Иван-да-марья
Шрифт:
— Знаешь, в Австрии эрцгерцог убит!
Вместе с ней я вернулся на веранду, мама на столе освободила место, я разложил карту, и мы над нею склонились.
— Где же этот город Сараево? — спросила Кира.
Она, несмотря на загар, была бледнее обыкновенного.
— Сейчас найду.
— Что же ты, Федя?
— Погодите, сейчас, кажется, здесь.
Я прилежно искал, но запутался в географических названиях. Видел стрелки продвижений болгарских и турецких войск, начерченные, когда брат еще был в полку, жил у нас и когда у него собирались офицеры.
— Где же, где? — сама ничего не зная, торопила
Похвастаться я похвастался, а тут София, Загреб, река Баян — названий много, и мелких, но, несмотря на острые глаза, найти Сараево я не мог и, чувствуя, как уши мои и щеки начинают гореть, говорил:
— Да где же, наконец, этот город Сараево?
А Кира, касаясь моего плеча своим горячим плечом, склонившись, мне помогала.
— Да нет, Феденька, не там, — поднялся Зазулин, — путаешь, путаешь. Смотри там, где Босния, около австрийской границы.
— Ну да, я там не искал. Да это совсем маленький город, — сказал я, досадуя на себя.
— Столица Боснии.
— Зоюшка, — сказала мама, — а кто это к нам идет?
Я оглянулся и увидел входящих в сад гимназистов братьев Андрусовых, от которых обычно мы с Кирой убегали в зазулинский сад.
Зоя выбежала к ним, а Кира поднялась наверх. Подходя, Андрусов увидел на столе газеты и карту.
— Вы знаете?
Они утром узнали раньше всех, потому что отец Андрусова служил в канцелярии губернатора, и даже принесли показать газеты.
— Знаете, ведь с ним и жена убита, в автомобиль бросили бомбу, она была в букете цветов.
— Ведь это сын Франца-Иосифа?
— Нет, — ответил Зазулин, — был наследник, да умер, сыновей у императора нет, убитый доводился ему племянником. А император Франц-Иосиф едва ходит, стар, на один глаз совсем не видит.
— А она была морганатическая супруга, — сказал старший Андрусов.
— Они уже немолодые, Фердинанду было за пятьдесят лет, — добавил младший Андрусов. — А мы явились не только, чтобы об этом рассказать, но хотели условиться, когда вы приедете к нам.
Они вчера приехали на пароходе из Черехи, где была у них дача, были на спектакле, остались ночевать, а тут такая история. Они говорили, что гимназист этот больной фанатик, хромой урод, а фамилия Принцип.
— Фамилия не сербская, — сказал Зазулин, — но это заговор сербских патриотов.
— Вечно на Балканах истории, — повторял Андрусов слышанные от кого-то слова. — Но когда же вы приедете? Давайте условимся. Мы придем к пристани вас встречать, вечером отправимся на музыку в кургауз, вы у нас переночуете, а на следующий день мы вместе с вами в город поедем.
Попрощались, и Зоя отправилась их провожать. Когда она вернулась, газеты еще лежали на столе, Ириша расставляла тарелки, а Зазулин, собираясь уходить, сказал маме:
— Нехорошо сейчас в Сербии, судя по газетным сообщениям, могут быть международные осложнения, ведь убит наследник престола, серба этого хотят австрийцы судить. Дело серьезное, — и я видел его озабоченное лицо.
Следующие дни только и было разговоров, что о событиях на Балканах. Зазулин, побывавший у отставного полковника, покачивал головой. Они с полковником думали, что дело тут посложнее, что это революционный акт, и на веранде он говорил о раздорах балканских, сколько там было за эти годы
— А уж сколько писали в газетах об этих Балканах, — сказала мама, — все там неспокойно. У меня в голове все перепуталось. А вдруг опять будет война?
— Сербия отвечать за такое дело не может, это всякий поймет, — говорил Зазулин.
И в газетах об убийстве эрцгерцога перестали писать, о событиях в Боснии поговорили и забыли.
А дни стояли на редкость жаркие. Наступило самое знойное время года, я помню, как на солнце быстро выцветали оставленные на скамейке в саду газеты. Кира повеселела, ее глаза стали больше и блестели сильней. Целые дни мы проводили на воздухе. В среду пришли соседки, оживленные и болтливые барышни, и Толя Андрусов.
Мама на веранде занимала гостей, угощала их, а мы сговорились с Кирой и по очереди от гостей убежали. Зоя тоже, через черный ход, отлучившись на минутку, прибежала к нам.
— Ты хочешь на Череху поехать? — спросила меня Кира.
— К Андрусовым? Нет.
— Проведем день на реке.
— Вот хорошо-то. Когда?
— Завтра утром.
— Но только чур Толе об этом не говорить, а то он такая нуда.
— Отправимся втроем, — сказала Кира, — не надо чужих.
— Ты знаешь, — сказала Зоя, — я от его умных разговоров последние дни просто устала.
— Тогда завтра рано, рано утром отправимся на пароходе, проведем целый день в лесу, на реке, но сегодня надо держать себя так, чтобы другие об этом не знали.
— Я тебе там, — задыхаясь от радостного желания, сказала Зоя, — бессмертники покажу, я знаю место. Ириша видела, девчонки на базаре уже бессмертники боровые продают, в этом году их много. Ах, это не садовые, колюче-золотистые, лиловые, которые меж зимних двойных рам кладут, эти мягкие, очаровательные, ты помнишь, я тебе говорила. Их годами сохранять можно.
У меня от радости сердце загорелось, я смотрел на горячие Кирины глаза, а она за цветами готова была отправиться за тридевять земель.
И мы в кустах колдовали недолго, решено было предупредить только маму и Иришу. Утром ранехонько встать и отправиться.
— Зоя, Кира, — слышали мы девичьи голоса, — куда же вы пропали? Прасковья Васильевна, не откликаются, играют в прятки.
У меня была такая радость, что я, кружась, играл с Ладой, напевал, дурачился целый день несказанно и смотрел заговорщицки на Киру, и она отвечала мне глазами, и то, что мы храним веселую тайну, радовало и возбуждало меня. А Зоя была с Толей необыкновенно мила, и он расцвел. На веранде у нас было шумно, под вечер пили чай, смеялись, сравнивая артистов приезжей сборной труппы с нашими любителями, спорили, и Толя доказывал, что Лидина в новой роли изумительна, бесподобна, он уже был на премьере и хочет и сегодня увидеть ее в этой роли. Подруги Зои предложили нам вечером пойти вместе в театр. Зоя согласилась, Кира не возражала, а я в тот день был счастлив и куда угодно со всеми пошел бы — утром ожидала меня такая радость, что мое сердце усиленно билось. Толя был весел, и уходить ему от нас не хотелось, но подруга сестры, дочь соборного дьякона, начала его торопить — надо еще забежать домой, успеть переодеться, разгладить какую-то блузку, и Толя принужден был их провожать.