История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Я поселяюсь в доме начальника сбиров. Я провожу там приятную ночь и полностью восстанавливаю свои силы и здоровье. Я иду на мессу; неудобная встреча. Сильное средство, к которому я вынужден прибегнуть, чтобы заиметь шесть цехинов. Я вне опасности. Мое прибытие в Мюнхен. Эпизод с Бальби. Я отправляюсь в Париж. Мое прибытие в этот город, убийство Людовика XV.

Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности. Я увидел дворец семьи Гримани, старейшина которой, бывший тогда Государственным Инквизитором, должен был там сейчас находиться, и мне не следовало ему показываться. Я спросил у пастуха, кому принадлежит красный дом, который виден в некотором отдалении, и мое удивление было велико,

когда я узнал, что это дом человека, называемого Капитаном провинции, который был начальником сбиров. Я попрощался с крестьянином и машинально спустился с холма. Непостижимо, но я направился к этому ужасному дому, от которого, натурально и по всей логике, должен был бы бежать. Я пошел прямо к нему, и на самом деле я осознаю, что направлялся туда не по своей воле. Если правда, что мы все подчиняемся воздействию благой невидимой субстанции, которая направляет нас к нашему счастью, как случалось, хотя и редко, с Сократом, я должен полагать, что то, что заставило меня идти туда, и была эта субстанция. Должен сказать, что за всю свою жизнь я не совершал более дерзкого поступка.

Я с вполне свободным видом, без колебаний, вхожу в этот дом. Я вижу во дворе ребенка, играющего с юлой, и спрашиваю, где его отец; вместо того, чтобы мне ответить, он зовет свою мать. Через мгновение я вижу появляющуюся очень красивую беременную женщину, которая очень вежливо спрашивает, что мне нужно от ее мужа, которого сейчас нет.

— Мне очень жаль, мадам, что моего кума сейчас нет, хотя я и рад случаю познакомиться с его прекрасной половиной.

— Вашего кума? Значит, я говорю с Его Превосходительством Виттури? Мне сказали, что вы были столь добры, что предложили ему стать крестным отцом ребенку, которого я ношу. Счастлива с вами познакомиться, и мой муж будет в отчаянии, что вы не застали его дома.

— Я надеюсь, что он вскоре придет, потому что я хотел бы попросить постель на эту ночь. Я не смею никуда явиться в том состоянии, в каком вы меня видите.

— У вас будет, тем не менее, постель и сносный ужин, и мой муж придет вас поблагодарить по своем возвращении за оказанную нам честь. Час назад он уехал верхом вместе со всеми своими людьми, и я ожидаю его возвращения только через три-четыре дня.

— И почему он уехал так надолго?

— Вы разве не знаете, что двое заключенных бежали из Пьомби? Один патриций, а другой — частное лицо по имени Казанова. Пришло письмо от Мессера Гранде их искать; если он их найдет, их отведут в Венецию, а если нет, — он вернется домой, но их будут искать по меньшей мере дня три.

— Мне очень жаль, дорогая кума, но я не хотел бы вас беспокоить, тем более, что мне надо было бы выспаться.

— Это сейчас же будет исполнено, и моя мать вас обслужит. Что с вашими коленями?

— Я упал во время охоты в горах. Это глубокие ссадины, и я потерял много крови.

— Бедный сеньор! Но моя мать вас вылечит.

Она позвала мать и, сказав ей все, что нужно, ушла. Эта прелестная жена стражника совсем ничего не соображала, потому что ничто не выглядело столь неправдоподобно, как история, которую я ей поведал. Верхом — в белых чулках! На охоту — в одежде из тафты! Без пальто, без слуги! Ее муж, когда вернется, будет очень над ней смеяться. Ее мать позаботилась обо мне со всей вежливостью, какую я мог ждать от людей самого высокого воспитания. Она приняла по отношению ко мне материнский тон и, перевязывая мои раны, называла меня все время сыном. Если бы моя душа была спокойна, я бы выдал ей бесспорные знаки своей вежливости и своей признательности, но место, где я находился, и опасная роль, которую я играл, слишком серьезно меня занимали.

Осмотрев мои колени и мои бедра, она сказала, что мне придется немного потерпеть, но что завтра я буду здоров; мне нужно только прикладывать к ранам на всю ночь влажные салфетки и выспаться, не тревожа их. Я хорошо поужинал и затем предоставил ей возможность действовать; я задремал, пока она надо мной колдовала, потому что я не мог никогда вспомнить, как она от меня ушла; она должна была раздеть меня как ребенка, я не говорил и ничего не соображал. Я ел, утоляя голод, который должен был испытывать, и заснул, уступая непреодолимой потребности. Я ни о чем не мог думать. Был час ночи, когда я кончил есть, и утром, когда я проснулся и услышал, что звонит тринадцать часов, я решил, что это волшебство, потому что мне показалось, что я только что заснул. Мне понадобилось более пяти минут, чтобы восстановить свои ощущения, чтобы призвать свою душу к реальности, чтобы увериться, что ситуация мне не снится, словом, чтобы перейти от сна к действительному пробуждению; но как только я очнулся, я быстро снял свои повязки и удивился, увидев, что они все подсохли. Я оделся менее чем за четыре минуты, уложил свои волосы в кошелек и вышел из своей комнаты, которая была открыта; я спустился по лестнице, пересек двор и покинул этот дом, не обращая внимания на то, что там находились двое людей, которые не могли быть никем иным как сбирами. Я удалился от этого места, где нашел вежливость, добрый стол, лечение и полное восстановление моих сил, вместе со страхом, который заставил меня дрожать, потому что я видел, что подвергся очень неосмотрительно самому очевидному из всех рисков. Я удивлялся себе, что вошел в этот дом, и еще более, что смог из него выйти, и мне показалось невозможным, что за мной никто не пошел. Я шел пять часов подряд лесами и горами, встретив только нескольких крестьян и ни разу не оглянувшись.

Еще не было и полудня, когда, идя своей дорогой, я услышал звон колокола. Посмотрев вниз с возвышенности, на которой я находился, я увидел маленькую церковь, откуда доносился колокольный звон, и, увидев входящий в нее народ, я понял, что это месса; мне пришло в голову пойти ее послушать. Когда человек находится в беде, все, что приходит ему на ум, кажется внушенным свыше. Это был праздник Поминовения Всех Усопших [1] . Я спускаюсь, вхожу в церковь и вижу г-на Марк-Антонио Гримани, племянника Государственного Инквизитора, с м-м Марией Пизани, его супругой. Я увидел, что они удивлены. Я сделал им реверанс и прослушал мессу. По выходе моем из церкви, месье вышел вслед за мной, а мадам осталась позади. Он подошел ко мне и сказал:

— Что вы здесь делаете? Где ваш компаньон?

— Я отдал ему семнадцать ливров, что у меня были, чтобы он шел спасаться другой дорогой, более легкой, в то время, как я пошел здесь, окраинами, что более трудно, и у меня нет ни су. Если Ваше Превосходительство будет настолько любезно, что окажет мне какую-то помощь, мне будет легче.

— Я не могу вам ничего дать, но вы встретите монахов-отшельников, которые не дадут вам умереть с голоду. Но расскажите мне, как вы смогли выбраться из Пьомби.

— Это очень интересно, но это долгая история, и отшельники могут в ожидании все съесть.

Сказав это, я отвесил ему реверанс. Несмотря на мою крайнюю нужду, этот отказ подать милостыню доставило мне удовольствие. Я нашел себя гораздо более джентльменом, чем этот месье. Я узнал в Париже, что когда его жена узнала про это дело, она высказала ему упреки. Нет сомнения, что сантименты более свойственны женщинам, чем мужчинам.

Я шел до захода солнца, и, усталый и голодный, остановился у одиноко стоящего дома, который приятно выглядел. Я попросил поговорить с хозяином, но служанка сказала, что он ушел на свадьбу, за реку, где проведет ночь; но что ей дано распоряжение оказывать добрый прием его друзьям. Соответственно, она предоставила мне добрый ужин и очень хорошую постель. Я заметил по нескольким адресам писем, что я нахожусь у г-на Ромбенчи, консула не помню какого государства. Я написал ему и оставил там запечатанное письмо. Выспавшись, я быстро оделся, пересек реку, пообещав расплатиться с перевозчиком по возвращении, и, после пяти часов ходьбы, я пообедал в монастыре у капуцинов. После обеда я шел до двадцати двух часов, придя в дом, хозяин которого был мой друг. Это был крестьянин, мой знакомый. Я захожу, спрашиваю хозяина, и мне указывают дверь комнаты, где он сидит, собираясь писать. Я иду его обнять, но при виде меня он вскакивает и говорит мне немедленно уйти, приводя нелепые и оскорбительные аргументы. Я описываю ему мой случай, мои затруднения и прошу у него шестьдесят цехинов под свою расписку, заверив, что г-н де Брагадин ему их вернет, но он отвечает, что не может мне помочь и, более того, подать стакан воды, потому что, увидев меня у себя, он дрожит от страха заслужить неудовольствие Трибунала. Это был мужчина шестидесяти лет, маклер по векселям, который был мне обязан. Его жестокий отказ произвел на меня совсем другое действие, чем от г-на Гримани. То ли от гнева, то ли от возмущения, или повинуясь расчету или природному порыву, я схватил его за колет, показывая свой эспонтон и грозя смертью, если он крикнет. Весь дрожа, он достал из кармана ключ и сказал мне, указывая на секретер, что там лежат деньги, и чтобы я взял, что хочу, но я сказал ему открыть самому. Он сделал это и открыл ящик, где лежало золото; я сказал ему отсчитать мне шесть цехинов.

— Вы просили у меня шестьдесят.

— Да, когда я хотел их от друга; но насильно я возьму лишь шесть и не оставлю тебе расписки. Тебе их вернут в Венеции, куда я напишу завтра, что ты меня вынудил сделать, существо трусливое и недостойное жить.

— Извините, умоляю, возьмите все.

— Нет. Я ухожу и советую тебе дать мне уйти спокойно, или, боюсь, как бы я не вернулся и не предал огню твой дом.

Я прошагал два часа и, видя, что наступает ночь, остановился в крестьянском доме, где, скверно поужинав, лег спать на соломе. Утром я купил старый редингот и поехал дальше верхом на осле, потом купил близ Фельтре пару сапог. Так я миновал местечко, называемое Ла Скала . Стража, стоявшая там, спросила у меня только имя. Я сел в телегу, запряженную парой лошадей, и рано утром прибыл в Борго ди Вальсугана, где нашел трактир, который назвал отцу Бальби. Если бы он не подошел ко мне сам, я бы его не узнал. Зеленый редингот и низко надвинутая сельская шляпа его совершенно преобразили. Он сказал, что фермер дал ему все это за мое пальто, и плюс еще цехин, и что он прибыл сюда рано утром и хорошо поел. Он закончил свой рассказ, добавив весьма благородно, что не ожидал меня здесь увидеть, потому что не думал, что я назвал ему это место с намерением сдержать свое слово . Я провел в этом трактире весь следующий день, не сходя с кровати, за написанием более чем двадцати писем в Венецию, из которых десять-двенадцать были официальными объяснениями, которые я давал по поводу того, что вынужден был проделать, чтобы добыть шесть цехинов. Монах писал нелепые письма отцу Барбариго, своему настоятелю, патрициям, своим братьям, и галантные письма служанкам — виновницам своего падения. Я спорол нашивки со своей одежды и продал свою шляпу, потому что ее пышность делала меня слишком заметным.

На следующий день я заночевал в Пержине, где юный граф д'Альберг пришел со мной повидаться, узнав, уж не знаю каким образом, что мы те люди, что спаслись от государства Венеции. Я проехал в Трент и в Больцано, где, нуждаясь в деньгах, чтобы одеться и закупить рубашек, обратился к старому банкиру по имени Менч, он предоставил мне надежного человека, которого я отправил в Венецию с письмом для г-на де Брагадин, который открыл мне через него кредит. Негоциант Менч поселил меня в гостинице, где я провел в постели все шесть дней, что понадобились его человеку, чтобы съездить в Венецию и вернуться. Он вернулся с векселем на сто цехинов, акцептованным на того же Менча. С этими деньгами я оделся; но прежде рассчитался по долгам с моим товарищем, который выдавал мне все эти дни всё новые основания считать его общество невыносимым. Он говорил мне, что без него я никогда бы не спасся, и в силу своих обязательств я должен ему половину всей моей возможной наличности. Он был влюблен во всех служанок и, не имея ни красивого лица, ни фигуры [2] , чтобы сделать их милыми и покорными, получал от них на свои заигрывания лишь добрые оплеухи, которые принимал с примерным терпением. Это было мое единственное развлечение. Мы сели в почтовую карету и на третий день прибыли в Мюнхен. Я поселился в «Олене», где узнал, что два молодых брата из семьи Контарини находятся здесь уже некоторое время в сопровождении графа Помпеи из Вероны; но, не будучи с ними знакомым и не имея больше необходимости встречаться с отшельниками, чтобы выжить, я не озаботился пойти сделать им мои реверансы. Я сделал это для графини де Коронини, которую знал в Венеции по монастырю Сен-Жюстин, и которая была в большой милости при дворе.