Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Он протянул к ней обе руки, но с места не встал.
Катя размотала шарф, сняла варежки и оправила, тряхнув головой, свои тяжелые косы за спиной.
— Вы, кажется, товарищ Сергеев? А где же первый?
— Товарищ Рочев в начале января призван. Один я теперь, замотался совсем…
— Да уж, замотались! Полгода у нас не были, — строптиво сказала Катя.
— К тебе и год можно не ездить, знаю, что порядок! А вот в Шоре две недели пришлось торчать. На Верхней Омре секретарь тоже получил повестку, а заместитель, твоя ровесница, еще не вошла, как
Катя кое-что знала о пристрастии второго секретаря к своей верхнеомринской ровеснице, но не особенно доверяла слухам — сплетня, мол. А сейчас почему-то поверила. Может быть, оттого, что Сергеев ей чем-то не понравился.
— Не вошла, значит, во вкус девка на Верхней Омре? — тонко усмехнулась Катя. — Ну, я тоже, между прочим, нуждаюсь в вашей помощи. Приехала вот жаловаться. Судиться!
Она присела к столу, расстегнула верхние петли полушубка. Кумачом горело исхлестанное ветром, обожженное морозом лицо.
У нового секретаря вытянулась физиономия, брови дрогнули и поползли вверх.
— С кем же? На кого то есть жаловаться?
— На вас, товарищ Сергеев!
— Н-не понимаю…
— Да вы видели когда-нибудь, хоть в кино, как молотят цепами? Нет? Ну а у нас девчонки все руки оббили. Локомобиль какой уж год ждем? Добро — мужчины до войны управлялись. А теперь-то как же?
Сергеев хотел ее прервать, но Катя продолжала свое:
— Ведь целых три деревни ждут. Я уже лоб на этом деле разбила, председатель Совета куда-то обращался — и все, как говорилось в старину, в пользу бедных!..
— Подожди, подожди-ка! — насмешливо воскликнул Сергеев. — Затараторила: три деревни, два села, восемь… к-гм… Не горячись. Вот так всегда: приедут, пожалуются, накричат — и опять в лес! Это наше дело — приехать и кричать. Знаешь об этом?
«Странная эта Торопова, — подумал Сергеев, — о том, что хлеба не хватает, смолчала, а о каких-то локомобилях шумит…»
— Вопрос вот какой. — Он примиряюще положил руку ей на плечо. — В верховьях вашей речки начинают очень важное строительство. Надо туда подобрать людей. Строго в добровольном порядке, потому что… условия, сама знаешь, будут нелегкие. В палатках! А брать придется девчат. Ребята, какие остались, еще понадобятся здесь. Так вот — брать только добровольцев, и чтобы слезокапов не было. Честь райкома…
Катя резко вскинула голову:
— А по-моему, надо наоборот: не строго по желанию, а строго с ограничением брать. На новостройку все пожелают, все, без исключения! Это уж я знаю.
Сергеев удивился:
— Это хорошо, если так. Прямо здорово, а? Полная сознательность, значит?
— Какая там сознательность! — с непонятной яростью возразила Катя. — Совсем избили, изъездили словцо! Не сознательность, а кровное дело! Каждому жить хочется, а не молотить цепом!
Сергеев снова остановил ее:
— Ближе к делу, Торопова! Я за этим и вызвал тебя, что ты самая горячая из наших секретарей. Давай посоветуемся: кого можно назначить бригадиром и рекомендовать комсоргом? И вообще —
— А много надо? — спросила Катя.
— От нас — человек тридцать, может, с полсотни. Соседние районы тоже дадут… Что ты на это скажешь?
Катя встала, быстрым движением одернула на себе полушубок и, куснув нижнюю губку, вскинула глаза на секретаря:
— Разрешите, товарищ Сергеев, мне все это дело взять на себя?
* * *
Можно только удивляться, как при своей пронырливости и постоянной осведомленности об окружающей обстановке Алеша Овчаренко не встретился в пути с новым приятелем — Горбачевым. Ведь колонна шла от Катиного костра до Пожмы добрых двенадцать часов, а Горбачев ее возглавлял.
Но получилось довольно просто. Ночью Николай спал в передвижном домике у железной печки, а для Овчаренко такой заманчивой возможности не представилось. Едва догнав последние сани, он узнал от буровиков, что одну из машин ведет его старый дружок Мишка Синявин. Когда колонна остановилась у какого-то ручья на заправку радиаторов, Овчаренко разыскал Мишкин трактор, забрался в теплую кабину и прикорнул там до полудня. В дверцах кабины вместо побитых стекол были вставлены фанерки. Кругозор сократился настолько, что Алексей, проснувшись, заскучал и вспомнил о фляге.
До самого поселка они с Мишкой неторопливо посасывали согревающую жидкость, и, когда фляга опустела, Мишкин трактор стало малость заносить, а в душе напарника вовсе притупилось сожаление по поводу неудачи в военкомате.
Колонна вошла в поселок часам к семи вечера. Возникло основательное опасение, что все наличные силы будут брошены на разгрузку. А у Алешки не было как раз никакого настроения катать трубы и кантовать тяжелые ящики. Поэтому он незаметно выскользнул из кабины, благо вокруг уже сгущались сумерки, и решительно направился в барак.
Барак был длинный, скупо освещенный керосиновой лампой — в поселке еще обходились без электричества. Обитатели его собирались ложиться спать, но, когда прибыла колонна, кое-кто, наскоро одевшись, побежал за новостями и, конечно, попал на разгрузку. Многие поднялись, зачадили самокрутками.
В бараке было довольно свежо, а печь — железная бочка с трубой из обрезка обсадной колонны — оказалась нетопленой. Обнаружив за жестяной дверцей холодный пепел, Алешка выпрямился, строго и презрительно оглядел барак.
— Обленились, волосатики, без идейного руководства! — заорал он. — Чья очередь дрова колоть?
Очередной истопник, по-видимому, убежал на разгрузку либо спуталась очередь, потому что на вопрос Алешки никто не ответил.
Как и во всяком другом общежитии, в бараке был, конечно, человек, которого можно заставить колоть дрова вне всякой очереди. Поэтому Алешка не раздумывая направился за печь, в дальний угол.
— Эй! Залежался, ч-черт! Не знал, что ли, я нынче должен приехать! — дурашливо, но требовательно крикнул он издали.