Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
А вот теперь над ними снова нависает угроза нищеты, быть может и не такой, как раньше, но которая после двадцати лет благоденствия наверняка показалась бы им еще более тяжелой, и отвратить ее можно, только приведя в исполнение тот план военной кампании, который с таким искусством измыслил отец. Путешествие в Цунику и было первым стратегическим маневром.
По правде говоря, даже не первым. Дело в том, что три месяца назад Коко уже ездил с отцом в Цунику на разведку; он пробыл там около двух недель и познакомился с семейством Нигренти.
Насколько Коко мог понять, семейство состояло из сестры и трех братьев. Твердо он не был в этом уверен, потому что в старинном замке, расположенном на горе, которая господствует над всей Цуникой, проживали еще две восьмидесятилетние старухи, две тетки, принадлежность которых к Нигренти
Самого маркиза звали Андреа, ему было около сорока пяти лет и, по окончании срока опеки, к нему, согласно завещательному документу, должна была перейти главная часть наследства. Два брата Андреа: один — дон Фантазер, как окрестил его отец, был священником, другой, по прозвищу Кавалер, был просто лоботряс. Следовало остерегаться обоих, и больше священника, чем лоботряса. Сестре маркиза было двадцать семь лет — на год больше, чем Коко; звали ее попеременно то Агатой, то Титиной. Была она хрупкая, как облатка для причастия, и бледная, словно воск; в глазах у нее застыла безысходная тоска, а длинные, костлявые и холодные руки всегда дрожали от смущения, робости и неуверенности в себе. Видимо, бедняжка была самим воплощением добродетели и чистоты: за всю жизнь она не сделала и шагу из замка, ухаживала за двумя восьмидесятилетними старухами, своими тетками, вышивала, да еще «божественно» играла на рояле.
Так вот, план отца был простой: прежде чем минет срок опеки, устроить два брака — дочь выдать за маркиза Андреа, а Коко женить на Агате.
Когда Диди объявили об этом впервые, лицо ее вспыхнуло словно раскаленный уголек, а глаза заискрились негодованием. Ее взорвало не столько известие, сколько тот непринужденный цинизм, с каким Коко сам шел на эту сделку и теперь предлагал ей то же самое в качестве единственного спасения. Как! Выйти ради денег замуж за старика, который ровно на двадцать восемь лет старше ее?
— Ну, уж будто на двадцать восемь? — подтрунивал Коко над этим взрывом негодования. — Какие там двадцать восемь, Диди! Зачем привирать? На двадцать семь… ну, на двадцать семь и несколько месяцев.
— Коко, ты просто мерзавец! Мерзавец, вот и все! — выкрикнула Диди, дрожа от негодования и показывая ему кулачок.
Но Коко не унимался:
— Я же говорю тебе, что женюсь на добродетели! На самой что ни на есть добродетели, Диди, на воплощенной добродетели! Я женюсь на добродетели, а ты называешь меня мерзавцем? Она, правда, на какой-нибудь годик старше меня… Но видишь ли, милая, я должен тебе заметить, что добродетель не может быть особенно юной, А ведь я так нуждаюсь в добродетели! Ты же знаешь, что я шалопай из шалопаев, распутник из распутников — словом, настоящий проходимец, как утверждает папа. Пора образумиться — буду расхаживать в шикарных туфлях с вышитым на них золотым вензелем и баронской короной, а на голове у меня будет бархатная шапочка, тоже расшитая золотом, с великолепной шелковой кистью. Барон Коко ди Добро д’Етель… Барончик-красавчик! Правда, здорово, Диди?
Тут он дурашливо скривил голову набок и принялся расхаживать с глупым-преглупым видом, потупив глаза, вытянув губы трубочкой и изобразив сложенными ладонями подобие козлиной бородки.
Диди невольно прыснула со смеху.
Воспользовавшись этим, Коко принялся вкрадчиво уговаривать сестру, перечисляя ей все радости, какие он смог бы доставить бедняжке, хрупкой как причастная облатка и бледной как воск. Ведь за те две недели, которые он гостил в Цунике, Агата ясно дала понять, несмотря на всю свою робость, что видит в нем спасителя. Ну да! В этом же все дело! Братья — особенно Кавалер (кстати, на стороне у него есть бабенка, от которой он прижил десять, пятнадцать, двадцать, уж не знаю сколько там детишек) — заинтересованы в том, чтобы она оставалась незамужней и чахла взаперти. Так вот, для нее Коко будет ярким солнышком, самой жизнью. Он увезет ее с собой в Палермо, в чудесный новый дом, и пойдут празднества, театры, путешествия, поездки в автомобилях… Конечно, спору нет, красавицей ее не назовешь, скорее она даже уродлива, но что поделаешь, для жены сойдет. Главное, она добра и настолько нетребовательна, что будет довольствоваться самым малым.
Он еще долго продолжал болтать все в том же шутовском тоне и только о себе, о своем жертвенном благодеянии, так что Диди, раздосадованная и подстрекаемая любопытством,
— Ну, а какая же роль отводится мне?
Тяжело вздохнув, Коко ответил:
— Что касается тебя, Диди, то твое дело куда более хлопотное. Беда в том, что тут замешана не только ты.
Диди нахмурилась.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать… хочу сказать, что вокруг маркиза увиваются и другие женщины. И в особенности… одна!
И тут весьма красноречивым жестом, видимо призванным пробудить воображение, Коко намекнул на необыкновенную красоту этой женщины.
— Вдова… лет тридцати… вдобавок кузина…
Сладко прищурившись, Коко чмокнул кончики своих пальцев.
Диди даже передернуло от отвращения.
— Ну и пусть забирает его себе!
Коко поспешно запротестовал:
— Хорошее дело, пусть забирает! Ты воображаешь, что маркиз Андреа… Красивое имя Андреа! А звучит-то как: маркиз Андреа… Кстати, с глазу на глаз ты можешь называть его просто Нене — так зовет его Агата, или, иначе, Титина, его сестра. Пари держу, ты даже не подозреваешь, что за мужчина этот Нене! Довольно тебе знать, что у него хватило глу… или как это называют… мужества прожить целых двадцать лет затворником в своем замке. Понимаешь, двадцать лет! Я серьезно говорю: с тех самых пор, как его имущество попало под опеку. Представь только, как отросли у него волосы за эти двадцать лет! Но он их острижет. Непременно острижет, не волнуйся. Каждый божий день, чуть свет, еще солнце не успеет встать, он выходит из замка… тебе это нравится? Выходит один-одинешенек, укутавшись в плащ, и отправляется в горы. Разумеется, верхом. Лошаденка, правда, дряхленькая… белая, будто седая. Но наездник он превосходный. Да, да, верхом он ездит божественно… почти так же божественно, как его сестра Титина играет на рояле. И только представить себе при этом, что до двадцати пяти лет, то есть до того самого дня, когда из-за банкротства его упрятали в цунику, он вел настоящую жизнь, дорогая моя! Где только он не был: и на континенте — в Риме, во Флоренции, и в Париже — и в Лондоне… Ходят слухи, что он с юношеских лет был влюблен в эту кузину, о которой я тебе говорил; кстати, зовут ее Фана Лопес. Кажется, даже был с ней помолвлен. Правда, когда он разорился, она и слышать о нем не захотела и поспешила выйти за другого. Ну, а теперь, когда все вернулось к прежнему… понимаешь? Конечно, дело облегчается тем, что маркиз, лишь бы утереть ей нос, скорее женится на другой своей кузине, этой старой деве Туцца Ла Диа, которая всегда втайне вздыхала по нему и вымаливала его себе у бога. К тому же, Диди, волосатый маркиз после своего двадцатилетнего затворничества стал весьма пылким, так что можно опасаться и этой старой девы. Однако пора и кончать, — так заключил накануне вечером свои излияния Коко. — Теперь, Диди, нагнись и чуть-чуть приподыми своими пальчиками подол платья.
Опешившая от такой длинной речи, Диди наклонилась, спросив:
— Зачем?
— Хочу проститься с твоими ножками. Больше их никогда не будет видно.
Коко взглянул на них и приветственно помахал им обеими руками. Потом, вздохнув, добавил:
— Роро! Ты помнишь свою подружку Роро? Помнишь, как я прощался с ее ногами в тот последний раз, когда она надела короткое платье? Я еще думал, что никогда больше их не увижу. Так вот довелось же!
Диди побледнела и сразу посерьезнела:
— Что ты болтаешь?
— Увы, уже у мертвой! — поспешил пояснить Коко. — Клянусь, уже у мертвой! Ах, бедняжка Роро! Ее перенесли в церковь Сан-Доменико и оставили гроб открытым. Утром я зашел в церковь. Вижу — гроб, кругом свечи, я подошел. Возле гроба вертелись какие-то крестьянки и с восторгом глазели на подвенечное платье, в которое муж пожелал обрядить покойницу. Вдруг одна из этих бабенок приподняла краешек платья, чтобы поглядеть на кружева нижней юбки, и вот так мне снова довелось увидеть ноги Роро.
Всю ночь Диди беспокойно металась в постели и никак не могла уснуть.
Но прежде чем улечься, Диди решила еще раз примерить длинное дорожное платье перед зеркальным шкафом. Вспомнив красноречивый жест, которым Коко хотел изобразить красоту этой… как ее? Фаны… Фаны Лопес, Диди показалась себе в зеркале совсем маленькой, худенькой, жалкой… Она подобрала подол платья, чтобы взглянуть на ноги, которые до сих пор у нее были не прикрыты одеждой, и сразу же ей вспомнились ноги мертвой Роро Камни.