ИВ. Тетралогия
Шрифт:
Успокоившись на этот счет, я даже повеселел и, забавы ради, вызвал своего консьержа — надутого, напыщенного, мнящего себя как минимум чиновником первого класса, а не простым привратником. Он явился, отдуваясь от быстрой ходьбы, тревожно уставившись на меня заплывшими глазками и сверкая потной блестящей лысиной. «Наверное, думает, что у жильца появились жалобы», — ухмыляясь про себя, предположил я.
— Чем я могу помочь вам, месье Ансело? — поинтересовался он.
Я подошел к нему вплотную, заставив его нервно сглотнуть, и, пристально глядя ему в глаза, приказал молчать и не бояться. Он замер, вытянувшись в струнку, если такое понятие вообще можно применить к человеку с таким необъятным животом, на котором позолоченные пуговицы ливреи едва ли не стонали от напряжения. Потом, пересиливая сам себя от отвращения (все-таки потная шея толстяка — это вам не хрупкая нежная шейка блондинки), впился клыками в то место, где по идее должна находиться главная артерия. На мое удивление, она именно там и оказалась, хотя под складками жира ее даже учуять
Едва солнце полностью скрылось за горизонтом, я решил, что сегодня вполне готов повидаться с отцом. До встречи с Гэбриэлом оставалось еще несколько часов, поэтому я мог уделить их своему старику, который, безусловно, сейчас с ума сходил от беспокойства, ведь я ушел с древним вампиром, чтобы самому стать таким же, и не подавал о себе знать уже два дня. А сегодня я чувствовал, что могу себя контролировать, и мне ничего не мешает успокоить заботливого родителя, к тому же, я с удивлением осознал, что соскучился по нему. Все-таки, что ни говори, а отец — это единственный человек на свете, которому я еще не безразличен, который ждет меня, несмотря ни на что, который примет меня без всяких условий, в любом виде. Сейчас, основательно подкрепившись толстым консьержем, я отцу не опасен, а, значит, самое время вернуться в родной дом.
Остановив первого попавшегося мне извозчика, я полюбовался по пути вечерним Парижем в огнях фонарей, и вскоре был уже в Бельвиле. У входной двери испытал на себе, что значит не иметь возможности войти в дом. Передо мной в дверном проеме как будто стеклянная стена стояла, хотя на ощупь это был просто плотный воздух, но преграда все же была нерушима. Пришлось просить отца впустить меня, и лишь только когда старик сказал: «Конечно, входи, сынок», я беспрепятственно прошел в гостиную. Отец встретил меня с распростертыми объятиями, радостно и облегченно улыбаясь. Я с удовольствием обнял своего старика, однако, заметив, что он на удивление спокоен. Но тут же выяснилось, почему.
— Еще вчера днем меня навестил лорд Гэбриэл, — сообщил мне отец. — Он рассказал, что с тобой все в порядке, ты быстро учишься и осваиваешься. Что еще мне сейчас нужно для счастья? Только знать, что у тебя все хорошо, сынок, — с теплотой в голосе сказал Гаэтан.
«Отец с возрастом становится сентиментальным», — с нежностью подумал я про себя. Но тут же вскинулся:
— В каком смысле — днем? — воскликнул я. — Ты хотел сказать — вечером, вероятно?
— Да нет же, было чуть больше полудня, — ответил отец, понимающе кивая. — Ну, а что ты думаешь, Джори, он же древний. Уж не знаю, как, но он вполне спокойно ходит как днем, так и ночью, и никакое солнце ему не помеха. Признаться, не будь я уверен, что он вампир, никогда бы не догадался.
Вот она — очередная сногсшибательная новость! Оказывается, есть способ и вампирам ходить днем! Я должен обязательно узнать об этом. Но почему он сам мне не рассказал, когда предупреждал о солнце — моем главном враге? Что-то тут не так. И почему остальные вампиры так не могут? Я намеревался попытаться выяснить это сегодня же ночью.
Потом отец предложил мне выпить с ним горячего чаю, чтобы посидеть и поговорить, как прежде, и отправился заваривать его сам, ведь прислугу он уже отпустил. Вскоре мы, расположившись в столовой, спокойно обсуждали последние события и вообще все подряд, как будто и не было в нашей жизни всех тех ужасных и драматических событий, и просто радовались, что можем быть вместе, несмотря ни на что.
Теперь, когда скрывать ему что-либо от меня было бессмысленно, я смог задать вопрос, который мучил меня уже больше десяти лет, и вернулся к разговору о заветной тетради:
— Скажи, папа, а как ты узнал о вампирах? — поинтересовался я. Сейчас, когда я понял, что конспирация является одной из основ нашего существования, это снова вызвало любопытство. — Едва ли кто-то из них представился тебе подобным образом.
— Конечно, сынок, — подтвердил он мои мысли, — сверхъестественные существа действительно всячески избегают афишировать себя. Скорее всего, я так и остался бы в неведении о темном мире, если бы один из его представителей не открыл мне глаза лет тридцать назад. Так же, как и ты сейчас, я в то время нередко помогал эмигрантам, не имеющим «чистых» документов, легализоваться в нашей стране. В числе клиентов еще в начале моей карьеры оказался немолодой мужчина-вдовец с дочерью Гюли, прелестной девочкой лет пятнадцати — румынские цыгане. Я тогда не обратил на них особого внимания, оба были одеты довольно бедно, но скромно и чисто, отец показался мне серьезным и обстоятельным, едва ли связанным с каким-либо криминалом. И вот, после их первого визита прошло уже около двух лет, как этот мужчина — Лачо Петрешку, вновь появился в моей конторе, будучи сильно расстроенным, буквально в отчаянии.
Отец поведал мне о том, как этот цыган умолял его выступить адвокатом, спасти из беды Гюли. Ознакомившись с делом и переговорив с обвиняемой, он понял, что ситуация довольно серьезная. По словам этих людей, жили они оседло, оба работали. Лачо устроился дворником, а девушка трудилась посудомойкой в ресторане, так что на жизнь им хватало. Но вот однажды, возвращаясь уже перед рассветом с работы, Гюли не повезло наткнуться на грабителя. Ситуация для девушки очень опасная: бедный район, кишащий безбожным отребьем, да еще и деньги в сумке — недельный заработок. Напуганная угрозами и ножом, но, все же, привыкшая ежедневно рисковать, возвращаясь домой по злачным закоулкам, девушка не стала безропотной жертвой, и, когда грабитель принялся копаться в ее ридикюле, не помня себя от гнева, Гюли дала отпор. Улучив момент, когда злодей отвлекся на исследование содержимого ее сумочки, она завладела его ножом и в отчаянии перерезала мужчине горло. Ужас толкнул ее к бегству, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого места. Лачо в это время уже не было дома, он еще до света уходил с метлой подметать дворы. А когда вернулся, у них уже были жандармы. Оказывается, убегая в беспамятстве с места убийства, девушка даже и не подумала проверить, все ли на месте, и ее документы, очевидно, отброшенные злодеем за ненадобностью, так и остались валяться в грязи, незамеченные ею в темноте. Но, даже если это являлось лишь косвенной уликой, потеря могла произойти и в другое время, в кармане убитого обнаружили ее яркие цыганские серьги, которые он заставил ее отдать ему. Гюли задержали и отправили в камеру, где ей и предстояло находиться до суда. Учитывая несовершеннолетие моей подзащитной, а также недобропорядочную личность убитого, серьезный срок ей не грозил. Самым сложным в этом деле было убедить судью, что нож принадлежал не моей подзащитной. Маловероятно, что юная девушка осмелится и окажется в состоянии вырвать оружие у бандита на голову выше и вдвое тяжелее ее. Зато мнение о цыганах, как о мошенниках, ворах и головорезах, довольно прочно укоренилось в обществе, что тоже говорило не в пользу Гюли. Большинство судей, как мы знаем, обычные обыватели, и едва ли бывают столь беспристрастны, как должно. Тем не менее, с учетом всех обстоятельств получалось, что в заключении ей придется провести около года. Это, конечно, не радостно, но за убийство не так и много.
Лачо буквально на коленях умолял Гаэтана вызволить Гюли из жандармерии в течение неполного месяца. Отцовские чувства цыгана понять, конечно, было несложно, странным выглядел четко указанный срок. Он готов был продать жилье, влезть в любые долги, буквально отдать себя в рабство, но упорно настаивал на немедленном ее вызволении любым способом. Цыган рассматривал все варианты, вплоть до подкупа судьи, организации побега, нападения на конвой или поджога жандармерии. В то же время, в отличие от своего отца, девушка вовсе не испытывала таких сильных страданий из-за своего положения и не падала духом.
Однако видя слезы отчаяния на глазах сурового крепкого мужчины, молодой адвокат не остался равнодушным, и сделал все возможное и даже более, несмотря на то, что едва ли мог рассчитывать на существенный гонорар. Решив сыграть на яркой и очень привлекательной внешности Гюли, мой отец предложил ей утверждать в суде, что грабитель не просто отобрал у нее ценности, но и пытался ее изнасиловать. Оказывая сопротивление, она и обнаружила нож у него за поясом, которым воспользовалась, защищая не только кошелек, но и свою честь. Поскольку подзащитная действительно оказалась девицей, а хозяин ресторана дал ей самую положительную характеристику, прежде ни в чем дурном она не была замешана, а нападавший был не тем, по ком общество стало бы сильно скорбеть, используя все свое красноречие, Гаэтану удалось в итоге выполнить просьбу Лачо. Гюли была освобождена прямо в зале суда буквально за день до того дня, который ее отец устанавливал, как крайний.
Вскоре цыгане снова появились в конторе, чтобы со всей искренностью поблагодарить моего отца, и он полагал, что на этом они распрощаются. Поэтому он снова решил вернуться к вопросу, который не давал ему покоя все это время — почему, все же, так важна была конкретная дата освобождения девушки. Словно решившись на что-то, Лачо вдруг приказал дочери подождать его на улице, а Гаэтана попросил уделить ему еще несколько минут. «Месье Ансело, Вы даже не представляете, как много сделали для нас, а я не столь богат, чтобы воздать вам должное, — обратился он к моем отцу. — Однако, позвольте дать Вам один совет, который может стоить гораздо больше, чем вам сейчас покажется. Каждый день начинайте свое утро с отвара вербены, пейте ее вместо чая или кофе или добавляйте в напитки. Но если вдруг кто-то из Ваших клиентов, например, тот господин в котелке и с резной тростью, которого я видел как-то вечером в Вашей конторе, вдруг поведет себя странно, постарайтесь ничему не удивляться и не подавать вида. Я не стану сейчас ничего объяснять, потому что Вы мне не поверите, это покажется Вам глупостью. Но, если через какое-то время у вас возникнут ко мне вопросы, я с удовольствием отвечу на них. Тогда вы сами поймете причины моей настойчивости и нетерпеливости».