Истощение времени (сборник)
Шрифт:
– Нет, – сказал Николай. – Он не врал.
– То есть как? – растерялся Букварь.
– Так.
Букварь искал соломинку, но ухватиться было не за что, и он спросил о том же, о чем спрашивал Кешку:
– А как же Ольга?
Двухголовая белая вершина Джелинды закачалась, задрожала зеленая шкура горбатой земли.
– С ней ерунда получилась… С ней не надо было… Не такой она человек…
– Но ведь ты любил ее…
– Пожалуй, нет…
Николай допил кружку и встал. Он стоял, расставив ноги в начищенных сапогах, и улыбался. Улыбка у него начиналась с той
– Брось ты, Букварь. Ты будешь думать об этом и переживать. Я тоже в свое время думал и переживал. И ты поймешь. Просто жизнь – очень сложная штука…
Небо сразу стало черным. И тайга стала черной. И пиво в кружке – черным. Надо было вскочить и закричать на всю эту черную тайгу, бить кулаками по черному небу.
Но Букварь не вскочил и не стал кричать. Не смог. Это сказал не Кешка, а Николай. Значит, он, Букварь, на самом деле молокосос и ни черта не понимает.
Он поднес к губам кружку и допил черное пиво.
По дороге, бежавшей вниз окраиной поселка под арку с розовым флагом и дальше к спасенному мосту над успокоившейся Джебью и к самому Артемовску, цепочкой шагали строители. Шли в душный клуб Седьмого километра – артемовского пригорода – танцевать и смотреть кино.
По дороге двигалось отмытое и принарядившееся Кошурниково.
Букварь постоял молча и побрел в общежитие. Николая в комнате не было. На одеяле, уткнувшись лицом в голубую стену, бросив ботинки под кровать, спал Виталий. Букварь стащил сапоги и лег на спину.
Солнце жарило его и щекотало ему нос и щеки. Он покрутился на колючем коричневом одеяле, но заснуть не смог, и дремота не приходила.
– Виталий, – сказал Букварь, – как ты можешь спать при таком солнце?
Глаза Букваря изучали потолок, все паутиночьи трещины на нем и не могли увидеть, как отнесся Виталий к его словам.
– Нет, на самом деле? Я вот никак не засну.
Соседняя кровать заскрипела, вздрогнула, и по запаху, по щелчку зажигалки Букварь понял, что Виталий закурил.
– Можно и при солнце, – сказал Виталий.
Он, наверное, зевнул, потому что слово «солнце» получилось у него длинным и исковерканным, и Букварь хотел сказать ему: «Ладно. Спи, пожалуйста». Но сказал он другое:
– И все же я никак не могу понять. Вот, знаешь, солнечный спектр раскладывается на семь цветов. Они лежат рядом, яркие и нарядные, как цветные карандаши в коробке. И я принимаю разумом, что эти разные цвета образуют один – белый. Но я никак не могу принять, что человек складывается из разных цветов – красных, черных, зеленых…
Виталий молчал, аккуратные и ровные дымовые кольца, переливаясь с боку на бок, лениво поднимались вверх и к окну, и Букварь подумал, что Виталий не понял его.
– Как совместить смелость человека, энергию его, искренность с подлостью? Эдельвейс – и пошлые слова о «бабах»? Разве все это может составить один цвет? Ты понимаешь меня?
Букварь услышал, как сетка кровати заскрипела, как Виталий повернулся и как ноги его опустились на пол. Букварь приподнялся на локтях. Виталий, сидя на одеяле, пытался
– Я тебя понимаю, – сказал Виталий. – Ты, Букварь, представляешь людей одноцветными. Или хочешь, чтобы они такими были. А они – многоцветные. Писаны многими красками. Так уж природа постаралась.
– Ну и что? – спросил Букварь.
– Что, что! – разозлился Виталий. – Лекцию, что ли, я тебе должен прочесть о сложности жизни! Или выдать рецепт на будущее, написанный по-латыни? Думай сам! В таких случаях каждый думает сам.
– Я и думаю сам! – Букварь обиделся. – Но ведь я хочу знать и другие точки зрения. Может быть, я пытаюсь изобрести тот самый деревянный велосипед.
– Может быть. Тебе этот велосипед изобрести надо. Просто необходимо. Ты ж на самом деле живешь в первый раз. Ты, и только ты, сможешь открыть для себя сначала огонь, потом колесо, потом велосипед, а потом и нейтроны. Изобретай велосипед, если хочешь на нем кататься. Преврати формулы, выработанные другими людьми, в живое для себя, в живые свои принципы. Думай сам.
– Но… – протянул Букварь. И замолчал.
Виталий повернулся лицом к голубой стене, и Букварь должен был понять, что разговор окончен. Он лег на спину и снова стал изучать на потолке паутиночьи нити трещин.
– Раз уж так, – сказал Букварь, – лучше бы Николай был во всех отношениях подлецом. Глупо этого хотеть, да?
Виталий молчал.
– И Зойка… Не надо было ей приходить. Тащить эту банку меда…
Виталий молчал, и Букварь кончил неуверенно:
– И Кешка…
Он не услышал и не увидел, а просто успел почувствовать, что Виталий соскочил с кровати и метнулся к нему. Букварь повернул голову. Виталий стоял рядом, прямой и резкий, как восклицательный знак. Он кричал:
– Лучше? Кому лучше? Тебе лучше! Чтобы сохранить душевное равновесие! Чтобы осталось неколебимым твое младенческое представление о мире и людях! И тебе ничто не мешало бы думать, что люди делятся на белых и черных, подонков и идеальных, а между ними – четкая граница, и они находятся в состоянии войны! Да ты пойми, старик, что люди – не электрические заряды и не элементарные частицы. Каждый из людей несет в себе и плюсы и минусы! Главное в жизни не контрасты, а полутона. Пойми, ничто не встречается в чистом виде! Нет ничего более вредного, чем выдумывать себе идеалы. И твой Зименко…
– Не трогай Зименко!
– …И тот пионер, которому поставлен памятник в Березовке, – помнишь, видели? – возможно, был ябедой или однажды не заступился за слабого…
– Ты его не знал и не выдумывай!
– Я говорю условно. Люди писаны не одной краской. Они многоцветные! Они сложные! И это здорово! Да, четыре десятка лет еще не вытравили всю дрянь, что накапливалась тысячелетиями. Но некоторые вещи, естественные для человека, мы по инерции продолжаем называть дрянью. А ведь у человека, помимо всего прочего, есть живущий организм, и ему на самом деле нужно есть, спать и оплодотворяться! Физиологию-то человека, разницу темпераментов пока не переделали… И ты не спрашивай! Сам думай! Сам разбирайся в каше своих мыслей!