Иван Федоров
Шрифт:
Он потряс вытянутой сжатой в кулак рукой.
— Не жутко тебе кровью-то за землю платить? — спросил Федоров, невольно понижая голос.
— За нее только кровью и платят, — убежденно ответил Ларион. — Да не бойся. Я свою берегу. А вот чужой не пожалею!
…С грехом пополам закончили московские писцы первые сорок списков Судебника. Иван Висковатый сказал Маруше Нефедьеву, что государь недоволен их медлительностью.
— Старались чище сделать, — ответил осторожный Маруша. — Потороплю теперь… Вишь, жаль, станка печатного нету, как у немцев. Давно бы все завершили.
—
Всю зиму, начиная с богоявления, в Москву съезжались и сходились ратники. В Разрядном приказе с утра до вечера стояли шум и толчея. Царские дьяки строго проверяли число приведенных боярами и дворянами людей, нарочно назначенные московские дворяне вместе с оружейниками проверяли, кто и чем вооружен. На княжеских и боярских дворах места для всех ратников не хватало, их разводили на постой к москвичам. К Федорову и другим писцам никого не поставили.
— Вот и ты в честь взошел! — пошутил Афанасий Твердохлебов, которому посадили на шею десять человек.
Ива; Федоров отмолчался. Он понимал, откуда такая «честь».
Ратники заполонили город. То и дело слышалось, что кого-то побили, у кого-то испортили девку, где-то пограбили. Обидчиков, если только удавалось их найти, били при народе батогами, но бесчинства не утихали.
— Чему дивишься? — пожимал плечами Маруша. — Всегда так было. Ратные — народ отчаянный. Им на смерть идти.
Приехавший в Москву нарвский знакомый Твердохлебовых купец Иоахим Крумгаузен, бодрый толстяк с красными щечками, испуганно разглядывал московское воинство и настойчиво расспрашивал, куда задуман поход.
Афанасий успокаивал Крумгаузена, говорил, что войско на Казань, но ливонец не верил. Боялся: готовится нападение на Ливонию.
— Зачем нам воевать? — говорил Крумгаузен. — Нам не надо воевать. Пожалуйста, мы доставим вам что угодно. Пушки? Я готов возить и пушки! Порох? Пожалуйста, я привезу порох! Ваши дьяки требовали от послов епископа восстановить разрушенные протестантами церкви. Я первый дам денег на эти церкви! Только не надо войны!
— Что это он мечется, как клуша перед ястребом? — спросил у Твердохлебовых Иван Федоров.
— Замечешься, — ответил Михаил. — Ныне орден не тот, что был. Рыцари-то только бражничать да ссориться за чины горазды.
— А богата земля?
— Города богаты. Деревни нищие.
— А наших, православных, там много?
— Есть и наши. А больше ливы, да эсты, да чудь. Все в кабале у немцев.
— Бог с ними, с чудью. Только не пойму я тебя. Ведь ливонские-то земли прежде нашими были.
— Такие же они наши, как немецкие. Да и когда это было?
Толковать с Твердохлебовым о Ливонии не стоило. Крепко дружили они с тамошними купцами. Впрочем, в ту весну и зиму больше толковали о Казани. Летом замышлялся великий поход, чтобы навсегда покончить с этим татарским царством.
— Вот тебе и земля! — говорил Ларька. — Там, по Волге, ее на всех хватит!
Однако время для похода на Казань упустили. Войска, правда, к Волге двинули, Казань обложили, но татары сидели в осаде крепко, а там начались дожди, дороги раскисли, с подвозом провизии стало
Вернувшийся из похода Ларька ругал воевод, татар, погоду, весь белый свет.
— Коли б знал ты, сколько за одну дорогу ратников добрых да коней потеряли! — жаловался он. — Кто заболел, кто померз. Ну, годи! Я к Курбскому перешел, слышь, и князь мой твердо говорит — не ныне, так завтра, а возьмем Казань. Он и сейчас с бой рвался, да другие воеводы не решились на стены идти.
— Смел, говорят, Курбский-то?
— Всех смелей. Он да брат его Роман — самые из князей отчаянные. В стороне от боя не стоят. Кабы и другие такими были!
ГЛАВА VII
«Припадаю к стопам вашей милости, молю бога продлить ваши годы.
Известие, которое вы от меня получите, может быть, не явится новостью, но я льщу себя надеждой, что первым сообщу такие подробности, о которых вы можете не знать.
Я имею в виду, ваша милость, взятие минувшей осенью русским князем Казани.
Я подробно сообщал вам о миссии Адашева, ездившего на Волгу возводить на ханский престол московского прихвостня и лизоблюда Шиг-Алея. Писал, что запутавшиеся во внутренних спорах казанцы выдали Москве несчастную царицу Суюн-беку с малолетним сыном в обмен на правый берег Волги. Суюн-бека и ее сын, конечно, были умерщвлены, а вскоре Адашев опять появился в Казани.
Придравшись к каким-то пустякам, Москва заявила казанцам, что для них же будет лучше, если вместо татарского царя в городе сядет наместник великого князя. В таковые наметили князя Семена Микулинского. Но обрадовались в Кремле рано. Казанцы опомнились и ворот Микулинскому не открыли. Со стен они кричали:
— Подите, дураки, в свою Русь! Мы вам!..
Представьте теперь положение великого князя. Он уже надеялся проглотить лакомый кусок, а тот взял и застрял в горле! Между тем расплачиваться с войсками Ивану стало нечем. Кроме того, Казань начала спешно вооружаться. Они (татары) привлекли на свою сторону местные племена язычников, к ним прибыл ногайский царевич Едигер с десятью тысячами отменных воинов. Провозглашенный казанским царем, Едигер, наверное, договорился с перекопским ханом Девлет-Гиреем, потому что хан в начале лета двинулся на Москву.
Хотел великий князь или не хотел, приходилось воевать. Войско собрали огромное и удивительно быстро. Я полагаю, что Москва выставила против казанцев не менее ста тысяч кнехтов. Впрочем, зная боязнь, испытываемую русскими перед татарами, удивляться этому не приходится.
Меня поражает другое: отсутствие согласованности действий у татар. Откликнувшись на призыв казанцев, Девлет-Гирей в июне месяце подходил к Москве, а Едигер даже не подумал двинуться из Казани.
Это дало возможность князю Андрею Курбскому, посланному с войсками против крымчаков, разбить их близ города Тулы. Победа была полной. Курбский, сам принимавший участие в бою, возвратился как триумфатор.