Истые Галлюцинации
Шрифт:
В некотором смысле можно сказать, что все состояния освобождения есть не что иное, как совершенное понимание смысла вечности. Если знать, что именно содержится во времени - с его начала и до конца, - то получается, что ты ему больше не принадлежишь. Пусть у тебя по-прежнему есть тело, пусть ты по-прежнему ешь и занимаешься всем остальным, но ты обнаружил нечто такое, что освобождает тебя, перенося в дарующую радость сиюминутность. Из этой теории вытекают и другие положительные моменты, не затронутые в данной формулировке. Времена взаимосвязаны - события имеют под собой основания, но основания эти лишены причины. Резонанс загадочное явление, когда колеблющаяся струна, как по волшебству, вызывает такие же колебания другой струны или предмета, физически с ней не соединенных, - так и напрашивается в качестве модели того загадочного свойства, которое связывает одно время с другим, пусть их даже разделяют дни, годы или целые тысячелетия. Я пришел к убеждению, что существует волна, или система резонансов, которая обуславливает события на всех уровнях. Эта волна фрактальна и повторяет самое себя, как и большинство новейших кривых и объектов, описанных в самых передовых математических исследованиях. Во Вселенной эта временная волна находит выражение на целом ряде чрезвычайно разнородных уровней. Она делает атомы атомами, клетки клетками, разумы разумами, а звезды - звездами. То, что я выношу на ваш суд - это новая метафизика, но метафизика, обладающая математической точностью, а не просто новая вера или новое религиозное поветрие. Нет, эта догадка приобретает вид формального доказательства.
Я первый заявляю о том, что найти связь между этой теорией и обычной физикой не удалось. Впрочем, такая связь, скорее всего, невозможна да и необязательна. Нетрудно убедиться, что обычная наука описывает гипотетическое, тогда как предлагаемая мною теория времени дает объяснение тому, что существует на самом деле. Это теория, которая, похоже, объясняет, почему из всего множества возможных явлений именно эти, а не иные претерпевают формальность истинного осуществления. Для меня очевидно, что эту теорию невозможно опровергнуть извне - опровергнуть ее можно, только обнаружив, что она противоречит сама себе. Пусть любой развенчает ее, если, конечно, сумеет. Именно это я попытался сделать, но так и не смог.
К шестнадцатому ноября 1971 года я начал понимать, что в моей схеме слишком много переменных, чтобы она могла выполнять роль карты для предсказания будущего. Тогда же я понял: необходимо каким-то образом представить различные параметры волны в количественной форме, чтобы суждения о них меньше зависели от личных пристрастий. Последняя запись в Ла Чоррере была сделана утром шестнадцатого, в мой двадцать пятый день рождения, и представляла собой нечто вроде притчи:
16 ноября 1971 года
Два старинных приятеля, как видно, арабы, только древние, сидят во дворце, который еще старше, чем. они сами, и высится на горном склоне в окружении виноградников, финиковых пальм и апельсиновых рощ. Оба милейших старца страдают бессонницей и коротают долгие предрассветные часы, когда небо усыпано мириадами звезд, покуривая гашиш и загадывая друг другу загадки.
– Прошу тебя, раздели со мной наслаждение от этой загадки и ее разгадки, - обратился тот, что посмуглее, к тому, что постарше, и провел рукой перед его глазами. Старший сидел, зачарованно глядя, как перед ним развертывается мир форм и законов, сплетение тайных движущих сил, страстей и рассудка. Он проникал в его народы и империи, царские династии и в отдельных гениев, воплощался в его философов и переживал его падения. Он почувствовал на слух и на ощупь всех существ, что населяли мир, сотворенный его другом, и стал искать тайный смысл, который его друг - он это знал - наверняка скрыл в своем творении, ибо они уже не раз играли в такие игры.
Наконец в одной великой деспотии в эпоху упадка науки и яркого заката искусства он узнал себя самого, воплотившегося в двоих братьев сразу. И вот, наблюдая за ними, за их странствиями и жизненными путями, которые промелькнули перед ним, как единый миг, он узрел затейливую и забавную сущность сей загадки. И, постигнув ее, он развеял все чары и скрытые пружины этой притчи-грезы смехом - смехом, к которому присоединился и его друг. И тогда они еще раз по очереди приложились к кальяну, а потом спустились в лазоревый сад, где рассвет застал их за беседой под сенью гранатовых деревьев и плакучих акаций, а вокруг разгуливали павлины.
Неужели нам суждено так и остаться ни с чем, кроме притчи? Или все-таки есть что-то большее? В тропических садах, которые я насадил, подрастают маленькие акации. Может быть, они еще успеют дать тень для философских бесед? Жизнь - гораздо более причудливая штука, чем могут предположить даже самые чудаковатые из нас.
Наконец я почувствовал, что работа в Ла Чоррере подошла к концу. Мы свернули лагерь и тронулись в обратный путь, по тем же дорогам и рекам. На это ушло немало времени: надо было написать книги, распутать и причесать свою слишком безалаберную жизнь. Некоторое время мы прожили во Флоренсии, в имении нашего друга. Там я написал первые главы "Невидимого ландшафта". Там же мы встретили Рождество 1971 года. Но работа шла медленно, отсутствие справочных материалов доводило меня до отчаяния. Мы вернулись в Соединенные Штаты и несколько месяцев прожили с Деннисом в Боулдере. Я тогда работал в местной оранжерее, выращивал розы. То была серия банальных американских приключений. В итоге мы снова очутились в Беркли.
Пока временная волна "Ицзин" не обрела новых количественных данных, существовала психологическая опасность легко отождествить себя с ней: слишком уж бессмысленные и несвязанные на вид факторы она объединяла. Действовала она наподобие бесконечного теста Роршаха - каждый может увидеть в чернильных кляксах все, что ему заблагорассудится. Несмотря на то что мой двадцать пятый день рождения пришел и ушел, не принеся с собой ничего нового ни в моей жизни, ни в мире, я продолжал продвигать циклы своей схемы все дальше в будущее. Я чувствовал, что идея скрытой структуры времени верна, но доказать ее невозможно, пока не будет найдена и подтверждена связь между этой структурой и историей человечества. Тогда я стал искать дату, которая обладала бы особыми свойствами и относилась к волне, - дату, подходящую для наступления особого события.
Эта часть моего повествования кажется мне самой удивительной. После того как мой день рождения явно не подтвердил выведенные мною циклы, я принялся обозревать другие грядущие даты, на которых могли бы заканчиваться трехсотвосьмидесятичетырехдневные циклы, если по-прежнему считать, что конец одного из таких циклов приходится на шестнадцатое ноября 1971 года. Это означало, что следующей конечной датой для цикла из трехсот восьмидесяти четырех дней станет четвертое декабря 1972 года. Я заглянул в несколько астрономических таблиц - дата казалась малообещающей. Последний день следующего трехсотвосьмидесятичетырехдневного цикла оказался куда интереснее: он падал на двадцать второе декабря 1973 года.
Я заметил, что это день зимнего солнцестояния. Вот он, ключ! День зимнего солнцестояния традиционно считается временем, когда рождается новый спаситель - мессия. Это время паузы, когда происходит сдвиг космического механизма. И еще это время, когда солнце переходит из знака Водолея в знак Козерога, Хотя я и не отношу себя к фанатическим поклонникам астрологии, но все же про себя отметил, что Деннис - Водолей, а Ив - Козерог. Сверившись со звездными атласами, я получил еще одно совпадение:
там, где эклиптика проходит через точку пересечения Водолея и Козерога - это соответствует двадцать третьему градусу Водолея, находится точка, всего на градус или два отстоящая от того места, где сейчас располагается центр галактики. На протяжении двадцати шести тысяч лет центр галактики, как и все точки эклиптики, постепенно проходит через знаки зодиака, и сейчас он приходится на точку пересечения Водолея и Козерога, что соответствует дню зимнего солнцестояния.
Что-то слишком много получалось совпадений, и я с удвоенным усердием продолжил п