Иван Грозный. Бич Божий
Шрифт:
Действительно, многое свидетельствует о том, что Иван IV был истинно верующим христианином.
Он с детских лет любил совершать богомолья по монастырям, вплоть до самых отдаленных обителей. Много молился, строго соблюдал посты, превосходно знал Священное Писание, лично составлял стихиры, тропари и кондаки. От Церкви Иван Васильевич требовал ревностного отношения к богослужению, чистоты, честности, просветительской работы и твердого стояния за «истинный и православный христианский закон», даже если придется пострадать за него [210] .
210
Все это отражено в вопросах, заданных царем церковному собору 1551 года и попавших в текст «Стоглава».
Он яростно отстаивал чистоту веры от разного рода еретических искажений и немало усилий приложил к тому, чтобы не допустить в Россию протестантизм. В 1553—1555 годах государь способствовал разгрому ереси Матвея Башкина и Феодосия Косого. Последний бежал в Литву и там присоединился к антитринитариям (социнианам). На территории нашего западного соседа, Великого княжества Литовского, в середине XVI столетия пылали конфессиональные конфликты, получили распространение многие разновидности протестантского учения, в том числе анти-тринитарные секты лютейшего образца. Иван Васильевич позаботился о том, чтобы московский рубеж надолго стал восточной границей распространения протестантизма [211] . Его походы на запад неоднократно принимали в ходе Ливонской войны вид военных экспедиций, направленных к религиозному очищению, борьбе с засильем «прескверных лютор». Особенную роль сыграли походы 1562—1563 годов на Полоцк и 1577 года в Южную Ливонию.
211
В то же время государь делал послабления по вере протестантам и католикам, выезжавшим в Россию для службы, позволил немцам — насельникам Москвы завести кирху. Неоднократно царь отступал от непримиримо твердой позиции по вопросам веры ради политических успехов.
Порой началу большой военной кампании предшествовал крестный ход в Москве с участием столичных архиереев и монастырского начальства. И боевое предприятие превращалось в своего рода крестовый поход.
Царь лично принимал участие в религиозных диспутах с иностранными проповедниками, неизменно занимая позицию ревнителя православия. Так, в 1570 году он вступил в публичную полемику с «министром» богемских (моравских) братьев Яном Рокитой, а в 1582 году вел споры о вере с ученым папским посланником Антонио Поссевино. Конфессия, которую представлял Ян Рокита, относится к числу не то что радикальных, а, можно сказать, боевых ответвлений Реформации. Соответственно царь уподобил ее адептов нечистой силе, «развратникам христианства», а само учение — «яду» [212] .
212
Содержание диспута между русским царем и Яном Рокитой через 12 лет было опубликовано в Европе.
Записки Поссевино в деталях и с большой подробностью донесли до наших дней содержание споров папского миссионера с Иваном Васильевичем. Государь не проявил ни малейшего желания делать какие-либо уступки католичеству, а к реформационным учениям вновь высказал совершенную непримиримость {173} .
Одной из самых значительных заслуг царя перед Церковью и страной является введение в России государственного книгопечатания. От 50-х — начала 60-х годов XVI столетия до нас дошло несколько «анонимных» [213] изданий; некоторые из них могут быть с большим на то основанием приписаны неизвестной московской типографии. По всей вероятности, на этом издательском предприятии использовался труд итальянских инженеров, поскольку терминология раннего русского книгопечатания взята из итальянского языка [214] . Некоторые исследователи связывают работу этой типографии с просветительской деятельностью Сильвестра, участника Избранной рады. Реже пишут о связи между учреждением книгопечатания и той же просветительской устремленностью некоторых статей «Стоглава», хотя это феномены явно одного плана. Первые годы книгопечатания в России крайне слабо освещены в источниках. В распоряжении историка имеются лишь жалкие клочки информации. Доподлинно не известно, кто содержал изначальную типографию и где она располагалась.
213
То есть в силу разных обстоятельств лишенных выходных данных.
214
В этом нет ничего фантастического: итальянские инженеры и техники нередко нанимались на русскую службу в XV—XVI веках. В 1550-х годах Россию посетил датский мастер-печатник Богбиндер, однако неизвестно, работал ли он по специальности.
В первой половине 60-х [215] государь Иван Васильевич и св. Макарий, митрополит Московский, основали Печатный двор в Китай-городе — первое отечественное издательство, деятельность которого документирована. Печатный двор поддерживался государством и Церковью, иными словами, он обеспечивался финансами и кадрами на регулярной основе. В 1564 году мастера-печатники Иван Федоров и Петр Мстиславец выпустили «Апостол» — первую российскую книгу, выходные данные которой известны ученым. Затем вышел «Часослов». По словам самого Ивана Федорова, царь благосклонно относился к его деятельности. Через несколько лет оба печатника переехали на территорию Великого княжества Литовского, чтобы заняться просветительской деятельностью среди православного населения Литовской Руси [216] . Книгопечатание в России продолжалось: некоторое время типография работала в Александровской слободе, но впоследствии она вернулась в Москву, на Никольский крестец (Китай-город). Тематика изданий Печатного двора в первые десятилетия его существования была почти исключительно церковной. Появление типографии в Москве оказалось великим благом для православия, поскольку избавило литературу, бытовавшую в церковном обиходе, от ошибок переписчиков. Перед тиражированием каждое издание подвергали «справе» (многосторонней редактуре) и очищали от накопившихся искажений. Поскольку богослужебные книги того времени изобиловали разночтениями, приведение их к единому виду, а также правка сомнительных с богословской точки зрения моментов затянулись и в XVII столетии вызвали бурю споров [217] . Однако уже то, что можно было хотя бы приступить к этой работе, стало большим подарком для нашей Церкви. Издания Печатного двора расходились по всей России: их продавали, бесплатно отправляли в новые храмы и монастыри, везли в отдаленные города для последующего распространения.
215
Видимо, в 1563 году.
216
Существует немало версий, отвечающих на вопрос, в связи с чем первопечатники Ивана IV оказались в Литовской Руси, но наиболее здравое объяснение — особая миссия, совершавшаяся по соглашению Ивана IV, православных магнатов Великого княжества Литовского и при благословении, полученном на Московской митрополичьей кафедре. Вероятнее всего, московские мастера выехали вместе с техническими приспособлениями в 1566 году, с посольством литовско-русского магната Григория Ходкевича. Автор этих строк, благодаря любезному позволению реставраторов Спасского собора Спасоевфросиньевского монастыря в Полоцке, имел возможность ознакомиться с граффито 1566 года: «Иван Федорович власною (т.е. собственной) рукою написа». Вероятно, это своеобразный автограф первопечатника.
217
Фактически книжная справа была одним из поводов к великому церковному расколу при патриархе Никоне и рождению старообрядчества.
Таким образом, государь Иван IV сделал немало полезного для Церкви и долгое время старался быть ее верным сыном.
Проблема состоит в том, что при всей твердости вероисповедной позиции в личной жизни и в политике Иван Васильевич с первой половины 60-х годов XVI века стремится как можно меньше стеснять себя. Заповеди Христовы и христианская нравственность слабо связывали его страстную натуру, играя в «постановках» государя-лицедея роль декораций, но никак не стержня всего действия.
Уже в 1564 году, вскоре после смерти митрополита Макария [218] , государь пишет Курбскому о новой своей позиции по отношению к Церкви: «Нигде ты не найдешь, чтобы не разорилось царство, руководимое попами. Тебе чего захотелось — того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам?» {174} До начала опричнины св. Макарий неоднократно печаловался о судьбе опальных вельмож, осужденных на казнь. Ему удавалось отмолить их жизни. Так, например, произошло в 1554 году. В Литву попытался перебежать князь Никита Семенович Лобанов-Ростовский, да с ним же собирались перейти рубеж еще несколько князей Ростовского дома; однако в Торопце князя Н.С. Лобанова-Ростовского поймали, и он дал обширные показания о своем участии в аристократическом «мятеже» 1553 года, а также об иных его участниках. Царь осудил его «казнити смертию и на позор», но тут вмешалась Церковь. Летопись сообщает: «…митрополит Макарий и со владыками и архимандриты… отпросили его от смертные казни» {175} . Вместо этого князь-беглец отправился в тюрьму на Белоозеро. Пользовался правом «печалования», по всей видимости, и митрополит Афанасий, преемник св. Макария на Московской митрополичьей кафедре [219] .
218
Судя по всему, митрополит Макарий пользовался у царя значительным авторитетом и оказывал на Ивана Васильевича благотворное нравственное влияние. Многие историки считают, что подобного рода духовными наставниками царя были также священники Сильвестр и А.Ф. Адашев, но это вызывает определенные возражения. Сильвестр мог быть учителем Ивана Васильевича, но наставником — вряд ли. В большей степени он мог играть роль посредника между молодым государем и высшей аристократией; Иван IV, выросший среди заговоров, мятежей, интриг, знал цену учительству, исходящему от человека, который занял столь важную политическую позицию, уважал его и во многом должен был подчиняться ему; но любил ли он Сильвестра? видел ли в нем нравственный пример? Вряд ли. Ничто не свидетельствует о сколько-нибудь теплых чувствах между ними. Еще менее вероятно, что наставническую роль мог принять на себя Адашев.
219
Ведь не зря же царь, удалясь в Александровскую слободу в декабре 1564 года, писал, что Церковь не дает ему расправляться по всей воле с «изменниками», отстаивает их: «…архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася з бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людьми, почали по них… царю и великому князю покрывати». См.: Продолжение Александро-Невской летописи// Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 29. С. 342.
Житие митрополита Филиппа рассказывает о том, как он пытался уговорить царя отказаться от опричнины: «… нача молити, дабы государь престал от такого неугодного начинания Богу и всему православному християнству. И воспомяну ему Евангельское слово: “Аще царство на ся разделится — запустеет”. И ина многа глагола со многими слезами…» {176} Не добившись своего, св. Филипп позднее обличил воинство опричников публично: «Мы убо, царю, приносим жертву Господеви чисту и бескровну в мирское спасение, а за олтарем неповинно кровь лиется християнская и напрасно умирают!» {177} Он публично отказал царю в благословении, призывая Ивана Васильевича прежде простить «согрешающих» ему. Открытое антиопричное выступление св. Филиппа относится к периоду, когда массовый террор уже был инициирован «расследованием» по «делу» И.П. Федорова. Митрополита возмущало, помимо всего прочего, одеяние опричников: «черные ризы», высокие «халдейские» шлыки на головах, «тафии» [220] , не снятые во время крестного хода. Его замечания по этому поводу вызывали царский гнев. Царь настоял на свершении суда над митрополитом. Суд этот производился со значительными нарушениями относительно церковных традиций, канонов и доброй нравственности. Особая «следственная комиссия» работала на Соловках, где Филипп до восшествия на митрополичью кафедру был игуменом; следователи всеми доступными способами — то посулами, то открытым насилием, — добывали показания против него. В результате доказательная база обвинения, выдвинутого против митрополита, оказалась основанной на клевете и лжесвидетельствах… Филиппа осудили. Архиерейские одежды были насильно сорваны с него прямо в храме, во время богослужения, и заменены на рваную рясу. Некоторые мужественные иерархи противились суду, а когда, под давлением Ивана Васильевича, бывшего митрополита все-таки признали виновным в «порочной жизни», царю не позволили сжечь его [221] . Смертная казнь была заменена ссылкой в тверской Отроч монастырь. Это произошло в ноябре 1568 года. По словам Р.Г. Скрынникова, «…суд над митрополитом нанес сильнейший удар по престижу и влиянию Церкви» {178} . Действительно, срамное действие православного государя опозорило Церковь и показало, сколь мало теперь стоит ее честь в глазах Ивана Васильевича. Опричная политика несла в себе мощный антицерковный элемент. Трагическая смерть св. Филиппа дает еще одно подтверждение этому: в декабре 1569 года его умертвил опричник Малюта Скуратов-Вельский [222] .
220
Тафья — головной убор, заимствованный у татар. Церковь осудила его ношение задолго до митрополичьего служения св. Филиппа.
221
Но и помощников Ивану IV в среде духовенства отыскалось немало…
222
Факт насильственной смерти св. Филиппа известен по его житию, сообщению князя A.M. Курбского, запискам бывших опричников И. Таубе и Э. Крузе и др. источникам. Палач Филиппа, Малюта Скуратов, не был как-либо наказан государем. См.: Володихин Д.М. Митрополит Филипп. М., 2009. Глава VII «Смерть пастыря».
В следующем году по царскому приказу лишились жизни св. Корнилий, архимандрит Псково-Печерский, Митрофан, архимандрит Печерского Вознесенского монастыря в Нижнем Новгороде, а также Исаак Сумин, архимандрит Солотчинского монастыря на Рязанщине. Они упомянуты в официальных синодиках опальных {179} . [223] Синодики содержат также немало имен «старцев», «иноков»,архиерейских приближенных и служилых людей. Некоторые персоны духовного звания, вплоть до архиереев, умученные по велению царя, не вошли в синодики, но их гибель подтверждается иными источниками. Во время опричного разгрома Новгорода и Пскова в 1570 году подверглись нещадному разграблению храмы и монастыри.
223
Тогда же лишились сана Филофей, архиепископ Рязанский, и Пимен, архиепископ Новгородский.
К сожалению, русский православный царь отличался несовместимой с его званием любовью к астрологам и «чародеям», порой надолго подпадая под их влияние и даже поступая по их советам в государственных делах. Так, по всей видимости, поставление Семиона Бекбулатовича на российский трон было связано с предсказаниями астрологов [224] . Елисей Бомелий, астролог с репутацией злейшего колдуна, долгое время ходил у Ивана Васильевича в доверенных лицах. Курбский упрекает царя в нелепом пристрастии к астрологии: «чаровников и волхвов от далечайших стран собираешь, пытающе их о счасливых днях». Джером Горсей сообщает, что незадолго до смерти государь «…приказал доставить немедленно с Севера множество кудесников и колдуний… шестьдесят из них были доставлены в Москву, размещены под стражей» {180} . Иван Васильевич пользовался их ворожбой и даже получил от них предсказание о дне собственной кончины, сбывшееся, по свидетельству Горсея.
224
Подробнее см. главу V.
Наконец, Иван Васильевич женился шесть раз [225] . Это намного больше, чем предусмотрено православными канонами. Четвертый брак — прямое нарушение твердых церковных правил на этот счет. Церковь вынуждена была разрешить его: память о недавно закончившемся массовом терроре была свежа, и ни один русский архиерей не мог быть спокоен за свою жизнь. Правда, на царя была наложена епитимья… Для всех прочих, дабы никто не соблазнился примером государя, последовало церковное разъяснение: «да не дерзнет [никто] таковая створити, четвертому браку сочетатися…» под страхом проклятия. По свидетельству Антонио Поссевино, после заключения четвертого брака Иван Васильевич до конца жизни был лишен права принимать причастие {181} .
225
Его жены: Анастасия Захарьина-Юрьева, Мария Черкасская, Марфа Собакина, Анна Колтовская, Анна Васильчикова, Мария Нагая. Помимо них, царь надолго сошелся с дьячьей вдовушкой Василисой Мелентьевой, почти женой… Почитатели Ивана IV отрицают некоторые браки царя, например, с Марфой Собакиной, Анной Колтовской и Анной Васильчиковой, но источники подтверждают факт свадеб. Так, например, до наших дней дошел свадебный разряд бракосочетания с Марфой Собакиной. См.: Разрядная книга 1475—1605 гг. М., 1982. Т. II. Ч. 2. С. 285—291.