История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Казанова Джакомо

После этого похода я отправился спать, очень довольный тем, что видел, и тем, что сделал, потому что это полностью развязывало мне руки по отношению к распутнице.

На другой день, как только я поднялся, я направился к Кортичелли, которой заявил тоном спокойным, но повелительным, чтобы она собирала свои вещи и не смела покидать свою комнату вплоть до момента, когда будет садиться в коляску.

— Я скажу, что больна.

— Как тебе угодно, но никто не будет обращать внимания на твои речи.

Не ожидая других объяснений, я направился к м-м д'Юрфэ и, рассказав ей ночную историю и расцветив ее забавными подробностями, заставил ее смеяться от всего сердца. Это было как раз то, что мне следовало

сделать, чтобы склонить ее консультироваться с оракулом по поводу этого очевидного доказательства совращения юной Ласкарис черным гением, переодетым в священника. Оракул ответил, что мы должны выехать завтра же в Безансон, что оттуда она поедет со своими горничными и слугами ожидать меня в Лионе, в то время как я провожу юную графиню и ее гувернантку в Женеву, где распоряжусь отправить их на их родину.

Добрая фантазерка была обрадована этим распоряжением и увидела в нем знак благоволения к ней доброго Селениса, который обеспечивал ей, таким образом, счастье увидеться с малышом д'Аранда. Что до меня, мы решили, что я присоединюсь к ней весной следующего года, чтобы совершить великое превращение, которое должно возродить ее в образе мужчины. Она считала это превращение неизбежным и абсолютно реальным.

Все было готово к следующему дню, и мы уехали. М-м д'Юрфэ и я — в берлине, Кортичелли и ее мать, с двумя горничными — в другой коляске. По прибытии в Безансон м-м д'Юрфэ покинула меня со своими людьми, а я на следующий день взял путь на Женеву вместе с матерью и дочерью. Я, как всегда, остановился в «Весах».

Во время всего пути я не только не обратился к своим спутницам ни словом, но даже не удостоил их ни единого взгляда. Я усаживал их есть вместе со слугой из Франш-Конте, которого я решил взять по рекомендации г-на де Шомбург.

Я пошел к моему банкиру, чтобы попросить найти мне надежного возчика, который отвезет в Турин двух женщин, о которых я должен позаботиться. Я передал ему также пятьдесят луи, чтобы он выдал на них обменный вексель на Турин.

Вернувшись в гостиницу, я написал шевалье Рэберти, отправив ему этот обменный вексель. Я предупредил его, что три или четыре дня спустя после получения этого письма он увидит пришедшую к нему болонскую танцовщицу с матерью и с рекомендательным письмом. Я просил поместить их в пансион в приличный дом и оплачивать за мой счет. Я сказал ему в то же время, что он меня весьма обяжет, если сможет устроить так, чтобы она танцевала, пусть даже задаром, во время карнавала, и предупредить ее, что если, при моем приезде в Турин, я услышу о ней сомнительные истории, я от нее отвернусь.

На следующий день порученец от г-на Троншена пришел представить мне возчика, который сказал, что готов ехать сразу после обеда. Подтвердив его договоренность с банкиром, я вызвал Кортичелли и сказал возчику:

— Вот две персоны, которых вы отвезете, и они вам заплатят, когда вы отвезете их в Турин, в безопасности, вместе с их багажом, за четыре с половиной дня, в соответствии с контрактом, имеющимся у вас, дубликат которого находится у них.

Час спустя он явился грузить вещи в коляску.

Кортичелли утопала в слезах. У меня не хватило жестокости проводить ее без некоторого сочувствия. Она была в значительной мере наказана за свое дурное поведение. Я усадил ее пообедать со мной и, передав рекомендательное письмо к г-ну Рэберти и двадцать пять луи, из которых восемь следовали на текущие расходы, я пересказал ей то, что написал этому месье, который, согласно моему распоряжению, позаботится обо всем. Она попросила у меня чемодан, в котором у нее были три платья и превосходное манто, которое подарила ей м-м д'Юрфэ, когда она еще вела себя хорошо; но я сказал ей, что мы поговорим об этом в Турине. Она не посмела заикнуться о ларце и ограничилась

слезами, но сочувствия у меня не вызвала. Я оставил ее гораздо более в порядке, чем она была при приезде, потому что у нее были прекрасные наряды, белье, украшения и прекрасные часы, что я ей дал. Это было больше, чем она заслуживала. В момент отъезда я проводил ее в коляску, скорее не для проформы, а чтобы еще раз рекомендовать ее возчику. Когда она уехала, я, почувствовав освобождение от тяжкой обузы, пошел проведать моего синдика, которого читатель еще не забыл. Я не писал ему со времени моего пребывания во Флоренции; он не должен был ничего обо мне знать, и я собирался насладиться его изумлением. И действительно, оно было велико; но после первого момента удивления он бросился мне на шею, расцеловал, проливая слезы радости и сказал наконец, что потерял надежду меня увидеть снова.

— Что поделывают наши дорогие подружки?

— Они чувствуют себя прекрасно. Вы — постоянный сюжет их воспоминаний и нежных сожалений; они сойдут с ума от радости, когда узнают, что вы здесь.

— Надо поскорее им сообщить об этом.

— Не сомневайтесь, я тотчас пойду их предупредить, что мы ужинаем сегодня вечером все вместе. Кстати! Г-н де Вольтер уступил свой дом «Отраду» (D'elices) г-ну герцогу де Вилару и переселился в Ферней.

— Мне это безразлично, так как я не собираюсь повидать его в этот раз. Я останусь здесь две или три недели, и полностью посвящу их вам.

— Вы нас осчастливите.

— Прежде чем уходить, прошу вас, дайте мне возможность написать три или четыре письма; я займусь этим до вашего возвращения.

Он оставил в моем распоряжении свое бюро, и я написал сразу моей гувернантке, м-м Лебель, что проведу двадцать дней в Женеве, и что если буду уверен, что увижу ее, охотно приеду в Лозанну. К своему несчастью, я написал также в Берн этому Асканио Погомас, или Джакомо Пассано, генуэзцу, плохому поэту, противнику аббата Кьяри, с которым я познакомился в Ливорно. Я сообщил ему, чтобы он ехал в Турин, ждать меня там. Я написал в то же время моему другу г-ну Ф., которому я его рекомендовал, передать ему двенадцать луи на дорогу.

Мой злой гений внушил мне мысль об этом человеке, который имел импозантную внешность, лицо настоящего астролога, чтобы представить его м-м д'Юрфэ как великого адепта тайных знаний. Вы увидите через год, дорогой читатель, насколько я вынужден был раскаяться, что последовал этой пагубной идее.

Отправившись вечером вместе с синдиком к нашим прелестным кузинам, я увидел, что продают красивую английскую коляску, и купил ее взамен моей, доплатив разницу в сто луи. Пока я торговался, дядя прекрасной теологини, что столь замечательно толковала различные тезисы, и которой я преподал столь нежные уроки физики, узнал меня, подошел меня обнять и пригласить на обед к нему на завтра.

Перед тем, как прийти к нашим любезным подругам, синдик известил меня, что мы там найдем очень красивую девушку, которая еще не посвящена в наши нежные мистерии.

— Тем лучше, — ответил я, — я буду вести себя соответственно и стану, может быть, ее проводником.

Я положил в карман шкатулку с дюжиной очень красивых колечек. Я давно понял, что эти пустяки могут многому поспособствовать.

Момент, когда я снова увидел этих очаровательных девушек, уверяю вас, был одним из самых приятных в моей жизни. Я встретил в них радость, удовлетворение, искренность, благодарность и страсть к наслаждениям. Они занимались любовью без ревности, без зависти и без любого из тех чувств, которые могут помешать их добрым отношениям между собой. Они воистину чувствовали себя достойными моего уважения, потому что наделяли меня своими милостями без всякой унизительной мысли, движимые тем же чувством, которое притягивало меня к ним.