Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Он ничем не угрожал ей. Растерянность Кати вдруг сменилась надеждой. Ведь ничего страшного еще не произошло, скоро придет Илья, нужно лишь как-то оттянуть время…
Но почему до сих пор нет Ильи?
Катя прислушалась к размеренному мощному дыханию тайги. Все было тихо, только внизу, с болота, по временам доносились шорохи и всплески воды.
Высокий перехватил ее движение.
— Вы тревожитесь за тех, кто в болоте? — любезно улыбнулся он ей, и его улыбка будто предлагала «фрейлейн» понять, что с нею просто заигрывают,
Катя молчала, до конца еще не представляя, что ей следует делать.
— Вам надо железную дорогу? — Она переступила с ноги на ногу.
Немцу, кажется, не понравился ее вопрос, но он снова улыбнулся ей:
— Да, да, очень… Это путь к цивилизации, домой.
Его настойчивые улыбки не достигали цели: они лишь помогли ей взять себя в руки, а минутная растерянность уступила место злой настороженности.
Немцы — чужие здесь, их пугает зеленая громада тайги, ее просторный весенний шум. Катя — дома, и тайга для нее спасительна и понятна вся, от высокого неба до последнего брусничного кустика. И скоро придет Илья!
— А как вы сюда попали? — собравшись с силами, задала она бессмысленный вопрос из желания оттянуть время.
— О, любопытство глупости… — усмехнулся немец и, шагнув к ней, повел автоматом: — Пошли! Выведешь нас на железную дорогу! Слышишь?
Катя не двигалась.
— Ну?!
Она покачнулась, отступила назад.
Тысячи решений, одно безрассуднее другого, вскипали в сознании.
Попытаться убежать? Прямо в кусты, — может, удастся?! Броситься на них? У нее даже ножа нет!
Или… вести снова в болото?
Она пошла. Нет, не в болото, пошла в гущу подлеска, чувствуя спиной холодок автомата. Она дрожала от бессилия и страха, не заметила даже, как куст цепкого можжевельника, захватив колючей лапкой конец ее косынки, стащил с плеч.
Медленно ступая по хрусткому валежнику, Катя двигалась в глубь тайги. Двигалась, не разбирая дороги, искала случая надломить каблуком валежину, чтобы делать больше треска, оставлять следы. Вела преследователей буреломом, сухим кустарником, перепрыгивала через еловые лапы, по одной ей понятным ориентирам. И вряд ли она когда-нибудь вышла бы по этому пути к железной дороге…
Через час она уже сильно устала. Устала от бесцельного блуждания по бурелому, от наведенного в спину автомата… А идти было нужно! Куда-то дальше, в глушь, в медвежью берлогу, но надо было идти!
Она устала от мыслей, тщетно ищущих выхода.
И вдруг острая догадка заставила ее остановиться. Немец даже ткнул ее автоматом, но она не почувствовала боли.
Дура! Дурочка! Как же она сразу не догадалась? Ведь надо немедля вести на палатку Ильи! Там больше десятка охотников, есть ружья! Полсотни мужчин!
Она резко повернула влево и уже быстрее,
Неожиданно впереди послышался гомон, треск сучьев, знакомый запах хвойного дыма ударил в ноздри. Палатка!
Катя испугалась, что преследователи заставят ее молчать раньше, чем она успеет что-то предпринять, закричать. И тогда, обернувшись к немцам, она громко, во весь голос, крикнула:
— Все! Пришли! Ребята, Илья! Сюда!
Немец, идущий последним, резко шагнул в сторону, недоумевая, почему его рослый спутник, щуря глаз, медленно и выразительно поднимает автомат на уровень бровей девушки…
Выстрел, грохочущий, ружейный, ударил сзади, в упор. Великан покачнулся, выронил автомат…
Но в тот же миг второй немец кошкой прыгнул за дерево, присел и, юлой поворачиваясь на полусогнутой ноге, полоснул вокруг себя, поперек Кати, автоматной очередью.
Катя, охнув, присела на мох, обняла жиденький ивовый кустик и сникла. Она не слышала нового ружейного выстрела, не видела, как второй автоматчик ткнулся в корневище сосны.
Неловко подвернув руку, она пыталась встать.
Небо всколыхнулось над нею, стало гаснуть. И сквозь багровую муть совсем близко она вдруг увидела лицо Ильи.
— Катя! Катя-а-а! — издалека, чуть слышно донесся до нее его зовущий крик, страшная боль пронзила ей живот, и все куда-то исчезло.
«Меня нет…» — умиротворенно сказало что-то в самой душе Кати, земля качнулась, как самолет, понесла ее к облакам.
— Катюша… — дрожа всем телом, лихорадочно и неумело рвал Илья рубашку со своих плеч. — Катя, милая, постой! Погоди…
Он кое-как приподнял ее обмякшее тело, начал бинтовать раны. Белое полотно тяжелело, кровянилось, набухало. Он держал ее на коленях, боясь пошевелиться, отупев, смотрел на ее бледное, мученическое лицо.
Потом снова зашумели кусты, Илью окружила толпа дорожников.
Алешка с топором в руке метнулся к Илье, склонился над Катей.
— Неужели совсем, а?
Его испугали поблекшие веки закрытых Катиных глаз. Схватил за руку, припал чуткими пальцами к запястью. Затаил дыхание.
— Т-с-с!.. Братцы! Стучит… Носилки, ж-живо! Стучит, Илья!
Две жерди скрепили ремнями, постелили ватники.
Когда Катю понесли в поселок, Овчаренко осмотрел убитых немцев, взял автоматы, пистолеты и обоймы патронов и, не оглядываясь, пошел над болотом, к поселку.
У самой прорвы, под черемуховым кустом, он нашел Глыбина. Тот замаскировался ветками, сжимая в руках длинную пешню.
— Эй, человек! — окликнул его в спину Овчаренко. — На-ка немецкую бадягу! Это получше твоего дреколья!