История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Казанова Джакомо

Г-н Малиньян, тот самый, через кого я познакомился с этим адским созданием, пришел пригласить меня с ним пообедать. Поскольку он обедал у меня вместе с женой и дочкой несколько раз, я не мог отказать ему в этом удовольствии, тем более, что он просил меня отправить ему два блюда от моего повара. Я, однако, согласился к нему идти лишь после того, как спросил, кто те люди, кого он пригласил. Он назвал мне их, и, не зная их, я пообещал ему быть. Это было через день. Я увидел там двух молодых дам из Льежа, из которых одна меня сразу заинтересовала; она сама представила мне своего мужа, которого Малиньян не представил, и другого молодого человека, который, как мне показалось, заигрывал со второй

дамой, которая, как она мне сказала, приходилась ей кузиной. Компания была в моем вкусе, я надеялся провести прекрасный день, когда, едва мы все сели за стол, появляется Шарпийон, входит и говорит очень весело м-м Малиьян, что не попросилась бы к ней на обед, если бы знала, что у нее столь многочисленная компания. Ее приветствуют и усаживают слева от меня; по правую руку от меня — дама из Льежа, которую я уже счел весьма привлекательной.

Я удивлен. Если бы Шарпийон явилась до того, как было подано на стол, я бы под каким-нибудь предлогом удалился, но теперь это было невозможно. Решение, которое я принял, было не обращать во все время обеда никакого внимания на незванную, и, наоборот, все — на даму из Льежа. После того, как мы все встали из-за стола, Малиньян мне поклялся честью, что он ее не приглашал, и я сделал вид, что ему поверил.

Эти две дамы, вместе со своими месье, должны были три или четыре дня спустя отплыть в Остенде, и, упомянув об этом отъезде, любезная дама сказала, что сожалеет покидать Англию, не посмотрев Ричмонд. Я немедленно попросил у нее в виде одолжения предоставить мне честь показать его ей, не позднее чем на следующий день, и, не дожидаясь ответа, пригласил ее мужа, ее кузину и одного за другим всю компанию, за исключением Шарпийон, на которую даже не смотрел. Предложение было встречено аплодисментами. Две коляски по четыре места, — добавил я, — будут готовы завтра к восьми часам, и нас будет как раз восьмеро.

— И я девятая, — говорит Шарпийон, — уставившись на меня с беспримерной дерзостью, — и я надеюсь, месье, что вы меня не прогоните.

— Нет, конечно, потому что это будет невежливо. Я поеду верхом.

— Отнюдь нет, я возьму на колени м-ль Эмилию.

Это была дочь Малиньян. Четверть часа спустя я выхожу из залы по некоей надобности и, собираясь вернуться, встречаю нахалку, которая говорит мне, что я нанес ей кровное оскорбление, и что я должен ей возмещение, или она мне отомстит.

— Начните с того, — говорю я ей, — что верните мне мои обменные векселя, и мы обсудим все потом.

— Вы получите их завтра.

К десяти часам я оставил компанию, после того, как пообещал, что не буду верхом, и что два экипажа будут у дверей дома Малитньян, где мы все позавтракаем. Я все, соответственно, устроил.

Назавтра, после завтрака, Малиньян, его жена, его дочь и двое месье уселись в экипаж, и я должен был сесть во второй вместе с двумя красотками и Шарпийон, которая, казалось, стала близкой подругой замужней дамы. Такой расклад должен был меня раздражать. Мы прибыли в Ричмонд за час с четвертью и, заказав добрый обед, пошли осматривать апартаменты, затем сады; день был превосходный. Была осень.

В свободной обстановке прогулки Шарпийон подошла ко мне и сказала, что хочет отдать мне векселя у себя. По этому поводу я упрекнул ее за многочисленные обманы, возмутительный характер и позорное поведение; я обозвал ее шлюхой, назвал ей тех, с кем она была, поклялся ей, что я ее ненавижу, и что она должна опасаться моей мести; но она была во всеоружии, предоставила мне говорить, держась со смехом за мою руку, попросив, однако, говорить тише, потому что могут услышать. Меня слышали, и я был этому рад.

В полдень мы пошли обедать, и Шарпийон, сидя возле меня, говорила и творила

сотни глупостей, призванных заставить поверить, что она в меня влюблена, и не заботясь о том, что ее считают несчастной из-за того пренебрежения, которое я оказываю ее авансам. Она меня действительно разозлила, потому что нельзя было подумать ничего иного, как то, что я дурак, и что она в открытую издевается надо мной. На этом обеде я измучился.

После обеда мы вернулись в сад, и Шарпиньон, упорствовавшая в стремлении одержать победу, уцепилась за мою руку и после нескольких кругов, зная все окрестности, завела меня в Лабиринт. Здесь она захотела провести проверку своей власти. Она увлекла меня вместе с собой на траву и любовно напала на меня во всех формах, с выражениями любви и самой пылкой нежности. Являя моим взорам самые интересные части своих прелестей, она решилась, наконец, меня соблазнить; однако я не мог решить, была ли это любовь или сильное желание отомстить. В любом случае, я уверился, что сейчас она будет моя, что ей не терпится меня в этом убедить, и что, конечно, она не думает выставлять мне ни малейших препятствий.

С этой мыслью я становлюсь ласков и нежен, я отрекаюсь от своих слов, прошу у нее тысячи извинений, клянусь, что я больше не попрошу у нее векселей, и что все, чем я владею, будет ее, и после этих прелиминарий, сопровождаемых пламенными поцелуями, полагаю, что буду сейчас вовлечен ею самой сорвать лавры триумфа, но мгновенно, в тот момент, когда я полагаю, что овладел ею, она взбрыкивает и выбивает меня из седла.

— Ну вот! Как! Какое сумасбродство!

— Этого достаточно, дорогой друг. Я обещаю вам провести ночь с вами в ваших объятиях.

Она говорит мне еще что-то в этом духе, но моя душа, моя кровь, мое возмущенное сердце требуют удовлетворения. Держа ее зажатой левой рукой со всей силы, что мне придает сильнейший гнев, я достаю из кармана острый нож, обнажаю его зубами и приставляю к горлу, прикрытому только тонким ожерельем. Я угрожаю ей смертью, если она пошевельнется.

— Делайте все, что хотите. Прошу только жизни; но когда вы будете удовлетворены, я отсюда не уйду. Меня уведут в экипаж силой, и ничто не помешает мне объяснять причину.

Ей не было нужды мне грозить, потому что мой разум ко мне вернулся, после мгновенья, когда я решил перерезать ей горло. Я поднялся, не говоря ей ни слова, и, подобрав мой нож, мою шляпу и трость, пошел, чтобы выбраться из «боулинг-грин» (газона), где я был в двух пальцах от того, чтобы пропасть.

Можно ли поверить, что она последовала за мной и что она попросила мою руку, как будто бы ничего не произошло? Невозможно представить себе, чтобы девушка семнадцати лет была такой, не пройдя сотню раз через подобные битвы. Однажды, когда чувство стыда было побеждено, она к этому привыкла, и это стало основой ее славы. Когда мы присоединились к компании, меня спросили, не чувствую ли я себя плохо, но никто не заметил в ней ни малейшего волнения.

Мы вернулись в Лондон, где, сказав, что я не в настроении, я поблагодарил компанию и вернулся к себе.

Это приключение поразило мой ум с наивысшей силой. Я не мог спать. Я с очевидностью понял, что если я не решусь избегать любых случаев повидать эту девушку, я стану человеком абсолютно погибшим. Ее лицо обладало силой, которой я не мог противиться. Я решил больше с ней не видеться, но в то же время, стыдясь слабости, что я проявил, передав в ее руки два векселя и позволив себя обманывать каждый раз, когда она обещала мне их вернуть, я написал записку ее матери, в которой советовал ей обязать свою дочь мне их вернуть или ждать с моей стороны действий, которые причинят ей большие неприятности.