Истощение времени (сборник)
Шрифт:
Шагали медленно и снова молча, давали понять этим рельсинам, что тащат их мужчины, которым не до болтовни, опускали их осторожно на теплый речной гравий и вытирали со лба пот.
Букварь шел последним в восьмерке, видел стриженые затылки, светлые, русые и черные. Затылки Виталия и Зименко были затылками близнецов. Спиркинские уши краснели, Спиркин вытягивал руки, напрягался, он был самым маленьким в восьмерке, и ему приходилось труднее всех.
– Спиркин! Колокшин! Леонтьев!
– Чего? – обернулся Букварь.
– Вас там спрашивают.
У насыпи, у черных упавших шпал, стояли два парня. Они были крупные, мордастые, в старомодных пиджаках, держали в боксерских руках чемоданы, авоськи и мешки. Парни походили друг на друга, только один из них был постарше и все время морщил нос.
– Поповы мы, – сказал старший.
– Ну и что?
– Нас к вам направили. – Младший мотнул авоськой. – Сказали, вы нас устроите с койками…
– К нам? – спросил Букварь.
– Поповы мы, – обиделся старший и сморщил нос. – Я Василий, а он Прокофий. А с вами работал Иннокентий…
– Так вы Попы! Попы! Гады и обыватели! – закричал Спиркин. – Так бы сразу и сказали! Попы вы…
– Во-во! – обрадованно заулыбался Василий и снова сморщил нос. – Попы мы! Гады! И обыватели. Попы мы!
– У вас был верблюд? И собака?
– Во-во! Хороший был верблюд. Оставили мы его ребятам. Мясокомбинатским.
– А собаку они зарыли, – сказал Виталий. – И надпись написали. Она у них съела кусок мяса.
– Мы сюда работать, – насупился младший Поп и помотал авоськой, – нас к вам насчет коек направили.
– Устроим, – сказал Букварь, – только мы сейчас не можем уйти. Вы уж подождите, а?
– Подождем. Мы вам подсобить можем. Мы все умеем. Видал, какие мы здоровые!
– Вами дороги мостить можно.
– Или вместо шпал класть, – обрадовался старший Поп.
– Ага, – сказал Букварь. – Будете с нами рельсы таскать.
Рельсы все пристраивались к шпалам. Букварь смотрел на часы, стрелки бежали быстро, и теперь можно было поверить твердо в то, что начать укладку они сегодня не успеют. Но на это было уже наплевать. Букварь понимал, что слова и звуки, которые он сегодня слышит, движения рук человеческих и инструментов, которые видит он, – самые обычные и будничные, нет в них ничего сверхкрасивого и музейного, и все же Букварь с жадностью старался запомнить все эти звуки и движения, запомнить их надолго, на всю жизнь.
Рельсы улеглись на насыпи, все, как им положено было улечься. Металл заскрежетал, заскрипел, запылил едкими крошками, сверла впились в него, начали выгрызать отверстия для костылей, узкие глубокие дыры.
– Все. Кончили, – поднял руку Макогон. – Спасибо. До завтра.
– Ну уж нет! – сказал Букварь.
– Василь Михайлович, – взмолился Зименко, – дайте хоть первое звено…
– Законодательство, – сказал Макогон. – Семичасовой рабочий день.
Рука его опустилась нерешительно, дернулась, и это означало: Макогон колеблется и хочет, чтобы его переубедили.
– Василь Михайлович… Мы ж для души…
– Это вроде учебное занятие будет.
– Ну хорошо, – махнул рукой Макогон. – Ну ладно. Ну, если учебное…
Заорали, запрыгали здоровые парни, как дети, как необсохшие несмышленыши, которым принесли в детский сад новую заводную игрушку. Рванулись всей оравой к двум блестящим рельсинам, уложенным на шпалы, затопали сапожищами, разбрызгивая гравий на насыпи. Бежали радостные, довольные, кричали громко, хохотали и шлепали друг друга по спинам. Букварь видел рядом с собой смеющееся лицо Виталия, хотел крикнуть ему что-то и не нашел слов. Макогон семенил за ними, улыбался и мотал головой: «Ну и дурачье! Ну надо же! Ну и дурачье!» У рельсов застыли, замолчали, стали серьезными.
– Теперь без шума, – сказал Макогон, – теперь по-взрослому… Теперь рельсы…
Начиналось самое святое. Начиналось так просто, словно надо было вбить в стену какой-нибудь ерундовый гвоздь. Всего-навсего. Рельсы уложили прямо-прямо. Металлический треугольник приник к их стальным концам и проверил, как они лежат. Треугольник был большой, и вершина его показывала на восток. Там, за сопками и тайгой, деревянный город Тайшет ждал постукивающие по стыкам вагонные колеса.
– Зрители, – сказал Виталий. – Собираются.
Кончилась всюду работа, и вот теперь потянулись к насыпи люди. Их становилось все больше и больше. Они стояли молча, словно боялись помешать самым главным рабочим в Курагине. Они смотрели.
– Тоже мне, – хмыкнул Спиркин, – что здесь, стадион, что ли?
Букварь увидел внизу, у насыпи, Ольгу, Дашу и Зойку, они смеялись и махали ему руками. Но Букварю было не до шуток, и он с серьезным видом поднял костыльный молоток.
Молотки начали стучать по металлу, начали неуверенно, словно примериваясь, словно не решались стучать всерьез. Костылями пока приметывали рельсы к шпалам, как закройщик приметывает рукав к пиджаку. Макогон обползал, согнувшись, обе рельсины, все проверил жадными пальцами и желтой линейкой, выпрямился и, подумав, махнул рукой. Первый костыль можно было пришивать навечно.
– Ну, кто? – спросил Макогон. – Кого вы решили?.. Давай, Букварь, ты, что ли… Давай…
Букварь замотал головой, у него пересохло вмиг горло, но его тут же вытолкнули к торчащему черным грибом костылю: он растерянно оглянулся на застывших сзади ребят, вспомнил вдруг мелькнувшее когда-то «…с двух ударов», напрягся и ахнул молотком по тугой, неподатливой шляпке, потянул длиннющую рукоятку назад, крутанул ее и, крякнув, ахнул еще.
Шляпка чуть-чуть расплющилась и вмялась в металл накладки.
Букварь опустил молоток и потер нос.
Рванулись к нему парни, бежали, прыгали по шпалам, кричали что-то несуразное, подскочив, начали жать ему руки, шлепали своими лапищами его по плечу, вспомнили вдруг: «Качать!» – подхватили его, Букварь полетел вверх, перевертываясь, увидел, как прыгали и обнимались у насыпи люди, как махал красным флагом маленький Спиркин.
– Что вы, ребята! Я-то при чем!..
– Ты тут ни при чем! Тут первый костыль!
– Первый костыль на линии Абакан – Тайшет забит, – декламировал Спиркин, и старый, выцветший флаг рвался из его рук.