История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3
Шрифт:
Но их удивление было велико, когда они воочию убедились в моем чудесном преображении. Каждый день на мессе, частенько на проповедях, мое старание выходить не позже четырнадцати часов, никаких казино, кафе и компаний, если они не состоят только из людей, известных своим добродетельным поведением, и продолжительные занятия учебой в своей комнате, в то время, как их обязанности заставляли их выходить из дому. Мои новые обычаи, в сравнении с прежними привычками, заставляли их восхвалять чудесное Провидение и его непознаваемые пути. Они благословляли преступления, заставившие меня провести год вдали от родины. Их также удивило, что я начал оплачивать все мои траты, не прося ни су у г-на де Брагадин, который за год не сделал мне ни одного перевода, контролируя все мои деньги. Они были очарованы, видя, что я стал врагом любых азартных игр.
В начале мая я получил письмо от де ла Хэйе, в котором он говорил, что прибывает вместе с дорогим своим духовным сыном, чтобы поступить в
Зная о времени прибытия барки из Модены, мы пришли все, за исключением г-на де Брагадин, который в этот день был в Сенате. Мы собрались у него все впятером, и он оказал иностранцам самый лучший прием, которого можно было бы желать. Де ла Хэйе наговорил мне кучу вещей, но я слушал его невнимательно, потому что мной целиком завладел Бавуа: я увидел персону, совершенно отличную от той, которую ожидал из данного мне описания. Я три дня изучал его, прежде чем смог определиться с моим истинным к нему отношением, потому что вот портрет этого мальчика двадцати семи лет.
Среднего роста, красивое лицо, хорошо сложен, блондин, веселый, ровного настроения, хорошо и с умом говорит, и держится скромно и уважительно. Черты лица правильные и приятные, прекрасные зубы, длинные хорошо ухоженные и элегантно завитые волосы, издающие запах превосходной помады. Эта личность, совершенно не похожая ни по существу, ни по форме на ту, что обрисовал мне де ла Хэйе, удивила и моих друзей. Впрочем, это не убавило учтивости с их стороны и не причинило ущерба впечатлению, произведенному на них его манерами.
Когда я увидел, что г-н дела Хэйе хорошо расположился в своих комнатах, я отвел барона Бавуа в его апартаменты, расположенные недалеко от дворца Брагадин, куда велел отнести его небольшой багаж. Когда он убедился, что устроен наилучшим образом у очень приличных буржуа, которые, будучи заранее предупрежденными, отнеслись к нему с большим вниманием, он нежно меня обнял, заверив в своей дружбе и благодарности за все, что я для него сделал, не будучи с ним знаком, о чем ему рассказал г-н де ла Хэйе. Я ответил, что не знаю, о чем он говорит, и повернул разговор на тему о жизни, которую он намерен вести до той поры, когда назначение определит его служебные обязанности. Он ответил, что надеется, что мы хорошо развлечемся, поскольку полагает, что его склонности не отличаются от моих. Я между тем заметил, что ему сразу приглянулись две дочери хозяйки, не красавицы и не дурнушки, и это проявилось в его заметной приветливости по отношению к ним. Я принял это за обычную вежливость. В первый день я отвел его только на площадь Сен-Марк и в кафе ко времени ужина. Он сказал, что во все дни ходит обедать и ужинать к г-ну Брагадин. За столом он блистал изящными мыслями; г-н Дандоло назначил завтрашнее утро, чтобы представить его военному Начальнику. После ужина я отвел его к нему домой, где оставил на попечении двух хозяйских дочек, которые, очарованные им, переживали, что у молодого швейцарского господина, как мы его представили, совсем нет слуги.
На другой день я пришел к нему вместе с г-дами Дандоло и Барбаро, которые должны были представить его Начальнику. Мы застали юного барона за туалетом в нежных руках старшей дочери хозяйки, оправлявшей его волосы, в то время, как он хвалил ее сноровку. Его комната пропахла помадой и благовониями. Мои друзья отнюдь не были шокированы, но я заметил их удивление, когда они столкнулись с таким обильным проявлением разного рода галантностей в этом новообращенном. Меня почти заставило рассмеяться, когда г-н Дандоло сказал, что если мы не поторопимся, мы не успеем на мессу, а барон его спросил, — разве сегодня праздничный день. Тот ответил, что нет, без всяких комментариев, но в последующие дни вопросов о мессе больше не возникало. Я оставил их идти своим путем, и мы встретились вновь за обедом, где говорилось о приеме, оказанном ему Начальником. После полудня мои друзья отвели его к дамам, своим родственницам, которые с удовольствием рассматривали приятного юношу. Таким образом, менее чем за неделю он оказался пристроен, без опасности надоесть; но за эту же неделю я совершенно понял его характер и образ мыслей. Мне бы не понадобилось столь долгого срока, если бы я не был первоначально настроен по иному; Бавуа любил женщин, игру и траты, и, поскольку был беден, женщины были его главным ресурсом. В том, что касается религии, у него не было никакой, и, имея прекрасное свойство не быть лицемерным, он не делал из этого тайны.
— Как это, — спросил я его однажды, — вы смогли, такой, как вы есть, обмануть де ла Хэйе?
— Боже меня сохрани обманывать! Де ла Хэйе знает, каковы мои взгляды и образ мыслей, он знает меня funditus [16] . Будучи набожным, он полюбил мою душу, и я оставил его в его мыслях. Он творит мне добро; я ему благодарен и люблю его, тем более, что он никогда не надоедает мне разговорами о догме и о вечном спасении. Это между нами установлено.
16
целиком —
Забавным в этом деле было то, что за эту неделю Бавуа не только восстановил мое умонастроение, какое было до того, как я потерял Генриетту, но и заставил меня краснеть при мысли о том, каким я был дурнем с де ла Хэйе, который, хотя и играл превосходно роль истинного христианина, не мог быть никем иным как истинным ипокритом . Бавуа открыл мне глаза, и я очень быстро возобновил все свои привычки. Но вернемся к де ла Хэйе.
Этот человек, который в глубине души не любил ничего, кроме собственного благополучия, причем с возрастом эта склонность становилась сильнее, и который не имел никакой потребности в сексе, был таков, что должен был очаровать моих друзей. Он разговаривал с ними только о Боге, ангелах и о вечном блаженстве, постоянно посещал с ними церкви, и мне не терпелось дождаться момента, когда он раскроется, потому что они вообразили, что он розенкрейцер или, по крайней мере, монах-отшельник из Монте-Карпенья, который, обучив меня каббале, представил мне явление бессмертного духа Паралис. Они были огорчены, тем, что я запретил словами того же оракула говорить когда-нибудь о моей науке в присутствии де ла Хэйе. Это позволило мне использовать все время их почтительное любопытство, и при этом я должен был опасаться де ла Хэйе, который, как мне казалось, никогда не пошел бы на эту игру и даже, по-видимому, попытался бы раскрыть им глаза, чтобы вытеснить меня.
Я увидел, что за короткий срок в три недели этот человек настолько овладел их умами, что мог счесть, что не только не нуждается больше во мне, чтобы поддерживать у них свой кредит, но и вытеснить меня, если ему взбредет такая мысль. Я заметил это по изменению стиля разговора его со мной и по изменению его поведения. Он стал иметь свои секреты со всеми тремя, и стал появляться в домах, в которые я его не представлял. Он стал позволять себе как бы насмешливый вид и медоточивые речи и порицать меня, когда я проводил ночь неизвестно где. Меня стало беспокоить, что, когда он говорил за столом эти сладкие проповеди в присутствии моих друзей и его прозелита, он показывал своим видом, что есть некто, кто его совращает. Он делал при этом вид, что хочет пошутить, но я не был настолько простаком. Я положил конец этой игре, нанеся ему однажды визит в его комнате и заявив ему напрямик, что, почитая Евангелие, я скажу ему сейчас кое-что тет-а-тет, но в другой раз скажу ему публично.
— О чем идет речь, друг мой?
— Остерегайтесь в будущем бросать мне любые насмешки относительно жизни, которую я веду с Бавуа, в присутствии моих трех друзей. С глазу на глаз я выслушаю вас всегда с удовольствием.
— Вы напрасно принимаете в серьез некоторые шутки.
— Почему вы никогда не обращаете их против барона? Будьте осмотрительней в будущем, или ждите, что я тоже пошучу, и реплика, которую я вам спустил вчера, не останется без ответа при первом же случае.
Этими днями я провел час с моими друзьями, чтобы передать им предписания оракула ничего не делать из того, что Валентин (это было его крестильное имя, которым его называл оракул) мог бы им внушить, без того, чтобы не посоветоваться предварительно со мной. Я мог не сомневаться в их почтительном уважении этого приказа. Де ла Хэйе, который не преминул заметить некоторую перемену, стал вести себя более разумно. Бавуа, которому я сообщил о моем демарше, его поддержал. Я был вполне уверен, что де ла Хэйе помогал ему только из-за своей к нему слабости, иными словами, что он бы ничего для него не делал, если бы не его смазливая физиономия, хотя Бавуа никогда не желал ему соответствовать. Этот парень, видя, что все время откладывают его назначение на должность, поступил на службу к послу Франции; это заставило его не только прекратить посещать г-на де Брагадин, но и общаться с де ла Хэйе, поскольку тот поселился у этого сеньора. Это один из наиболее строго соблюдаемых законов политики Республики. Патриции и члены их семьи не должны поддерживать ни малейших личных отношений с иностранными поддаными. Однако выбор, который сделал Бавуа, не помешал моим друзьям ходатайствовать за него, и они в этом преуспели, как будет видно в дальнейшем из этих Мемуаров.
Карло, муж Кристины, с которой я еще не виделся, пригласил меня в казэн (светский клуб-казино) куда его тетка заходила с его женой после ее родов. Я нашел ее очаровательной и говорящей по-венециански, как ее муж. В этом казэне я встретил одного химика, который навел меня на мысль изучить химию. Придя к нему с целью провести вечерок, я заинтересовался юной девицей, живущей в соседнем доме и приходящей составить компанию его пожилой жене. В час ночи пришла за ней служанка, и она ушла. Я проявил свой интерес к ней лишь один раз, в присутствии пожилой жены химика, когда выразил удивление, что больше ее не видно. Она сказала, что вероятно ее кузен, аббат, с которым она проживает, узнав, что я к ним прихожу, и приревновав, не захотел больше позволять ей сюда приходить.