием софистов складывается также философский диалог, представляющий самостоятельный художественный интерес как стилем изложения, так и своеобразными способами характеристики участников беседы. В непосредственной связи с развитием прозаических жанров находится разработка теории художественной речи, основы которой были заложены еще в V в. Горгием; в IV в. она получает обстоятельную разработку в трудах Аристотеля и его научной школы. К этому же времени относятся первые дошедшие до нашего времени памятники европейской эстетической мысли: ряд диалогов Платона и трактат Аристотеля «О поэтическом искусстве» («Поэтика»).

Погребальный кратер афинского некрополя

Ок. сер. VIII в. до н. э. Афины. Национальный музей

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ И ОРГАНИЗАЦИЯ ТЕАТРАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Вопрос о происхождении древнегреческой трагедии принадлежит к числу наиболее сложных в истории античной литературы. Одна из причин этого состоит в том, что сочинения античных ученых, живших в V в. до н. э. и, вероятно, располагавших какими-то еще более древними документами, в частности произведениями первых трагических поэтов, до нас не дошли. Наиболее раннее свидетельство принадлежит Аристотелю и содержится в главе IV его «Поэтики». Более поздние античные источники далеко не во всем согласны с ним и часто приводят такие версии (например, Гораций в «Поэтике»), самое происхождение которых нуждается в дополнительных разысканиях. Поэтому среди ряда исследователей существует скептическое отношение к сообщениям Аристотеля и делаются попытки объяснить происхождение трагедии, минуя его данные. Однако результаты таких реконструкций редко выдерживают серьезную критику, и свидетельства Аристотеля следует признать все же заслуживающими наибольшего доверия.

«Возникши первоначально из импровизаций... от зачинателей дифирамбов, трагедия разрослась понемногу... и, подвергшись многим изменениям, остановилась, достигнув того, что лежало в ее природе, — читаем мы в «Поэтике» (гл. IV). — Речь из шутливой поздно сделалась серьезной, так как трагедия возникла из представления сатиров».

Дифирамб, к которому Аристотель возводит начальную стадию трагедии, — это хоровая песнь, составлявшая неотъемлемую часть культа Диониса, вегетативного божества, воплотившего в себе представления первобытного человека о зимнем умирании и весеннем пробуждении природы. В этом отношении религия Диониса — близкая параллель религии ближневосточных божеств, таких, как египетский Осирис или финикийский Адонис. Во всех случаях ритуал, носивший первоначально космический характер, включал в себя ежегодную смерть бога и его воскресение, причем последнее приходилось, естественно, на дни весеннего равноденствия, когда солнце поворачивает к лету, обещая новый урожай. Постепенно Дионис приобретает также черты зооморфного божества, его представляют в виде быка, оплодотворяющего стада, и еще в литературе V в. до н. э. его культовую песнь — дифирамб — называют «гонителем быков». Дионис пользовался особенным почитанием среди непосредственных производителей материальных благ — земледельцев, виноградарей, скотоводов. Это подтверждается ожесточенным сопротивлением, которое оказывала распространению религии Диониса в VIII—VII вв. до н. э. землевладельческая аристократия. Память об этом сохранилась в мифах о попытках некоторых царей изгнать или заточить в оковы юного бога, вселившего неистовство в души людей и вырвавшего их из-под власти сильных мира сего. В VII—VI вв. до н. э. культ Диониса стал в руках тиранов одним из орудий идеологической борьбы со знатью. Так, дифирамб пользовался большим успехом в Коринфе во время правления тирана Периандра. Жившего при его дворе полулегендарного певца Ариона античность считала первым, кто придал импровизационному дифирамбу организованную литературную форму.

Неизвестно, что представлял собою долитературный, примитивный культовый дифирамб, послуживший основой для творчества Ариона. Несомненно, однако, что свидетельство Аристотеля о «зачинателях» дифирамбов указывает на существенную сторону их исполнения: «зачин» солиста и последующее вступление хора. Такой «зачинатель» дифирамба мог легко превратиться в первого и пока единственного актера будущей драмы, если бы сочинитель заставил его, отвечая на вопросы, задаваемые хором, повествовать о каких-нибудь мифических событиях. Может быть, дифирамб достиг этого уровня уже в творчестве Ариона. Во всяком случае, достоверно известно, что древние называли актера «ответчиком» и что первым трагическим поэтом в Аттике они считали Феспида, у которого солист не только запевал, но и говорил, а главное, надевал по ходу действия различные маски и платье. Здесь были заложены огромные возможности для дальнейшего развития жанра, и первоначальную форму трагедии можно представить себе как диалог между актером, исполнителем ряда небольших речей-повествований, и хором, откликавшимся на них в своих песнях. Во время последних актер мог удаляться со сцены для того, чтобы спустя некоторое время вернуться в иной маске и одежде, изображая таким образом нескольких действующих лиц поочередно. «Зачинатель» дифирамба превратился в «ответчика», солист стал декламатором.

Что касается хора, задававшего вопросы актеру-ответчику, то наиболее подходящими спутниками для бога Диониса были так называемые «сатиры» — веселые козлоподобные существа, олицетворявшие в ряде областей Греции производительные силы природы. (В Аттике с ними отождествляли местных демонов плодородия — конеподобных силенов, и в афинском искусстве V в. до н. э. между сатирами и силенами трудно уловить сколько-нибудь существенное различие.) Об уже упоминавшемся поэте Арионе источники как раз сообщают, что в качестве исполнителей своих дифирамбов он выводил сатиров, выступавших со стихотворными речами. Это значит, что участники хора были одеты сатирами, т. е., вероятно, носили козьи шкуры или парик с рогами и обувь, разрисованную в виде козьих ног с копытами.

Грек против перса

Аттическая краснофигурная чаша работы мастера Дуриса.

Нач. V в. до н. э. Париж. Лувр

Дифирамб, в котором вокальные хоровые партии исполнялись козлами-сатирами, мог быть с полным основанием назван «песнью козлов», что и соответствует буквальному смыслу греческого слова «tragoidia» (нынешнее «трагедия»: «tragos» по-гречески значит «козел» и «oide?» — «песнь»). Следовательно, само название жанра подтверждает точку зрения Аристотеля, согласно которой трагедия (в нашем понимании слова) была первоначально «представлением сатиров». Веселые и необузданные спутники Диониса не могли, конечно, рассуждать о слишком серьезных вещах и слишком подолгу. Как и указывает Аристотель, эти «козлиные песни» были небольшими по размеру и, естественно, шутливыми по характеру.