Истовик-Камень
Шрифт:
…Старший назиратель Церагат не сразу сумел оторвать взгляд от изуродованного тела Волка, своего любимца. Его лучший цепной зверь лежал безнадёжно мёртвый, и жизнь его была отнята – кем же? Рабом, воплощавшим в себе всё то, что Церагат в рабах ненавидел. Этот парень однажды разрушил легенду, доброе столетие питавшее надеждой каторжников Самоцветных гор. Разрушил – но, оказывается, только затем, чтобы на смену развенчанной легенде прямо на глазах у людей породить новую…
И на сей раз – доподлинную…
Подобного Церагат допустить не желал и не мог.
Никакой свободы
Он уже открывал рот для приказа, но его опередили.
– Не делай этого, Церагат, – прошипел ему в ухо Гвалиор. – Во имя справедливого меча первого Лаура – не делай!
В голосе нардарца звучало некое особенное веселье – бесшабашное, удалое… и, как старший назиратель по опыту знал, куда более опасное, чем хрипло выкрикнутые угрозы. Это веселье, обычно не свойственное Гвалиору, мигом заставило Церагата напрячься и замереть. И… Он в том не поклялся бы, но ему померещилось едва ощутимое сквозь одежду прикосновение к пояснице остро отточенного клинка. Каждый надсмотрщик, Гвалиор в том числе, носил длинный кинжал. Тяжёлый кинжал, оружие, вовсе не предназначенное для тайного извлечения из ножен…
В отличие от боевого ножа, носимого на предплечье. Ножа с лезвием всего в пядь – укрывай хоть в рукаве, если охота. Пяди железа, всаженной сзади, с лихвой хватит, чтобы мгновенно оборвать жизнь…
Церагат закрыл рот, так и не произнеся ни звука. И остался молча смотреть, как уходил прочь Серый Пёс по прозвищу Волкодав.
…Венн плохо помнил, как его вели каменными коридорами штреков. Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё, и ноги переступали короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело шаркающих ног, – эка невидаль, кровь на рудничных камнях! – но кое-где пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам, убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не вымысел…
А пока Волкодав просто шёл, поддерживаемый неведомо какой силой, и вся воля уходила только на то, чтобы сделать ещё один шажок и не упасть. Перед ним проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже присмотреться как следует, не то что узнать. Шаг. Держись, Волкодав. Держись, не умирай. И ещё шаг. И ещё…
Мелькнула дремучая борода распорядителя Шаркута, с которым, сидя на лошади, беседовал купец Ксоо Тарким.
– Это – самый дешёвый раб, – небрежно кивнул торговец на Волкодава. – Никакого толку с него не будет, помяни моё слово.
Шаркут согласно кивнул.
– Эти
– Я думал, не найдётся способных выйти отсюда, – перебил Шаркута седобородый горшечник. – Я ошибался. Меня звали Кернгорм…
Из-за его спины вышел Каттай. Он взял Волкодава за руку и несколько шагов шёл с ним рядом, поддерживая и ведя. Он сказал:
– Я хотел выкупить маму… Расскажешь ей, хорошо?
Отодвинув чьи-то ноги, по обыкновению на четвереньках высунулся калека Динарк.
– Ты о чём себе думаешь?.. – напустился он на венна. – Ты куда это собрался? А мы как же тут без тебя?..
– Отстань от парня, старый ворчун, – утихомирил халисунца чернокожий Мхабр. Подпёр Волкодава крепким плечом… и тот с изумлением обнаружил, что вождь сехаба одного с ним роста. Как так? Раньше Мхабр всегда был для него великаном… – А вот драться как следует ты по-прежнему не умеешь, – пожурил венна мономатанец. – Объяснял я тебе, объяснял… Кто же так от ножа отбивается?.. Ну ничего. Выучишься ещё.
– Обязательно выучится, – кивнул маленький Аргила, появившийся с другой стороны. Странно, но его замызганная ладошка источала не меньшую силу, чем ручища могучего Мхабра: – Я жил на острове Старой Яблони… Ты не забудешь?
– Не забуду… – пообещал им Волкодав. – Ничего не забуду…
Почему все они так уверенно говорили о его будущем, когда он умирал?..
Аргилу сменил Тиргей, облачённый в белую льняную рубашку и сандалии на тонких ремнях. Венн стал ждать, что тот ему скажет, но аррант не сказал ничего. Только одобрительно кивал головой в рыжем золоте завитков – словно благословлял…
Перед самыми воротами, когда уже и Тиргей оставил его, Волкодав оглянулся через плечо.
За ним шёл Волк.
Совсем другой Волк, не тот, чью зверски ощеренную рожу он видел перед собой в поединке. У Волка, не ставшего надсмотрщиком в отпущенные ему девятнадцать, было чистое лицо хорошего и озорного веннского парня.
– Спасибо, – шепнул этот парень и отступил назад, в темноту.
Ворота начали открываться.
…И ударил огромный, невыносимый свет, яростно паливший даже сквозь мгновенно захлопнувшиеся веки. Это горело беспощадно-сизое горное солнце, повисшее в фиолетовом небе перед самым устьем пещеры. Протяни руку – и окунёшься в огонь. Волкодав услышал, как закричал от ужаса Нелетучий Мыш, чудом уцелевший во время поединка. Потом раздался голос вроде человеческого, сказавший:
– Вот тебе твоя свобода. Ступай.
Резкий мороз на какое-то время подстегнул отуманенный болью разум, и Волкодав попробовал оглядеться, плотно сощурив исходящие слезами, напрочь отвыкшие от дневного света глаза. Прямо перед ним голубел на солнце горб ледника, сжатый с двух сторон отвесными скалами ущелья. Волкодав ступил на снег и пошёл, отчётливо сознавая, что в спину ему смотрят рабы, занятые в отвалах и на подъездных трактах. Они должны запомнить и рассказать остальным, что он УШЁЛ. Наверное, он упадёт и умрёт за первой же скалой. Но пусть они запомнят, что он УШЁЛ на свободу. УШЁЛ САМ…