Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
— Математик. В прошлом отнимал и делил, а теперь приумножаю стратегические богатства Севера. Просился нынче еще фрицев считать — не доверили это дело мне. А жалко!
Он тяжело вздохнул. Сидя у огня, пристально следил за девушкой. Она подбрасывала сушняк, чтобы не унялся свет. Потом откинула на плечи меховой капюшон, поправила светлые густые волосы, и он вдруг увидел, что она очень красива. Даже под складками меховой одежды угадывалась статная гибкость молодого тела.
— А ты, видать, девка что
— В райком вызвали, — значительно сказала Катя.
Она рассчитывала, что такой ответ возбудит уважение к ней, придержит в случае чего. Но она ошиблась. Парень дерзко усмехнулся.
— Руководящая, значит? Это дело. То-то я гляжу все на тебя и думаю: а не забраться ли к тебе в этот спальный мешок на ночевку? Руководящих у меня еще не было. А? В мешке-то, говорят, больно сподручно любовь крутить. Никуда из него не денешься…
Катя насторожилась. Щеки у нее запылали, глаза сузились.
— Не замай. Крови много будет, нож у меня, — сквозь зубы процедила она. И, собравшись с силами, непринужденно бросила горсть трухлявой мелочи в огонь.
Задымило. Из-под дымных клубов донесся беззаботный смешок. Парень прилег на локоть и, ковыряя в зубах щепкой, сказал:
— Нож… Застращала совсем… Эх ты, бурундук глазастый! Что мне нож, в новинку? Тут другое дело мешает! Не в моих правилах нахалом лезть, вот в чем загвоздка. Можешь ты это оценить как человек? А то — нож…
Он вдруг распахнул телогрейку, сунул руку за пазуху, извлек оттуда плоскую солдатскую флягу.
— Водки выпьешь?
— Что ты! — ахнула Катя.
— Не хочешь — не надо, просить не буду. Сам доставал, ценой жизненной репутации. А может, все же глотнешь с морозцу?
Катя молча отодвинулась подальше.
Парень отвинтил крышку, дунул в нее и аккуратно налил булькающей влаги.
— Вот насчет закуски… того! Может, подкинешь колхозную корку, — не откажусь.
Кате отчего-то стало весело. Она пошарила в холстинке, достала узелок.
— Хлеба нету, а строганина есть. Хочешь?
— Говорил я, ты девка что надо! Ну, за твое здоровье! Эх…
Он опрокинул водку, пожевал крошку мяса и притих. С тоской смотрел вдоль просеки.
— Как звать тебя? — будто очнувшись, спросил парень.
Катя ответила, безбоязненно придвинувшись к самому огню. Парень вздохнул.
— Вот ведь какие дела, Катюха! Ты спроси, куда я иду и зачем? Ведь мне бы теперь либо на фронт, либо такую вот попутчицу, как ты, — и куда ни шло, в колхоз! А я куда двигаю? Почему она, жизнь, так устроена, скажи? Может, выпьешь все же? — вдруг снова предложил он.
— Спасибо. Я тоже сижу и думаю: почему это человек как выпьет, так о жизни начинает говорить?
Парень обхватил руками колени и свесил голову.
— Дура! —
Катя не обиделась. Она сидела молча, временами подкладывая в костер. Время шло к рассвету. Вдоль просеки потянуло ветерком. По вершинам леса пробежала снежная крупка, и как будто донесся неясный гул.
Оба прислушались. Парень завертел головой, насторожился. Выжидающе смотрел в сторону города.
— Гудит вроде, а? — вопросительно уставился он на Катю.
— Кажется, гудит… Не пойму только что.
Они снова замерли, прислушались. Через несколько минут уже явственно угадывалось гудение тракторных моторов. Из-за дальнего поворота просеки вдруг разом выскользнули, ослепительно блеснули лучи фар.
— Трактора? К нам?! — возликовал парень. — Ах, гады! А я в диспетчерскую ходил, сказали — не будет попутного транспорта…
Тракторы ревели оглушающе. Судя по фарам, их было не менее десятка. Колонна двигалась на пятой скорости, потрясая утреннюю тайгу необычным для нее грохотом. С ближних елей тоненькими струйками побежал снег.
— Ух, чешут! Ух, прут, черти! Заглядишься! — хлопал рукавицами парень.
Катя не заметила, что сама подошла к нему и встала рядом.
Колонна шла уже мимо костра. На неуклюжих огромных санях из лиственничных брусьев следом за машинами катились пачки стальных длиннющих труб. На ухабах сани вскидывали концами полозьев, и каждая пачка труб вздымалась к небу, как невиданное многоствольное орудие.
Проплыл передвижной домик. Из крыши торчала железная труба, за нею вился и таял жиденький дымок. Затем проплыли какие-то громоздкие машины и ящики, доски и всякий железный хлам.
— Так что же я стою? — спохватился парень. — Прощай, незнакомка! Не поминай лихом Алешку Овчаренко, может, свидимся еще!..
Он вдруг обнял ее одной рукой — плечом к плечу, встряхнул легонько и, выпустив, бросился бегом за последними санями.
Катя долго еще стояла у обочины, глядя вслед уплывающим огням. Скоро и огни и моторный гул растворились, угасли в лесной предрассветной синеве.
В город Катя добралась только к полудню.
У знакомого дома скатилась легким комом с лошади, накинула повод на столбик забора и, отбросив за спину полевую сумку, взбежала на крыльцо.
Щуплый, запомнившийся с последней конференции человек увлеченно читал какую-то бумагу. Катя ждала. Наконец он перевернул бумагу и, обнаружив, что на обороте чисто, вопросительно поднял голову. Лицо его выразило сначала удивление, а потом радость.
— А-а, Торопова! Садись, садись, располагайся как дома! Быстренько ты домчалась… Как дорога?