История зарубежной журналистики (1945—2008)
Шрифт:
Москва и Восточный Берлин имеют объединение, которое теснее, чем какое-либо другое между двумя коммунистическими системами. Но люди СЕПГ не были бы людьми, если они не пытались выбраться из тесных оков, из строгой опеки. Однако Федеративная республика, которая, как единственная власть, могла бы активно помогать ей в этом, желает, чтобы ГДР оставалась известной как эксплуатируемая армейская колония, для того чтобы еще дальше отдалить страну от мирного дня «икс» и от мирного освобождения, для того чтобы можно было требовать от западных властей «эффективную немецкую инициативу с содержанием».
Эрих Апель — это немецкая действительность, это инициатива с содержанием. Но в чем ее цель — спорить с политиками, которые все вместе выступают против правильной торговли между западным союзником и ГДР. Они не желают согласиться с этим. Как прекрасно, что наш бундестаг так единодушен!
Журнал «Шпигель», 1965
Перевод Екатерины Врединой
Лекс Шпрингер [38]
Демократия необязательно подразумевает народовластие, господство народа. Народ высмеян Генрихом Гейне как «колоссальный Санчо Панса» и «суверенный король крыс», как «бестолковейший Иван-дурак», который для того же самого Гейне, однако, и «справедливый император, призывающий действовать», поэтому народ не может господствовать. Он не знает, для чего с ним беседуют и торгуются, указывают ему X и Y и разражаются слезами радости, когда он отмечает на выборах X и Y.
38
Аксель Шпрингер (1912—1985) — основатель газетно-издательского концерна Alex Springer Verlag (1947) в Германии, крупнейшего концерна в Западной Европе.
Народ обычно спит или смотрит футбол. Он не может господствовать. Но все-таки он может во сне разваливаться и потягиваться, может поворачиваться с одного бока на другой и этим вызывает то, что называется сменой правительства. Для того чтобы определить, может ли страна называть себя демократической, не является критерием тот факт, есть ли в стране компетентное большинство граждан или же правители влияют на человеческий рассудок, к благоразумию которого так часто апеллируют.
Таким образом, имеются ступени демократии, и можно с уверенностью сказать, когда образованное демократическим путем общество с легкостью выберется из климата демократии. Так или иначе, один критерий беспристрастно указывает на поворотный пункт: ни один отдельный гражданин, каким бы богатейшим и могущественнейшим он ни был, не может преуспеть в разрушении общества, не получив отпора общественности. Мужчина, существование которого несовместимо с правилами демократического общества, либо вызывает на дуэль демократическое правительство, либо пытается сорвать с него маску и указать на отсутствие в нем демократии.
Тот, кто угрожает демократической конституции, не обязательно должен быть плохим парнем. Иногда это человек с большой буквы, такой как маршал Пилсудский или генерал де Голль; тогда он пользуется огромным уважением, как, например, генерал Дуглас Макартур. Также может быть, что он безумно богат и владеет экономическими ресурсами бедной страны, как это делает, например, «Юнайтед фрут компани» в Центральной Америке.
У нас в Федеративной республике имеется со времени развала католического папства только один мужчина, который должен доказать, что, хотя мы противостоим СЕПГ с ее ложью и правдой, для нас высшей заповедью является благо народа, а не интересов клики: я подразумеваю гамбуржца-издателя Акселя Шпрингера. Он кажется до глубины души невинным, когда его разрастающийся концерн угрожает свободному формированию общественного мнения. Он, мечтательный преобразователь и гениальный торговый агент, вдохновленный мистификатор его собственного успеха, принимает, вероятно, как судьбу и расположение Бога то, что таит для честных людей, живущих вне его мало-великого космоса, гигантскую опасность. Сделал ли он, человек, хорошо разбирающийся в законах федеративного капитализма, что-нибудь еще для достижения гармонии сначала с большинством населения, а потом и со всеми политическими партиями?
Он, несмотря на бесконечное вращение, не сделал ничего. Он мелочно просчитывал, как добиться того, чтобы не только свободная капиталистическая игра денежных сил, но и благосклонность нескольких находящихся в оккупации англичан швырнули его катапультой с подножия на самую вершину горы. И не было ли в том его вины, что британцы за бесценок передали ему, человеку, который уже был самым великим, вдобавок еще и «Ди Вельт», «Вельтам Зонтаг» и «Нойе Блат»?
До тех пор, пока мир стоит на холмах и равнинах, а черт устраивает пакости, Шпрингер палец о палец не ударит. Если появляется продавец газет с гениальными способностями, он становится гением. Идея «народной общности» Адольфа Гитлера не была унаследована никем более искусно, чем этими двумя — канцлером Аденауэром и как раз Шпрингером.
Он не является адресатом, которому идет наш
В будущем мало что изменится, если мы ответим: в Бонне правит бундестаг и выбранное им правительство. Только, конечно, если кто-то коснется стада овечек господина Акселя Шпрингера, тогда все будет немного не так. Не требуйте от нас, пожалуйста, выполнения закона, который запретил бы ему распространяться в прессе, издательстве, типографии и в сфере производства общественного мнения о расходах своих конкурентов. Этот человек имеет, знает Бог, средства донимать нас. Он может созывать бундестаг в Берлин или, скорее, он мог бы и он может вызвать депутатов с каникул, если такая никуда не спешащая проблема, как повышение телефонных пошлин, нуждается в их присутствии.
Был ли такой закон, который бы оказался недемократическим, некорректным и некапиталистическим не только для одного Шпрингера? Ах, старая капиталистическая демократия Англии и Америки, на гумусе которой росло понятие «корректность», не могла этого допустить. То, что экономическая концентрация власти и справедливая власть мнений, демократия, может быть заторможена на окраинах, знают в тех демократических странах, где этого никогда еще не было, но только не в Германии, где это произошло уже дважды. Один социал-демократ, соблазненный самым прекрасным обещанием, которому недавно кто-то предложил закон для защиты мнений от монополистических идей, ошарашенно вытаращил глаза, будто бы ему предложили политическое самоубийство.
Шпрингер снова и снова не имеет к этому никакого отношения. Он не знает, куда деть заработанные деньги. Естественно, он приносит их туда, где они быстрее всего умножатся и чье производство он понимает лучшего всего. Весь мир с облегчением вздыхает и смеется. Его поздравляют с государственно-мужеподобной сдержанностью. «Аксель Шпрингер, — пишет «Шпигель», — хорош для реализации возможностей многообразного ассортимента журналов. Это отношение признано в кругах издателя и оценено им».
<...> Трансляции уже еле-еле возможны без его разрешения (разве только «Франкфуртер Альгемайне» и «Шпигель» соединились бы вместе). Каждая полоса газеты укрепляет его положение за счет оптовиков и киосков, каждая отдельная типография помогает ему, для того чтобы печатать сообщения и мнения дешевле, чем может конкурент. Больше нет ни одной такой дефектной проигрышной газетенки, которую бы он не смог поднять целенаправленным покрывающим слоем объявлений на ее страницах. Не являются ли люди СЕПГ правыми, когда отправляются разносить страх по домам, что Шпрингер в случае присоединения ГДР не только бы преобразовал 40% всех там продаваемых ежедневных и воскресных газет, как это уже сделано в Федеративной республике, но и 70%, как сегодня уже в Берлине и Гамбурге? Раньше Шпрингер был гениальным покупателем. Сегодня, однако, не нужно больше гениальности для того, чтобы сдвигать рыночные механизмы в пользу гиганта, а только лишь организация, которая у него также превосходна.
Издательский дом Шпрингера растет не как лавина, но как прожорливая опухоль. Никакой отдельный человек в Германии (исключая Бисмарка и обоих императоров) не накопил до и после Гитлера столько власти в своих руках. Неизвестна ни одна западная страна, в которой отдельный мужчина контролирует 40% напечатанных сообщений и мнений, и не как важный акционер меньшинства, а как исключительный владелец своих газет, журналов и типографий, который может завещать Содружество тому, кто его больше развеселит.
Сесиль Кинг, самый могущественный магнат прессы Англии, «самой большой издательской фирмы свободного мира», хотя и контролирует на одну треть больше, чем Шпрингер, сам владеет, однако, всего 4% акций своего концерна. Кинг имеет «сердце для затравленных и любит обнаруживать несправедливость». Хорошо хоть так. Но он также скупил массу газет. И так как Англия является все еще демократией, по этому вопросу была создана королевская комиссия. Ее постановления оставляют на законе осадок, экстракт которого недавно был опубликован в «Ди Вельт» в такой форме: «Парламент связывает захват ежедневной и воскресной газет другим издательством с постановлением министерства торговли, если объединения руководят изданиями с общим тиражом больше чем 3 млн. экземпляров. При этих обстоятельствах министерство должно передавать дело на рассмотрение Антимонопольной комиссии. Тем не менее исключения из этого правила допустимы только в том случае, если захваченная газета была убыточной и издательство или само не может больше оставаться собственником, или ему требуется немедленная помощь».