Итальянский след
Шрифт:
Как должен себя вести в ее положении человек, который не совершил ничего предосудительного? Она должна пообещать, что поднимет документы, списки туристов, даты вылетов. Все это можно сделать в течение получаса, поручив секретарше. Но для этого она должна узнать фамилии погибших, их имена, адреса…
Что же мы видим вместо этого?
Бабья истерика.
«Почему она не спросит у меня фамилии убитых женщин? – озадаченно подумал Пафнутьев. – А потому что она их знает».
– Ну что ж, – Пафнутьев поднялся. – Спасибо за угощение. Мне очень
– Конечно, конечно, – закивала Пахомова. – Обязательно посмотрим. Если что-то обнаружится, тут же сообщим.
– Да, – спохватился Пафнутьев, – я ведь не попрощался с девушкой, которая угощала нас чаем, – и он решительно направился на кухню. Пока Пахомова сообразила, в чем дело, Пафнутьев уже стоял рядом с Олей. Он молча сунул ей в кармашек передника свою визитную карточку, поднес палец к губам: дескать, это между нами, никому ни слова, потом повертел пальцем в воздухе, описывая небольшие круги – обязательно позвони.
Перепуганная горничная лишь послушно кивала головой. Поэтому, когда спохватившаяся Пахомова вошла на кухню, она не услышала ни единого слова.
– Чай был прекрасен, надеюсь, мне представится возможность воспользоваться гостеприимством хозяйки и отведать чайку еще разок.
– Отведаете, Павел Николаевич, – мрачно сказала Пахомова, стоя за его спиной.
– Приглашаете?
– Какая разница, приглашаю или нет… У меня откуда-то уверенность, что видимся мы с вами не в последний раз.
– Вашими устами да мед пить, Лариса Анатольевна! – воскликнул Пафнутьев.
– Я предпочитаю текилу.
– У вас прекрасный вкус!
– Павел Николаевич, – Пахомова помолчала, как бы борясь с собой, поскольку слова, которые уже плясали у нее на кончике языка, были слишком непочтительны. – Павел Николаевич, если у вас ко мне больше нет вопросов, то давайте… Давайте попрощаемся.
– Но ненадолго! – Пафнутьев с хитроватой улыбкой поднял указательный палец. – Договорились, Лариса Анатольевна, а? Следующий раз уже я буду угощать вас чаем.
– На текилу надеяться не стоит?
– Только намекните! – воскликнул Пафнутьев с такой радостью, будто добился от женщины невесть какого согласия.
– А чего намекать-то? Говорю открытым текстом. Хочу текилы.
– Будет текила!
– И все? Больше ничего?
– Вспомнились детские стишки… Будет тебе белка, будет и свисток.
– Это в каком же смысле, Павел Николаевич?
– Лариса Анатольевна, что бы я вам сейчас ни сказал, наверняка ошибусь. Жизнь бесконечна в своих проявлениях. Как говорит один мудрый человек, сие есть тайна великая и непознаваемая.
– Угу… Понятно, – кивнула Пахомова, думая о чем-то своем.
– Встречусь с Сысцовым, поговорю, у нас давнее знакомство… Выслушаю доклад своего помощника Худолея, вы, наверное, его помните… Просмотрю криминальную хронику по телевидению – не обнаружился ли за последние сутки еще один труп из ваших клиентов…
– Думаете, еще будет? – Пахомова побледнела.
– Некоторые утверждают, что будет. Правда, этот человек не настаивает на том, что обязательно из ваших путешественников… Труп может появиться и со стороны. Всего доброго, Лариса Анатольевна. Я, конечно, на текилу не надеялся, я надеялся на разговор, подробный, искренний, откровенный. Такие разговоры редко получаются, но у нас с вами получился. Проводите меня, пожалуйста, к выходу, а то я боюсь заблудиться в ваших анфиладах.
Когда Пахомова первой вышла из кухни, Пафнутьев успел обернуться к горничной и еще раз повторил движения своего указательного пальца – сначала к губам: дескать, мы в сговоре, потом вращение – позвони мне, и наконец постучал пальцем по столу – не вздумай ослушаться.
Конечно, Пафнутьев мог вызвать Олю к себе в кабинет вполне официально. Для этого имелись основания – ее портрет, в каком бы виде она ни была изображена, лежал в пачке вместе с фотографиями двух убитых женщин, а это позволяло предположить, что она была с ними знакома, может быть, даже они и приехали вместе из Пятихаток.
Но Пафнутьев решил поступить иначе. Во-первых, получив повестку, Оля, скорее всего, попросту сбежала бы домой, исключать этого было нельзя. Но, с другой стороны, придя в кабинет по вызову, она постаралась бы отмолчаться. Наверняка ее милое рыльце тоже в пуху и за ней тянется маленький хвостик правонарушений. Пусть не криминальных, пусть не подлежащих уголовному преследованию, но такой хвостик обязательно должен у нее быть.
– Хотя на фотографии я его не заметил, – усмехнулся Пафнутьев собственным рассуждениям.
Если же его затея удастся и Оля позвонит, то придет она уже как соратница, единомышленница.
Авось! – подумал Пафнутьев, удаляясь от пахомовского дома. – Авось! – повторил он, осознав вдруг, что не зря сходил к давней знакомой Ларисе Анатольевне, не зря провел с ней чуть ли не полтора часа. Ни в чем не разубедила его Пахомова, ни единого подозрения не отмела. Более того – усугубила.
Худолей вошел в кабинет и молча остановился у двери. Пафнутьев махнул рукой в сторону кресла в углу: присаживайся, дескать. Усевшись, Худолей поставил локти на колени, подпер ладонями подбородок.
– Паша, я загибаюсь, – сказал он.
– Выпить хочешь?
– Нет.
– Тогда дела твои действительно неважные. Это плохо. Так нельзя.
– Что Пахомова?
– Дала показания.
– Признательные?
– Признательные даст чуть попозже. Хотя… Хотя, как сказать… А знаешь, она ведь дала все-таки признательные показания. Но не заметила этого.
– Так бывает, – кивнул Худолей.
– В дело подшить нечего, а чувствую, что сходил не зря. Текилой угостила. В путешествие звала. Вся Европа, говорит, у твоих ног, дорогой Павел Николаевич. Это она меня так называет – дорогой Павел Николаевич.