История всемирной литературы Т.5

Бердников Георгий Петрович

Иоас I оказался всецело во власти своей матери и ее оромских родственников. Авторитет царской власти пал окончательно как в глазах феодальной знати и духовенства, так и в глазах поддерживавших его оромо. Все это отразилось на страницах хроники Иоаса I и на отношении летописца к своему герою. Хроника являет собою поразительное исключение из всего ряда произведений официальной историографии. В ней нет обычного панегирического элемента. Более того, там встречаются рассуждения, которые в приложении к беспокойному царствованию Иоаса оказываются по крайней мере двусмысленными: «Бывают времена, когда всевышний, испытатель сердец и исследователь всего, воцаряет из чад царских благого, дабы облагодетельствовать людей за их добрый нрав и соблюдение закона. Бывают

же времена, когда воцаряет он царя злого ради народа злого, дабы воздать злодеям злом же».

Это рассуждение — явная аллюзия на широко распространенный в те годы в Эфиопии апокалиптический трактат «Сказание Иисуса», где в уста Иисусу Христу вкладываются гораздо более откровенные и вполне злободневные тогда слова: «О, братья мои, берегитесь! В тот день будут созданы люди, цари и князья, вожди и старшины града, дружины князей и все племена земли, которые будут ложно клясться моим именем, и всякое утро будут изменять своему слову, как в оное время. Но я отрекся от них, как они отреклись от меня, и не укрощу моего гнева над ними [...] О, братья мои, берегитесь! В то время золото обесценится, а железо возвысится. То, что называю золотом, — не золото, а люди. Золото — это христиане, а железо — это язычники: христиане потупят голову, а народ языческий поднимет; буйные цари и князья подружатся с ними и возвеличат их...»

Автор всячески хвалит могущественного феодала Микаэля Сэхуля, «которому не было равных среди вельмож под солнцем» и который в конце концов убил Иоаса. Летописец даже пытается оправдать цареубийство, подробно описывая переговоры Микаэля Сэхуля со своими присными, приводя их сетования на то, что Иоас «не может спасти мир и спасти нас по правде и справедливости», и показывая их безвыходное положение. Таким образом, хроника Иоаса по авторской позиции приближается скорее к монастырской летописной традиции, гораздо более свободной и независимой по отношению к царской особе. Впрочем, летописец Иоаса I, безусловно, принадлежал к кругам придворного духовенства, по всей видимости более близкого Ментевваб, нежели Иоасу I. Его позиция, столь странная для придворного историографа, объясняется тем очевидным разрывом, который произошел между царем, окруженным оромскими родичами, и старой эфиопской знатью, ненавидевшей «язычников» и отрекшейся в конце концов от всякой верности «царю злому». Этим же объясняется и сухая концовка хроники, равнодушно сообщающая о том, что «того же свергнутого царя задушили во дворце сыновья Начо по воле царя и по воле раса Микаэля. Восьмого числа в полночь на воскресенье упокоился царь царей Иоас».

С гибелью Иоаса I в XVIII в. прервалась традиция официальной историографии, так как его смерть не положила конца ни внутренним смутам, ни постоянному вмешательству оромо в дела престолонаследия. Сохраняется лишь монастырская традиция, лаконично повествующая о частых переменах на царском престоле: «Царствовал Иоанн однорукий пять месяцев и пять дней и умер... Воцарился сын его, Такла Хайманот. Во дни свои он выстроил церковь во имя владычицы нашея Марии, именуемую Введенской, и в ней учредил иереев и избрал знатоков Ветхого и Нового Завета. Он царствовал восемь лет» и т. д. Далее летописец подводит печальный итог своему повествованию: «Прекратилось преемство царей Гондара и погибла царская власть. Настало время князей, которые, однако, не уничтожили имени царства царей, и не осмеливались князья восседать на престоле Давида и возлагать на себя венец царства; они делали царями над собою царей слабых, которые были у них в повиновении...».

Официальная царская историография, обнаружившая свой упадок уже в «Истории» Иоаса I, вовсе исчезает вплоть до середины следующего века. Прекращается и житийное творчество. Однако летописание в монастырях, оставшееся единственным историографическим жанром, поднимается до масштабов общенациональной летописи. Наряду с повествованиями, вроде вышеприведенного, другие летописцы, также оставшиеся безымянными, с горечью ведут свой скорбный перечень событий пришедшего в упадок государства, иногда прерывая изложение, чтобы излить горестное недоумение по поводу всего происходящего в современной им Эфиопии: «Как же стало царство игрушкой юношей и рабов? Как же стало царство игрушкой людей необрезанных, происхождения неведомого? Как же стало царство, подобно цветку, игрушке детской, которой забавляются на досуге? Рыдаю я, помышляя о царстве, ибо был я в те дни бедствий и бичеваний многих, плачу я присно и беспрестанно...».

Упадок Гондара и гондарской династии положил конец тому бурному развитию эфиопской литературы, которую питала столичная городская жизнь. Хотя этот период и называют «гондарским ренессансом», следует признать, что эпоха Возрождения с ее светской литературой сначала на классических, а затем и на новых языках миновала Эфиопию стороной. Так, жанр фаблио, появившийся было в Гондаре, не только не породил новеллы, как это было в Европе, но и сам не успел оформиться в самостоятельное литературное явление на эфиопской почве.

Официальная историография пришла в упадок вместе с упадком династии. Однако если развитие литературы и остановилось, то сама литература отнюдь не погибла. Собранная в свое время в Гондаре и упорядоченная там, она вновь разошлась по многочисленным монастырям и обителям, а Гондар долгое время еще пользовался почтенной репутацией центра эфиопского образования и учености (по большей части духовного характера, разумеется), где многочисленные книжники хранили и передавали ученикам знание древней традиции.

Эфиопская литература не могла погибнуть также и потому, что ее питало общественное самосознание. В конце XVIII в. и в монастырских кельях, и в сознании народном зрела идея сильной царской власти, способной прекратить усобицы и навести порядок в измученной и разоренной стране. В этом историческом процессе, на выполнение которого потребовалось целое следующее столетие, немаловажная роль отводилась и литературе.

*Глава третья*

СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Знаменитый арабский путешественник Средневековья Ибн Батута, посетивший побережье Восточной Африки в первой трети XIV в., описывал Килву как превосходно сооруженный город, отмечал красоту мечетей в Момбасе. Спустя полтора столетия португальцы с удивлением писали о Килве, что в городе «множество прекрасных домов из камня... и окна в этих домах сделаны наподобие наших, и улицы города хорошо распланированы [...] и в нем, наверное, двенадцать тысяч жителей».

Основой возникновения (примерно в VII—VIII вв.) и расцвета (в XV в.) торговых городов-государств на восточном побережье Африки (Килва, Момбаса, Малинди, Пате, Ламу, Барава, Могадишо и др.), суахилийского общества с его сословной структурой, языка суахили и синтезированной суахилийской культуры явилась посредническая торговля, осуществлявшаяся с древнейших времен жителями побережья между внутренними районами материка и странами бассейна Индийского океана. Индийский океан служил связующим звеном между народами Восточной Африки и Азии. Действительно, в течение долгого времени происходило взаимопроникновение и взаимовлияние двух культурных комплексов — местного африканского и восточного мусульманского.

В социальной структуре суахилийского общества сложным образом переплетались элементы, унаследованные от родового строя, с элементами рабовладения и феодализма. Внешним проявлением этого процесса в социальном развитии было заимствование ислама, который постепенно вытеснял древние идеологические представления и верования. Принятие нового мировоззрения представляло собой смену старой социально-идеологической оболочки новой, более соответствующей реальному состоянию его сословного деления.

Арабское слово «савахель» обозначало морские гавани, портовые поселения на восточном берегу Африки. Отсюда васуахили (или суахилийцы) — жители савахеля, кисуахили (или суахили) — язык, на котором говорят в савахеле.