Иван – царский сын
Шрифт:
– Ах, прости, забыл, ты читать не умеешь.
Он готовится остроумно ответить, но тут дверь палатки отодвигается и к ним заглядывает Морана.
– Пойдем, – коротко бросает она.
Вместо облегающего откровенного платья на ней простой длинный сарафан, волосы распущены вместо сложных кос. Волосы её тепло сияют в тумане, и, кажется, свет их бьется вместе с биением сердца. Сарафан на ней темной грубой ткани, такой же – на Василисе, и девушки словно одеты для какого-то древнего, кровавого обряда. Возможно, так оно и есть, и Ваня неохотно выбирается и идет за ними. Туман сгущается, опутывая их, скрадывая движения и фигуры вокруг, и Ване приходится спешить, чтобы не отстать от Мораны. Очертания дерева выплывают из белого марева слишком
Такое большое дерево должно быть видно далеко, из любого уголка степи, но Ваня ни разу не видел его по дороге или от платформы поезда. Почти зажившие – его ладони снова зудят на местах порезов. Из тумана, как призрак, медленно выходит старик.
Цепь звенит с каждым его шагом.
Глава 2
Он кажется стариком еще тогда, когда Ваня не может различить его лица – шаркающей походкой и сгорбленной фигурой, и, вблизи, лицо его действительно испещрено морщинами, но гораздо меньше, чем можно было бы предположить. Древний вековой старик выглядит стариком моложе. На него наброшена шкура, и голову венчает голова черного кота – кота огромного, больше, чем любой из львов, которых Ваня видел в зоопарке. Наверное, пантера; глаза кота открыты и смотрят удивительно живым, понимающим взглядом. Из-за шкуры старик мог бы казаться шаманом, из тех, кого показывают в передачах о дальних восточных регионах, но у него нет ни бубна, ни перьев, ни рогов, ни висячих лохмотьев – ничего из того, что должно бы быть у шамана. На старике самый обычный стариковский потрепанный костюм. На шее- совсем не обычный металлический ошейник, поблескивающий потертым золотом в серости тумана. От ошейника тянется толстая, толщиной в запястье, цепь – конец её теряется в сером мареве; она склоняет голову старика к земле, но совсем не расстраивает, судя по насмешливому взгляду. Может, старик уже давно потерял разум. Остановившись перед Мораной, старик встает ровнее, выпрямляя спину, и цепь у его шеи снова звенит.
– Что ты притащила мне на этот раз? Очередную падаль?
Морана смотрит на него с презрением – и тенью страха.
– Помни, с кем говоришь, – напоминает она, и голос её звенит.
Старика не пугают её угрозы, как если бы его было больше нечем пугать. Он по-старчески, крякающее, смеётся и поднимает руку, почесывая за ухом кота у себя на голове. Кот не реагирует, хотя на короткий миг Ване кажется – кот тоже оживет, улыбаясь клыкастой пастью.
– Какая строгая стала, ты посмотри.
Её бесит тон старика – это видно по морщинке между бровей, по тому, как сходятся с жесткую линию губы. Вряд ли у неё покорный характер – думает Ваня, но Гвидон, стоявший до этого поодаль, делает шаг вперед и ловит её взгляд. Этого достаточно, Морана берет себя в руки и не спорит со стариком – как не спорят с запойным или сумасшедшим.
– Я привела тебе жар-птицу.
Ваня чувствует, как Василиса вздрагивает от этих слов, но – ни на шаг не отступает. Старик не проявляет к ней ни малейшего интереса, даже не смотрит в её сторону – он смотрит на Морану, хитро склонив набок голову, как будто она – девчонка, пытающаяся скрыть от взрослого важный и очевидный секрет. Шерсть кота мокрая от тумана, и брызги летят в стороны, когда старик отряхивается, как животное, и идет к ней. Он поразительно стремителен для своего возраста – Ваня успевает лишь вздрогнуть, старик почти касается Морана, вытянув руку со скрюченными пальцами.
Цепь натягивается, и ему не хватает всего лишь шага.
Улыбка его широкая, безумная и гнилая.
– Он у тебя, старая плутовка. Цветок папоротника у тебя, я чую его запах.
– Ты спятил, кот. Папоротник не цветет.
Старик смеётся ответу – каркающим, болезненным смехом, и не верит её словам.
– А я котенок в руках доброй хозяйки. Так и есть, так и есть…
Он назвал её "старой", и Ване не хочется знать её возраст, не хочется верить безумцу с котом на голове, но, против своей воли – он верит. Гвидон отстраняет Морану и сам говорит со стариком, прерывая их перепалку:
– К делу. Посмотри, подходит ли жар-птица.
Голос его ровно такой же, как Ваня слышал, и то, что он стоит перед ним, совсем рядом, настоящий, кажется ему даже невероятнее, чем все магические штучки. С ним старик не ехидничает – он пошатывается, резко дергаясь в сторону, снова звенит цепью и смотрит прямо на Василису. Она встает ровнее под его взглядом, и не отступает, напротив – делает шаг навстречу. Старик теребит уши кота, закинув наверх руки, чешет шерсть, и глаза его странно меняются, светлея. На руках Василисы видением вспыхивают и тут же гаснут огненные перья, и она дергается, пытаясь их разглядеть. Не успевает, но этого достаточно для старика.
– Ах да, жар-птица. Славная маленькая птичка, – хихикает он, как мог бы хихикать дешевый извращенец. – Я видел парочку таких в этом столетии. Надо же, живая, на этот раз.
Гвидон не злится ни его тону, ни его ужимкам, ни одна мышца не дергается на его лице.
Живьем этот человек страшнее.
– Подходит или нет? – он спрашивает коротко.
– Подходит, отчего же нет.
Старик кивает и безразлично машет рукой – словно ответ очевиден и совсем не стоит беспокойства, не стоит того, чтобы тащиться почти неделю на поезде в эту всеми забытую степь, не стоит сотрясания воздуха и все их старания нелепы. Их всё-таки притащили, и старик может быть сумасшедшим или мудрее других. Его взгляд пьяно блуждает вокруг, под хихиканье, и вдруг останавливается на Ване – из безумного вмиг становясь цепким. Он знает – Морана разрешила ему прийти именно за этим.
– Покажи мне мальчишку.
Ваня вздрагивает – он уже слышал "мальчишка", произнесенное этим голосом.
Он никогда не считал себя трусом, но ему хочется убежать. Не сумасшедший старик пугает его, не тот, кого называют здесь Гвидоном и даже не Морана с её колдовством. В него вглядывается не старик – в него смотрит шкура кота своими пустыми глазницами. Страх сковывает его, туман становится вязким, как кисель, как зыбучий песок, не давая уйти, напротив – он, как и Вася, делает навстречу несколько шагов. Гвидон берет его за локоть жесткой хваткой, подводя ближе, и теперь Ваня не мог бы вырваться, даже пытаясь.
Ошейник впивается в обвисшую шею старика, но тот не замечает этого, и цепь звенит.
– Давно я не видел сыновей Кощея, – он тянется к Ване, вдыхая его запах, носом почти касаясь шеи. – Ох как давно.
Стремно; и Ване хочется отдернуться и немедленно продезинфицировать себя всего, целиком, от макушки до кончиков пальцев. Пальцы Гвидона сжимают его локоть сильнее, до боли, и Ваня в какой-то момент боится, что тот сейчас вместе с плечом вырвет его руку. Лицо его не меняется, и старик часто втягивает ноздрями Ванин запах, растягивая улыбку – до невероятных размеров, как пьет давно завязавший. Ему вторит кот, и Ваня слышит, как слышал ветер.
– Отдай цветок мальчишке, – старик говорит.
Гвидон резко дергает Ваню назад, отстраняя от старика, как будто одна близость может вдруг быть опасной. Ваня едва не падает, оступаясь, и Вася подхватывает его в последний момент. Раньше бы Ваня сказал, что ему не нужна помощь девчонки, но теперь встает, пытаясь тоже защитить её своим телом. Гвидон не двигается с места, он спокойно стоит перед стариком и смотрит на него, словно раздумывая над предложением. Словно он может согласиться.