Итальянское каприччио, или Странности любви
Шрифт:
— Да нет, все будет нормально, посидим, потрепемся — Делька будет рада.
Неожиданно Лена наклонилась к самому уху Ани и зашептала:
— Ань, я жду ребенка.
— Ленка! — И как в детстве, Аня завизжала восторженно и повисла у подруги на шее. — Сколько?
— Третий месяц…
— Поздравляю!
— Погоди, родить еще нужно.
— Все равно поздравляю, так здорово! Ты умница, ты гений! — Аня целовала и тискала Лену, потом отстранила ее и удивленно объявила: — Ничего не заметно.
— Ну, специалист! Что может быть заметно на третьем месяце? Всем еще впереди.
— Но ты что-нибудь чувствуешь?
— Тьфу, тьфу, тьфу! Только желание поспать лишних три-четыре часика или чуть побольше. — И Лена засмеялась.
— Мама знает?
— Нет.
— Ленка!
— Приедет Франко, распишемся, тогда и скажу.
— Ну почему не сейчас? Для Ольги Николаевны была бы такая радость!
— Мама слишком долго жила без мужа, и я не хочу давать ей повод для волнений.
Впервые они отмечали день рождения Наташи без Лены.
Дим Димыч, подвязав фартук, помогал прислуге на кухне, а три подруги, пока не приехали остальные гости, блаженствовали в гостиной, потягивая сок из высоких бокалов, в которых позвякивали льдинки.
— Спасибо Ленке, приохотила пить соки, а то бы пили по-российски аперитив, — произнесла Наташа.
— Наташка, у тебя в голове каша, что еще за российский аперитив? Пить перед едой для возбуждения аппетита — французский обычай, — объяснила Аня.
— И у нас тоже перед столом водочку любят тяпнуть, — лениво произнесла Наташа, добавив без видимой связи с предыдущим: — А Франко ничего. Вполне…
— Я бы его за итальянца и не приняла, если бы не знала, — заметила Деля. — Русый, светлоглазый, хотя что-то есть античное: вырез ноздрей, нос с горбинкой. Вернее, что-то от кондотьера.
— Ты говоришь о статуе конного кондотьера в Пушкинском музее? — спросила Наташа.
— Необязательно, — улыбнулась сумбуру Наташкиных познаний Аня. — Знаете, девочки, я заметила, как он смотрит на Ленку, и сразу все поняла — он ее любит сильнее, чем она его, если такое возможно, и для меня это главное. Лучшего ей не нужно, и дай ей Бог счастья.
— Умница, Анечка, — согласилась Деля. — Я даже сказала бы, что он ее обожает.
— Попробовал бы не любить, мы бы ему за нашу Ленку! — засмеялась Наташа. — А он правда богатый?
— Что значит богатый, Наташ? Он врач. На западе это очень солидно: квартира в престижном районе, частная практика. Но там существуют свои критерии: для того чтобы поддерживать определенный имидж, нужны определенные расходы. Словом, судить с нашей колокольни об их богатстве довольно сложно…
— Не успели молодожены улететь, а мы уже им вслед сплетничаем, — укоризненно покачала головой Деля.
— Обожаю! — воскликнула Наташа.
— Что ты обожаешь? — спросил, входя с подносом, уставленным рюмками, Дим Димыч.
— Ну вот, все равно французский аперитив на русский лад, — протянула Наташа и взяла рюмку с подноса. — Сплетничать обожаю.
Аня подумала, что если им сказать о ребенке, ахам-охам, восторгам и разговорам не будет конца, на весь вечер хватит. Но она обещала Ленке. А Наташа со свойственной ей легкостью перескочила на другое:
— Как же так твой Платон не написал завещания? — брякнула она Деле.
— Сколько можно об одном и том же, — ушла от ответа Деля.
— Нет, правда, подумать только: из такой квартиры, где и мастерская под боком, вернуться в свои полутемные комнатенки!
— Мне одной достаточно, — сухо парировала Деля. Но Наташа не уловила сухости и сдержанности в голосе подруги и продолжала:
— Ничего особенно сложного, все по закону: три свидетельских показания, что вы с Платоном жили одной семьей, вели общее хозяйство и были фактически мужем и женой. Я верно говорю, Димыч?
— Примерно так.
— Вот! И в суд.
— Нет! — отрезала Деля. — И хватит об этом. Аню поразила определенность, даже жесткость слов Дели. До сих пор она привыкла видеть в Деле мягкое, покорное существо с огромными грустными бархатными глазами, полностью подчинившееся Платону, растворившееся в его индивидуальности. И вдруг — такое категорическое и точное знание того, что она хочет, вернее, не хочет.
И словно для того, чтобы подтвердить возникшее у Ани ощущение перемен в ней, Деля еще раз повторила:
— Нет. — А потом добавила: — Я не представляю, как смогла бы жить в квартире, где все напоминает мне о Платоне.
«Она совсем другой человек, — с удивлением подумала Аня, разглядывая подругу. — Как же так — встречаемся, болтаем, а я до сих пор не заметила в ней перемен. Да она словно распрямилась, сбросила с плеч груз Платоновой индивидуальности и стала самой собой!»
— Так продала бы и купила другую, где нет ничего, что напоминало бы о нем, — настаивала Наташа. — Ей-богу, еще не поздно.
— Во-первых, поздно, я получила в РЭУ разрешение — забрать многие его вещи, только пообещав, что не буду претендовать на квартиру…
— Она им самим ох как нужна! Это же их бакшиш, — ухмыльнулся Дим Димыч.
— Во-вторых, мне важна совсем другая память о Платоне, неужели не понятно? — Деля улыбнулась, как будто хотела смягчить резкость своих слов улыбкой.
— Господи, Делька, поступай как хочешь — твое дело. Но если надумаешься первая пойду в суд подтвердить, что вы жили…
— Наташа, не надо, — перебила ее Аня.