Иван Грозный. Исторический роман в трех книгах. Полное издание в одном томе
Шрифт:
Что может сравняться с яростью обманутой и отвергнутой женщины?
Марья Юрьевна пыталась даже отравить князя Андрея, а ее родичи, разъезжая с толпою бесшабашных, вооруженных молодцов в окрестностях Ковеля, делали засады с намерением убить Курбского. И князь, как затравленный зверь, сидел в своем каменном мешке, боясь показаться на воле, чувствуя себя убогим, беспомощным узником.
Потеряв надежду изловить Курбского, его враги прибегли к новым видам мщенья. Начались тяжбы со стороны родных Марьи Юрьевны, посыпались жалобы королю Стефану. Король всегда старался подчеркнуть свою нелюбовь и недоверие Курбскому. От судебных
Поход вместе с польским войском под Псков утомил, разорил и не принес никаких лавров Курбскому, не спас его и от преследования врагов.
Наступили черные дни. Впору было бежать обратно в Москву. Но разве это возможно?! Родина навсегда потеряна!
Глядя в Цицероновы писания, Курбский невольно погрузился в размышления о себе.
Кто-то постучал в дверь. Иван Колымет привел пленного русского, с которым вздумал побеседовать наедине князь Андрей.
– Как звать? – отрывисто спросил Курбский, с усмешливым любопытством, но и со скрытым восхищением рассматривая стройного, красивого русского юношу, стоявшего перед ним.
– Игнатий Хвостов, – сухо ответил пленник.
– Так это на тебя сбегаются любоваться польские паненки? – рассмеялся князь.
Хвостов молчал, бесстрастно слушая слова Курбского.
– Ну, как живется в плену?
– Так же, как и тебе, князь...
– Я – не пленник, я живу на воле.
– Не завидую, князь, я твоей воле. Горькая она.
– Вона ты какой... речистый! – удивленно вздернул бровями Курбский.
Хвостов молча смотрел на князя.
– Скучаешь ли ты о родине?
– Дикий зверь и тот скучает о своей норе, как же русскому человеку не скучать о своей святой земле?! – ответил с волнением в голосе Игнатий.
Немного помолчав, он спросил тяжело вздохнувшего Курбского:
– Неужто, князь, ты не скучаешь о родной стороне?
Курбский нахмурился. Ему показался дерзостью вопрос какого-то злосчастного пленника.
– Я скучаю о своей вотчине, которую воровски похитил у меня лютый царь.
– Нашему батюшке государю служат знатные и малые люди не за страх, а за совесть... У них сильна любовь к родине, она превыше всяких обид.
– Красно говоришь, детина. Трудненько тебе будет в неволе жить. Подумай об этом. Чей ты? Из какого рода?
Хвостов рассказал о себе, что знал, и когда помянул семью Колычевых, куда его поместили монахи, Курбский вдруг вскочил с места, схватившись рукою за голову.
– Теперь я знаю, кто ты! Ты – сын Никиты Борисовича Колычева! Его убил Васька Грязной по приказанию царя, а твою матушку сослали в монастырь... Игуменьей она близ Устюжны-Железнопольской... Царь покарал твоих родителей, а тебя сделал несчастным... Тот старец, о котором сказывал ты, твой дядя... Степан Колычев – он был на миру. Затем укрылся в монастыре и там вырастил тебя. Несчастный! Ты раболепствуешь перед тираном, губителем твоих родителей!
Игнатий побледнел, слушая слова Курбского. То, что говорил князь, было похоже на правду. Нередко намекали ему, Игнатию, на мать, живущую в монастыре под именем Олимпиады, и на его происхождение из рода Колычевых.
– Так вот, парень... Переходи к нам. Оставайся в Польше, служи королю и мсти тирану московскому за смерть твоего отца и за мать. Иначе тебе плохо будет. С пленными у нас сурово обходятся.
– Много претерпел я и так всего... – тихо ответил Игнатий. – Меня били батогами,
Курбский нахмурился, встал с кресла, повернулся к Хвостову.
– Стало быть, не страшит тебя жизнь на Руси?
– Мне совестно, князь, слушать такие слова от тебя. Ты знаешь, что русскому воину смерть краше всякой измены. Коли смерть эта за родину, что иное может сравняться с таким счастьем?! Мы все брали пример с воеводы Шуйского. Полюбился он нам.
Князь Курбский вспыхнул:
– Сам ли так говоришь иль тебя к тому учили? Не скрывай.
– Дозволь спросить тебя, князь. Правда ли, что и ты ходил войной на Псков? Правда ли, что и ты помогал супостатам бить нас?!
Курбский отвернулся, закричав:
– Колымет! Убери от меня сего смерда! Гони его с нашего двора... Дерзкий пес!
Игнатий усмехнулся.
– Бог судья тебе, князь! Не видать бы мне тебя больше. Великий грех свершил ты! Во Пскове мы проклинали тебя. Ты – изменник. Проливал кровь своих братьев!
Курбский закричал дико, свирепо:
– Бейте его батогами, собаку!
Колымет и другие холопы набросились на Хвостова, схватили его и вытолкали за дверь.
Александра, сидя рядом с царем Иваном Васильевичем, тихо и просто говорила:
– Ты – государь... Ты все можешь... Тебе завидуют малые люди. Верни меня к моим родителям, к моему ребенку.
Царь молчал.
Выждав, она сказала:
– Хорошо быть царем!
Иван Васильевич рассмеялся, ласково погладил ее по голове своей большой, широкой ладонью.
– Глупая ты! Дите. Послушай же, что я тебе расскажу.
– Сказывай, государь, ты много знаешь, любо слушать тебя.
– Однажды апостол Петр позавидовал Спасителю: «Как хорошо быть Богом! Хоть бы на полдня мне сделаться богом. Потом я опять готов стать Петром». Бог засмеялся: «Ладно, пусть будет по твоему желанию: будь Богом до вечера!» Шли они полем. Навстречу им баба гнала гусей. Она вдруг оставила их и пошла назад в деревню. Петр спросил ее: «Как? Ты хочешь оставить их одних?» Она ответила: «Не могу я их стеречь сегодня. У нас в деревне храмовый праздник». – «Но кто же должен сторожить твоих гусей?» Баба ответила: «Господь Бог их охранит сегодня». Тогда Бог толкнул Петра: «Слышал, что она сказала? Так вот, оставайся и стереги тут гусей ее до вечера. А я пойду пировать на празднике в деревне!» Досадно было Петру, не хотелось сидеть в поле и сторожить гусей. Наутро он дал слово, что-де никогда более не пожелает быть Богом.
Царь замолчал, тяжело вздохнул:
– Вот так же стало бы и с теми, кто завидует царям... Второй раз уже не захотели бы они быть царями, ибо и к большому и к малому делу должен быть пристрастен царь. Везде должен быть его глаз.
Александра задумалась. Он вдруг рассмеялся, обнял ее, поцеловал и нараспев произнес:
– «Положи меня, как печать, на сердце твое, – писал царь Соломон, – как перстие на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень, и зело сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».