История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
В повестях Ли Ли-вэна чувствуется влияние драматургического опыта автора. Так, он сравнивает разодетого в женское платье мальчика с молодой героиней на сцене театра, про чиновников он пишет, что они разбирают дело о разврате с таким интересом, словно смотрят пьесу (вспомним аналогичные сопоставления новеллического повествования с театральной сценой у Лопе де Веги — современника Ли Ли-вэна). Сравнения эти еще неконкретизированные, но за ними уже чувствуется стремление отойти от традиции устойчивых шаблонов. При этом, например, в создании портрета персонажей Ли Ли-вэн остается еще целиком в рамках традиционного описания. Но и при условном трафаретном изображении персонажей Ли Ли-вэн все-таки придает героям новые черты. Так, у него появляются люди средние по своим способностям, а не прекрасные наружностью талантливые герои, как в прежних новеллах и повестях.
Дальнейшее видоизменение жанр повести получает в другом сборнике Ли Ли-вэна, «Двенадцать башен» («Шиэр лоу»), написанном позднее. Этот сборник представляет собой уже некое композиционное целое, хотя единство его все же очень условно (в название каждой из повестей Ли Ли-вэн ввел слово «лоу» — «двухэтажный дом», «башня»). Если в «Немых пьесах» Ли Ли-вэн выступал как безымянный рассказчик, по традиции позволяющий себе прямые обращения к читателю (слушателю), то в «Двенадцати башнях» постоянно появляется сам автор, который произносит слова типа «по моему мнению», «сегодня я дам хороший совет» и т. п. Исследователи находят в повестях и отражение биографии самого Ли Ли-вэна. Все это наводит на мысль о стремлении автора к самовыявлению, которое характерно для литературы нового типа, но которое могло развиться у Ли Ли-вэна под влиянием высокой словесности, где еще с древности было принято высказывание от лица автора. Новое в повестях Ли Ли-вэна заметно и в тех случаях, когда он использует традиционные сюжетные схемы (например, в истории «Терем поклонения предкам», где он нетрафаретно разрабатывает известный в хуабэнях сюжет о супругах, разлученных во время смуты и нашедших друг друга много времени спустя). Иногда Ли Ли-вэн пародирует традиционные концовки старых новелл и повестей, где указывался обычно источник сюжета. Так, первую повесть из собрания «Двенадцать башен» он завершает словами: «Эта необычная история взята из „Записей бесед господина Брехуна“, которые существуют только в рукописи и никогда не издавались, поэтому мало кто читал их». Защищая свое право на вымысел, он признается, что повести могут не вызвать доверия у читателей, если он сознается, что все «двенадцать башен» существуют только в воображении автора.
Для определения типа китайской повести XVII в. полезно сопоставить ее с европейскими новеллами эпохи Возрождения и более позднего времени. Как заметил В. Шкловский, китайские повести в сюжетном отношении сложнее их европейских аналогов. Дело тут, видимо, в более развитой традиции профессионального устного сказа и новеллистики, на основе которых возник жанр. Но легко отметить и принципиальные отличия между национальными вариантами в сущности одного жанра. Расхождения заметны главным образом в позиции автора-повествователя, в его отношении к описываемому и к героям. Согласно наблюдениям чешского академика Я. Прушека, китайский автор «как бы сливался с этой действительностью, с изображаемыми им действующими лицами, с обстановкой, в которой они живут, с тем, что они делают», а западные новеллисты (Боккаччо, Чосер), «выступают как определенные индивидуальности» со своим личностным началом. Они относятся к описываемым персонажам и событиям с иронией, стоя как бы в стороне от изображаемых ситуаций. Эта дистанция между автором и изображаемой действительностью явно увеличивается у писателей европейского Возрождения в прямой зависимости от их концепции свободы индивидуальной личности и творческого начала.
Сравнение китайских повестей XVII в. с наиболее близкой им по времени, например, испанской новеллистикой дает фактически те же результаты. У китайских прозаиков ситуации более жизненны, элемент бытописательства более силен, но нет той свободы выдумки, той легкости создания нарочито нелепых или нереальных ситуаций, той свободы от средневековой религиозной морали и дидактики, которые отличают, например, новеллы Сервантеса и особенно Лопе де Веги. Из всех китайских новеллистов XVII в. Ли Ли-вэн ближе всего подошел в своих произведениях к тому типу повествования, которое может быть сопоставлено с новеллой европейского Ренессанса.
Одновременно с городской повестью в XVII в. в Китае продолжается развитие романа и прозаической эпопеи, которое происходит, правда, в основном в рамках намеченных ранее сюжетов и тем. Во многих произведениях еще заметна связь со сказовой традицией, однако в ряде случаев она носит чисто внешний характер.
В старых центрах книгопечатания — в Фуцзяни, Нанкине, Ханчжоу, Сучжоу — в первую половину века издаются исторические повествования, составляя едва ли не восемь десятых всей «романной продукции». В это время впервые издается роман XVI в. «Цзинь, Пин, Мэй», делаются последние обработки средневековых эпопей. Фэн Мэн-лун редактирует «Повествование об отдельных царствах» («Ле го чжи»), он сверяет предшествующий анонимный вариант с древними историческими памятниками и выбрасывает из текста многие легендарные эпизоды, снижая, конечно, при этом художественное значение эпопеи, которая, однако, с тех пор издается уже только в фэнмэнлуновской версии. Во второй половине века Мао Цзун-ган выпускает свою редакцию «Троецарствия» («Саньго яньи») Ло Гуань-чжуна (XIV в.) с обширными комментариями. Редактура коснулась как стиля эпопеи, так местами и идейного содержания. Мао Цзун-ган всячески усиливал конфуцианскую направленность произведения, убирал отдельные эпизоды, подгоняя, например, изображение главных антагонистов — законного государя Лю Бэя и узурпатора Цао Цао — под несколько упрощенную схему идеального правителя и правителя-тирана. В последующие века все издания «Троецарствия» делаются уже только по версии Мао Цзун-гана.
Литератор Цзинь Шэн-тань обрабатывает знаменитую героическую эпопею XIV в. «Речные заводи» Ши Най-аня, также усиливая конфуцианские идеи и сглаживая многие вольнолюбивые мотивы книги. Этот вариант тоже становится впоследствии как бы каноническим. Завершается обработка и других исторических циклов. Круг эпопей после этого охватывает уже всю многовековую историю Китая с мифических времен до установления национальной династии Мин.
Из появившихся в XVII в. эпопей наибольшую известность получили «Сказание о полководцах из рода Ян» («Ян цзя цзян») и «Сказание о Юэ Фэе» («Шо Юэ цюань чжуань»). Первая повествует о подвигах полководцев, боровшихся в X—XI вв. с нашествием киданей, вторая — о Юэ Фэе, возглавившем борьбу китайцев с чжурчжэнями в XII в. Обе эпопеи основаны на народных сказаниях. Эпопеи пользовались чрезвычайной популярностью, видимо, не столько благодаря своим художественным достоинствам, сколько в силу известности и любви в народе к этим сюжетам, не раз перелагавшимся сказителями и использовавшимся драматургами.
«Сказание о Юэ Фэе», как и другие исторические эпопеи, прошло долгий путь развития от устных преданий к народной книге-пинхуа и затем к эпопее, разные варианты которой были окончательно сведены и обработаны Цянь Цаем в конце XVII в. (ок. 1729). Юэ Фэй воевал с чжурчжэнями, предками маньчжур, которые завоевали Китай в 1644 г., когда повторилась во многом та же историческая ситуация: продажные сановники без сопротивления сдали врагу основные крепости. Видимо, поэтому «Сказание» было так популярно в XVII—XIX вв. Сама эпопея несет на себе явный налет фольклорности: многочисленные эпические мотивы (побратимство, рассказ о чудесном рождении героя, выбор богатырского коня, «покупка» древнего меча), сказовая манера повествования. Вместе с тем в образах героев Цянь Цая заметно некоторое усложнение характеров. Впервые, вероятно, историческая эпопея столь подробно изображает здесь врагов-иноплеменников (особенно чжурчжэньского полководца Учжу), образы которых отличаются от обычных для эпоса образов целиком отрицательных и отвратительных противников героя. Учжу умен, хитер и даже благороден, ему противны китайские сановники, перебегающие на его сторону, или сдающиеся без боя в надежде сохранить свою жизнь.
Эпопея «Сказание о полководцах из рода Ян» рисует образ героической женщины-воина Му Гуй-ин, которая бросается в бой с врагами-киданями, одной рукой прижимая к груди сына, а другой подняв меч. Кроме нее, непосредственно в сражениях с врагами участвуют и многие другие героини (киданьская императрица Сяо, братья Ян и пр.). Вместе с тем описания боев в «Сказании» нередко включают элементы волшебства, а сами идеи носят типично средневековый характер. Можно сказать, что историческая и героическая эпопеи в Китае XVII в. остаются еще произведениями целиком средневекового типа.
Наряду с историческими эпопеями в XVII в. создаются и эпопеи героические или героико-авантюрные, например «Позднее повествование о речных заводях» («Шуй ху хоу чжуань») Чэнь Чэня (1590—1670). Здесь мы находим развитие сюжета «Речных заводей», оттуда же заимствованы и главные герои Ли Цзюнь и Жуань Сяо-ци. Эпопея Ши Най-аня завершалась разгромом повстанцев, а Чэнь Чэнь показывает, как оставшиеся в живых герои вновь поднимаются на борьбу. Как пишет Чэнь Чэнь, «в речных заводях все забурлило еще сильнее, чем в прошлый раз у горы Ляншань, поскольку затевались дела, способные потрясти небо и сдвинуть землю». География действия повстанцев теперь сильно расширяется, они сталкиваются и с войском Сиамского царства, и с японцами (в этом заметно влияние литературы последних столетий, в которой описание путешествий в дальние страны стало весьма модным). Не исключено, что именно под влиянием рассказов о морских путешествиях Чэнь Чэнь отправляет своих героев на морской остров, где они и основывают свое государство, в котором царит справедливость. До этого чудесные земли китайских утопий обычно располагались где-нибудь в заброшенных горах.
Чэнь Чэнь описывает с симпатией царя Сиама, которого он выдает за потомка ханьского полководца I в. Ма Юаня, царь этот «и мягок, и щедр, и человечен», и в стране у него «каждый год богатые урожаи, всяких тварей там множество, и народ пребывает в мире». Если учесть, что писалось это вскоре после завоевания Китая маньчжурами, то нетрудно увидеть здесь противопоставление бедствий родной земли миру в далеком крае. Чэнь Чэнь подписал свой роман: «Приверженец старинной династии Сун», показывая тем самым, что автор остался верен национальной династии Мин, свергнутой маньчжурами подобно сунскому государству, павшему под ударами монголов. Известно, что Чэнь Чэнь действительно отказался служить завоевателям, стал отшельником, занялся литературой и добывал пропитание гаданием. Его уход к природе был формой протеста и неприятия династии завоевателей, недаром Чэнь Чэнь дружил с другими учеными-патриотами, Гу Янь-у и Гуй Чжуаном. Можно отметить и определенные художественные достижения Чэнь Чэня. В героях его заметно движение от несложных, во многом еще фольклорных типов ранних эпопей к характерам; отточенней стал диалог, индивидуальней описания пейзажа.