История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Казанова Джакомо

— Отомстим, — сказала она, — и проведем ночь, болтая. Идите в вашу комнату и возвращайтесь сюда через комнату мужа. Вот ключи. Приходите, когда увидите, что горничная от меня ушла.

Я в точности исполнил ее приказание, и вот, мы вдвоем и впереди у нас пять часов. Это было в июне, жара была обжигающая; она лежала; я сжал ее в своих объятиях, она — меня; но, подчиняясь тирании жестокого самоограничения, она решила, что я не должен получить наслаждение, и что она должна быть в таких же условиях. Мои упреки, мои мольбы, все слова, что я использовал, были тщетны. Любовь должна вытерпеть, когда ее ограничивают, и посмеяться над гнетом суровых законов, которым ее подчиняют; несмотря ни на что, мы достигаем сладкого кризиса, который ее успокаивает.

В восхищении наши глаза, наши уста открылись

одновременно, и наши головы потянулись друг к другу, чтобы погрузиться в восторг упоения, которым сияли наши лица. Наши желания возродились, и мы готовы были их удовлетворить; я увидел, что ее взгляд обратился на мое сокровище, полностью выставленное на обозрение: мне показалось, что она готова вознегодовать; но вот, отбросив прочь все, что могло притушить мое пламя и уменьшить удовольствие, она устремилась ко мне. Мне показалось, что это более, чем ярость — я увидел неистовство. Я делил с ней ее ярость — мне казалось, что не в силах человеческих сжимать друг друга в объятиях сильнее, но в решающий момент она напряглась и ускользнула от меня, и, нежная, смеющаяся, рукой, показавшейся мне ледяной, утолила мое пламя, которое, если бы его сдерживать, могло разорвать препятствия.

— Дорогая, ты вся в поту.

— Осуши меня.

— Боже! Как ты прекрасна! Я сейчас умру от наслаждения, которое ты со мной не разделила. Позволь же мне, желанная, доставить тебе такое же полное счастье. Любовь оставила меня в живых лишь для того, чтобы я смог умереть вновь, но лишь в том раю, куда ты меня все время не пускаешь.

— Ах, дорогой друг! Там раскаленная печь. Как может твой палец там находиться и не сгореть в пламени, которое меня пожирает? Ах! Мой друг! Остановись. Сожми меня изо всех сил. Приблизься к самой гробнице, но не смей туда войти; ты можешь заменить ее всем, что у меня есть, моим сердцем, моей душой. Боже! Вот, сейчас… Прими это своими губами и дай мне твое.

Молчание было более продолжительным; но неполнота наслаждения приводила меня в отчаяние.

— Как ты можешь об этом сожалеть, — говорила она, — ведь это воздержание делает нашу любовь нескончаемой. Я люблю тебя уже четверть часа и сейчас люблю еще больше, чем вначале: я любила бы тебя меньше, если бы ты исчерпал наслаждение, утолив все мои желания.

— Ты обманываешься, моя дорогая, желания — это настоящее наказание, наказание, которое нас убивало бы, если бы надежда не смягчала его смертоносную силу. Адские кары, полагаю, состоят именно в тщетных желаниях.

— Но желания приходят всегда вместе с надеждой.

— Нет. В аду нет надежды.

— Тогда нет и желаний, потому что невозможно, если ты не сумасшедший, желать без надежды.

— Тогда ответь мне. Если ты желаешь быть вся моей, и если ты надеешься на это, как же ты можешь препятствовать своему собственному желанию? Ты должна перестать, дорогой мой друг, ослеплять себя софизмами. Станем же вполне счастливы и будем уверены — сколько бы мы ни завершали наши желания наслаждением, они возродятся вновь.

— То, что я наблюдаю, убеждает меня в обратном. Вот ты бодр. Если бы ты проник в роковую гробницу, знаю по опыту, ты бы не возродился больше к жизни или возродился только через длительное время.

— Ах, мой дорогой друг! Перестань, перестань, прошу тебя, ссылаться на свой опыт. Ты никогда не знала любви. То, что ты называешь своей гробницей, — это настоящий дом наслаждений: лишь пребывание там может придать им бессмертие. Это, наконец, подлинный рай. Позволь мне туда войти, мой ангел, и я обещаю тебе, что ты умрешь; но ты поймешь, что есть большая разница между этой смертью от любви и такой же смертью в браке. Если последнее — это облегчение в жизни, то в любви испускают дух от радости. Избавься от заблуждения, дорогая, и будь уверена, что после того, как мы вкусим полное наслаждение, мы снова полюбим друг друга.

— Прекрасно. Я хотела бы верить всему, что ты говоришь; Но подождем. В ожидании предадимся всем тем шалостям, что могут развлечь наши чувства; ограничим наши возможности. Съешь меня, но позволь мне также делать с тобой, что я хочу; И если эта ночь покажется нам слишком короткой, мы переживем это в уверенности, что наша любовь еще предоставит нам новую.

— А если наша взаимная любовь откроется?

— Разве

мы делаем из этого тайну? Все видят, что мы любим друг друга; и те, кто полагает, что мы не достигли счастья, не должны начать думать иначе. Постараемся, чтобы нас никогда не застали на месте преступления; но небо и природа должны нас защитить; когда любят как мы — это не преступление. Сколько я себя знаю, я всегда была охвачена любовным чувством. Когда я видела мужчину, я испытывала наслаждение, видя существо, являющееся моей половинкой, рожденное для меня, как я рождена для него, и мне не терпелось соединиться с ним узами брака. Мне казалось, что то, что называют любовью, придет после соединения, и я была поражена, что мой муж, сделав меня женщиной, прояснил для меня положение вещей только через страдание, не возместив его никаким наслаждением. Я подумала, что мои представления из монастыря исходили из более значительного источника. Так случилось, что мы стали лишь добрыми друзьями, очень холодными, крайне редко ложащимися вместе и не интересующимися друг другом; несмотря на это, живущими довольно согласно, поскольку, когда он хочет меня, я всегда в его распоряжении; однако, поскольку рацион не приправлен любовью, он находит его безвкусным; он прибегает к нему, лишь когда испытывает в том потребность. Когда я поняла, что ты меня любишь, я этому обрадовалась и пользовалась любой возможностью влюбить тебя в себя еще больше, будучи уверенной, со своей стороны, что сама не полюблю тебя никогда; но когда я увидела, что ошибаюсь, и что тоже влюбляюсь в тебя, я стала дурно с тобой обращаться, как бы наказывая тебя за то, что чувствовала сама. Твое терпение и твое противодействие меня удивили, позволяя одновременно понять и мою неправоту, и после первого поцелуя я уже не была самой себе хозяйкой. Я не знала, что поцелуй может возыметь такие большие последствия. Я осознала, что могу быть счастлива, только сделав счастливым тебя. Это меня успокоило и понравилось, и я окончательно познала этой ночью, что счастлива только с тобой.

— Это, моя дорогая, самое тонкое из всех любовных ощущений, но ты не сможешь сделать меня вполне счастливым, если не решишься поселить меня здесь.

— Здесь — нет. Но в твоем распоряжении улицы и павильоны. Разве я не прелесть!

Мы провели остаток ночи, предаваясь всем неистовствам, к которым нас толкали наши желания; я, со своей стороны, делал все, к чему побуждала меня она, тщетно пытаясь этим компенсировать ей ее воздержание.

С первым проблеском дня я должен был ее покинуть, чтобы отправиться на Гуэн; и она плакала от счастья, видя, что я покидаю ее непобежденным. Она думала, что такое сверхъестественно.

После этой ночи, такой обильной наслаждениями, прошло десять или двенадцать дней, в течение которых мы не могли найти ни малейшей возможности пригасить пламя, которое нас сжигало, когда со мной произошло фатальное несчастье.

Г-н Ф. после ужина и после отъезда г-на Д. Р. сказал своей жене, в моем присутствии, что после того, как напишет два небольших письма, придет лечь с ней. Едва он вышел, она села в изножии кровати; она смотрит на меня, я бросаюсь ей в объятия, сгорая от любви; она отдается мне, она позволяет мне проникнуть в святыню, и моя душа, наконец, погружается в счастье; но это длится только одно мгновение. Она доставляет мне лишь минуту неизъяснимого наслаждения, дозволив обладание сокровищем. Она внезапно ускользает, оттолкнув меня, вскакивает и бросается с растерянным видом в кресло. Недвижный и удивленный, я смотрю на нее, дрожа, пытаясь понять, отчего произошло это движение, противное природе, и слышу, как она говорит мне, глядя на меня глазами, пылающими любовью:

— Мой дорогой друг, мы теряем друг друга.

— Почему теряем? Вы убиваете меня. Увы! Я чувствую, что умираю. Вы меня, наверное, больше не увидите.

После этих слов, я выхожу из комнаты, из дома и направляюсь на эспланаду в поисках свежего воздуха, чувствуя, что, положительно, умираю. Человек, сам не испытавший жестокости подобного момента, не может себе его представить, и я не берусь его описать.

Находясь в ужасной растерянности, я слышу, как меня окликают из окна; я отзываюсь, подхожу и в ясном свете луны вижу на балконе Мелулу .