История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Особое внимание уделено в хронике Сисинния возрождению таких традиционных для идеального облика эфиопского царя черт, как воинские доблести и христианские достоинства. Сисинний всегда побеждает, а если и вынужден отступать, то отступает с честью, являя при этом чудеса силы и мужества: «И его сподвижники бежали, и не остались с ним. После того как все они рассеялись, стал он отступать мало-помалу. И когда преследовали его мусульмане, оборачивался он, как зверь единорог, как львица со львятами, отгонял их, отбрасывал от себя и от сподвижников своих. И не было такого, кто приблизился бы к нему и покусился бы на него, когда он оборачивался так, сражаясь и прокладывая дорогу себе, наподобие льва и зверя единорога». Даже поражения царя изображены как залог будущих побед: «Это поражение царя было ему наказанием от бога, как сказал премудрый Соломон в книге своей: «Ибо наказует бог возлюбленных своих». Ибо царь этот, Сэлтан Сагад, от воцарения своего и до сего времени много раз был победителем над врагами [...]
Под стать воинским доблестям царя и его нравственный облик идеального христианина: «И царь Сэлтан Сагад помиловал его и облагодетельствовал всех людей. После того как узнал царь о своей победе, повелел он не убивать никого из людей, уцелевших в битве, ибо посетило его мягкосердечие господне, несравненное. Ни доброта отца, ни милосердие матери не сравнится с ним, и потому восхваляли его весьма, и славили премного, и благодарили люди, ему подвластные. И еще говорили тогда уцелевшие в битве: „Если бы победил царь Иаков, ни единая душа не спаслась бы. Славу богу, давшему победу царю Сэлтан Сагаду“». Главной задачей авторов хроники Сисинния является, конечно, прославление своего героя, но в отличие от хронистов XIV—XV вв. (например, от хроники царя Амда Сиона) они не просто декларируют добродетели своего царя, а стараются показать их более конкретно, ссылаясь, как мы видим, и на общественное мнение.
В XVII в. историографы проявляют и значительно больший интерес к историческим событиям как таковым. Так, уделяя главное внимание в хронике Сисинния описанию походов и личных подвигов царя, хронисты упоминают и о действиях его врагов и соперников, часто и пространно повествуют об обмене посланиями между царем и могущественными эфиопскими феодалами, подробно сообщают содержание этих посланий. Богатство исторического содержания, строгость стиля и чистота литературного языка позволяют рассматривать хронику Сисинния как вершину эфиопского историографического жанра.
Наряду с расцветом официальной историографии, представленной хроникой Сисинния, в XVII в. начинает развиваться и монастырская историческая традиция. Впервые за пять веков монашества в Эфиопии (XII—XVII вв.) появляются летописи, написанные в монастырях. Если в хрониках царей повествование подчинялось одной цели — возвеличить и прославить государя, то монастырские летописцы изображали главным образом жизнь своего монастыря, а образ царя (в зависимости от его отношения к «черному» духовенству) приобретал иногда совершенно иную окраску, нежели в произведениях официальной историографии.
По мере роста и усиления монашеских конгрегаций, в Эфиопии появляются истории отдельных монастырей. К числу таких литературных памятников относится «Повествование о Дабра-Либаносском монастыре», написанное в 1654 г. Содержание его довольно разнообразно: здесь и сведения из истории Дабра-Либаноса, и отрывки из монастырского устава, и описание обрядов, и рассказы о подвижниках монастыря и т. п. Такую разносторонность содержания можно объяснить тем, что это произведение было первым памятником, известным нам, композиция которого еще не успела сложиться. В разделе, посвященном монастырскому уставу, излагается порядок обрядности богослужения, правила монастырской дисциплины и иерархии. Эта часть «Повествования» весьма пострадала, и текст здесь не вполне понятен. Более интересны, особенно как первая попытка жанра патристики в эфиопской литературе, рассказы о монахах и подвижниках. Рассказы изобилуют чудесами, так как интересы повествователя ограничены строго монастырскими рамками, сведений исторического характера в них почти нет. Историческая часть «Повествования» сохранилась лучше других. В ней идет речь о построении монастыря, о нашествии мусульман, разорении и восстановлении Дабра-Либаноса. Заканчивается повествование 1593 г. Последующие события бурного XVII в. — борьба эфиопского народа против римско-католического засилья, борьба за национальную веру и в конечном счете за национальную независимость — отражены в произведении другого традиционного жанра эфиопской литературы — в «Житии Валатта-Петрос».
Расцвет житийного творчества в Эфиопии приходится на XVII в., и пространное «Житие Валатта-Петрос», знатной дамы, посвятившей себя борьбе с католичеством, можно без преувеличения назвать одним из лучших произведений этого жанра. Оно было написано в 1672 г., спустя всего тридцать лет после смерти его героини, и поэтому представляет собой ценнейший исторический источник, освещающий такие стороны общественной жизни той эпохи, которых предпочитали не касаться авторы официальных хроник. Со страниц «Жития Валатта-Петрос» встает образ убежденной поборницы национальной веры, энергичной противницы царя,
К житийной литературе относятся также «Житие царя Иоанна» (1667—1682), которое является интересным добавлением к довольно сухому и краткому списку войн этого царя и церковных событий того времени, помещенных в другом памятнике — «Краткой хронике», и «Житие преподобного Яфкерана-Эгзиэ», имя которого упоминается на страницах «Краткой хроники» в связи с царствованием Амда Сиона (первая половина XIV в.). Палеографические данные и изящество формы позволяют отнести это «Житие» к XVII в., когда житийная литература в Эфиопии переживала период расцвета. Однако удаленность времени жизни героя от времени написания его жития не могла не сказаться отрицательным образом на содержании этого произведения. В отличие от «Жития Валатта-Петрос», повествование здесь гораздо суше, хотя автор постарался оживить текст рассказами о различных чудесах, избегая, впрочем, шаблонов. Заканчивается житие весьма поэтическим плачем учеников на смерть святого.
С царствования Василида, сына Сисинния, начинается так называемый «гондарский период» в истории Эфиопии (1632—1855); в 1636 г. был основан город Гондар — новый центр эфиопского государства. И при Василиде, и при его преемниках — царях Иоанне I (1667—1682) и Иясу I (1682—1706) — продолжаются религиозные распри. В связь с этими распрями можно поставить оригинальнейшее произведение эфиопской литературы, которое представляет собой два трактата, «Исследование Зара Якоба» и «Исследование Вальда Хейвата». Первое сочинение — это автобиография эфиопского книжника Зара Якоба, который, изучив религиозные споры между католическими миссионерами и эфиопским духовенством, пришел к выводу о ложности всех существовавших религий и выработал свое рационалистическое мировоззрение. Зара Якоб верит в единого бога-творца, давшего человеку разум, человек сам может и должен отличать доброе от злого, истинное от ложного. Зара Якоб не отрицает заповедей, но он отрицает догмат об их незыблемости и неизменности; он утверждает, что божественные заповеди изменялись людьми, и потому человек должен проверять их разумом, данным ему богом. На этом основании он отвергает монашество, догматику и религиозный фанатизм, столь характерные для Эфиопии того времени.
«Исследование Вальда Хейвата» дополняет первое. Вальда Хейват, ученик Зара Якоба, развивает учение своего наставника.
Большинство исследователей, однако, склонны считать эти трактаты позднейшей мистификацией католического миссионера Джусто да-Урбино, прибывшего в Эфиопию в 1846 г. Сторонники такой точки зрения исходят главным образом из того, что памятники стоят особняком в эфиопской литературе как по своей автобиографической форме, так и по вольнодумию и по рациональному содержанию. На наш взгляд, это вопрос спорный, так как безусловными доказательствами авторства Джусто да-Урбино мы не располагаем. Как показывает «Автобиография Павла», эфиопского монаха XIV в., жанр автобиографии в эфиопской литературе не уникален. Продолжительные религиозные распри XVII в. (сначала между католичеством и монофизитством, а затем и внутри самой монофизитской церкви) могли заронить в душу мыслящего человека сомнение в истинности противоборствующих учений и побудить его к попытке выработать свою собственную религиозную систему.
В XVII в. появляется еще один интересный памятник эфиопской литературы — «Богатство царей», представляющий параллель к уже существовавшей «Славе царей», содержащей династическую легенду о восстановлении Соломоновой династии в 1270 г. и низложении узурпаторов-загвеев. В этих сочинениях использован широко распространенный фольклорный сюжет о волшебной птице и юноше, который, съев по ошибке голову этой птицы, получает царство. По легенде при дворе последнего царя загвейской династии петух стал кричать человеческим голосом: «Кто съест мою голову, тот унаследует царский трон». Царь приказал зарезать петуха, изжарить и подать ему. Служанка, приготовлявшая птицу, выбросила ее голову, которую съел Иекуно Амлак, потомок эфиопского царя Менелика I, сын Соломона премудрого и царицы Савской, и получил таким образом престол. Однако, если в «Славе царей» восстановление династии соломонидов происходит мирным путем благодаря содействию преподобного Такла Хайманота — святого, весьма популярного в Эфиопии, и игумена Иисуса Моа, то в «Богатстве царей» Иекуно Амлак силой отнимает престол у последнего царя загвейской династии, причем царь этот погибает. Но в «Богатстве царей» важная роль отводится Такла Хайманоту, основателю Дабра-Либаносского монастыря. Возможно, что в создании произведения принимали участие члены этой могущественной монашеской конгрегации. Сравнение двух памятников показывает, что в «Богатстве царей» представлена новая, самостоятельная версия легенды, отличная от версии «Славы царей».