Иуда. Анатомия предательства Горбачева
Шрифт:
Казалось, тот же состав депутатов, тот же зал, но как все качественно изменилось! Ранее собиравшиеся в курилках для откровенного обмена мнениями, ныне депутаты стали весьма осторожны в разговорах. Прежде чем произнести слово, внимательно, исподлобья присматривались друг к другу, как бы прикидывая: не донесет ли?.. А тем временем на трибуне правили пир победители. Невзирая на отдельные, еле слышимые призывы не учинять «охоту на ведьм», не обвинять списками и поименно до суда, самые ретивые, уже донося, требовали провентилировать буквально каждого депутата, с кем и где он был и чем занимался в период с 19
Сначала, разумеется, первую скрипку играли «защитники Белого дома». Но вскоре, как я и предполагал, пошли в бой «товарищи с мест», сперва примазавшись, а потом и оттеснив «победителей». Каждый из них спешил «засвидетельствовать свою лояльность», убедить собравшихся, как он в низах без раздумий встал на защиту демократии, как рвался в Москву… И доносил, доносил, доносил…
Но, к счастью, не все пали ниц. Среди вопиющих о «России, вставшей с колен!» и в то же время по-демократически ползающих перед новыми хозяевами — островками вставали в полный рост человеческого достоинства те немногие, которые пошли против течения. Они-то и спасли честь и свою, и всего Верховного Совета: Сажи Умалатова, Александр Крайко, Николай Энгвер, Анатолий Денисов — «безумству храбрых поем мы песню!».
Но общая атмосфера была не то что тягостно тоскливая, а какая-то нечистоплотно разлагающаяся, вызывающая тошноту. Уже само присутствие в этой загрязненной ауре как бы приобщало и тебя к творящейся на глазах всего мира подлости…
Я еще 26 августа 1991 года подал в отставку по всем параметрам. И — уверен — если бы сему примеру последовали и многие другие, события могли бы пойти по другому руслу. Но — все мы люди, все мы человеки: кто-то еще надеялся на лучшее, кому-то не хотелось расставаться с депутатским значком и жильем в Москве, иные просто испугались, третьи решили сражаться до конца. Я не осуждаю никого: каждый поступает согласно своим жизненным принципам. И соваться со своим уставом в чужой монастырь, по меньшей мере, бестактно.
Если чисто по-обывательски идти по линии материальной, то мне, бесспорно, было легче, чем другим, принимать решение: на протяжении двух лет я оплачивал почти половину гостиничного пребывания впустую, поскольку в основном колесил по «горячим точкам», а если выпадали редкие свободные выходные — стремился в Киев.
Московская карьера мне, как украинскому поэту, — тоже противопоказана, посему я отказался от квартиры, которую на первых порах предлагали в Первопрестольной. Не принял я и других заманчивых ангажементов, хотя меня, между прочим, упорно «сватали» и в «Литературную газету», и даже в Союз писателей, и в журнал (бывший «Советский Союз»), и в редактора предполагаемой газеты «Красная площадь»…
Почему же, спросите, я не последовал примеру своих земляков-депутатов, которые, учуяв неладное, быстро переориентировались на Украину? Да потому — простите за нескромность — что «воспитание не позволяет».
Я привык — плохо ли, хорошо ли — но честно выполнять порученное дело. Мои амбиции не ласкал пост вице-председателя Палаты Национальностей, на который был избран неожиданно для себя, ибо сие место готовилось другому лицу. Но коль уж так случилось, я счел своим долгом выполнять порученное мне до конца срока, не уклоняясь и от
Заявление об отставке, как передавали, не нашло поддержки. Да и Рафик Нишанович, которого я уважал, просил в это тяжкое время хотя бы номинально присутствовать на заседаниях ВС до съезда. Вот так я, уже внутренне свободный, и «посещал» Кремль.
На одном из заседаний появились Вы, усевшись под красным знаменем. Как обычно, к Вам, за барьер, потянулись ходоки «пошептаться». Кто-то тронул меня за плечо. Один из работников аппарата показал глазами в Вашу сторону: мол, зовет.
Я слишком длительное время не видел своего президента вблизи. Поэтому первое, что меня поразило, — это еле уловимое внешне, но внутренне явственно ощутимое изменение во всем Вашем облике. Пружинистая фактура обмякла, несмотря на явные усилия держать голову, как всегда, слегка откинутой — взглядом вдаль, — плечи заметно ссутулились.
— Присядь, — сказали Вы с рукопожатием (рука была, как всегда, горячая, но какая-то нетвердая). — Что, Борис, выживем?
Последняя фраза пробилась к сознанию не сразу, поскольку мое внимание загипнотизировали совершенно новые, чуждые черты, появившиеся в Вашем лице. Оно как-то неестественно вытянулось… изменило очертание, и я открыл в нем что-то… ассирийское, что ли?
Очнувшись от поразившего меня открытия, я ответил:
— Выживем-то выживем, Михаил Сергеевич, но надо же собрать Пленум ЦК!
Вы как-то странно заерзали, начали перебирать бумаги. А тут еще Иван Дмитриевич Лаптев, ведший заседание ВС и, как всегда, бдительно наблюдавший за Вашим местопребыванием, начал нервно делать мне знаки: мол, возвращайся к своей кнопке — идет голосование.
…Это была моя последняя встреча с президентом. На второй день он подписал свое отречение и самовольно распустил партию, то есть ликвидировал существующий строй, получив «в награду» статус «Отступника Всех Времен и Народов».
И в заключение хотелось бы сказать еще вот о чем. В журнале «Гласность» были опубликованы раздумья «Здоровье и власть» по поводу одноименной книги академика Евгения Ивановича Чазова. Уж кого-кого, а его-то, многие годы бывшего главврачом Кремля, обвинить в обскурантизме вряд ли кому удастся!
Об этом, к слову, говорит и автор раздумий В. Асколонов: «Человек (т. е. Чазов. — б. О.), по самой натуре не терпящий мистики, по ходу повествования, тем не менее, неоднократно возвращается к теме судьбы и рока, который, казалось, поражал неумолимо одного за другим советских руководителей. Причем в наиболее ответственный период развития отношений нашей страны с США. Решались судьбы разрядки и разоружения.
Рейган на одной из пресс-конференций посмеивался: только я соберусь в Россию для бесед с их лидером, как тот умирает. И действительно, приехал он только после того, как умерли Л. Брежнев, Ю. Андропов, К. Черненко, а к власти пришел М. Горбачев».
Е. Чазов определяет эту цепь смертей как нелепые. Ю. Андропов, например, во время прогулки в Крыму присел на гранитную скамейку, почувствовал озноб, затем у него с невероятной быстротой развилась флегмона, пришлось делать срочную операцию, после чего вскоре наступил исход.