Иван Грозный. Исторический роман в трех книгах. Полное издание в одном томе
Шрифт:
– Что? Аль и там война? – спросила Охима.
– Того и гляди Нарва падет и едва ли устоит Иван-город. Силу большую собрал свейский воевода Делагард. Хитро воюет, напористо. Жаль мне наших приморских земель. Как мы их берегли! Да все нипочем пошло. А уж как кораблики-то наши весело бегали! Любо-дорого смотреть.
Охима засуетилась, поставила на стол кувшин с брагой, рыбу, коренья разные, стала угощать гостя.
– А в Москве как вы тут живете? – спросил Герасим, наливая себе брагу.
– Живем, сам знаешь как... Истомились все. Колокола не умолкают... О царевиче
– Что ж делать! – грустно произнес Герасим. – Народу царство дорого, земля родная, вот и молятся.
– А чего ради сына порешил – того никто не знает. На посадах болтают всяко...
Охима шепотом рассказала Герасиму, что она слышала о смерти царевича Ивана.
Герасим вздыхал, покачивал удивленно головою, слушая Охиму. Потом вздохнул:
– Не узнал я его, государя. Как он постарел! Да и слушал он меня нехотя, устало. А говорил я – про изменника!.. В былые времена не так бы он слушал об измене. А еще есть ли новое што у вас? Чего ж ты не пьешь? Наливай, да и мне не забудь.
Охима послушно наполнила брагой две чаши.
– Болтают еще, будто поп какой-то латынский приехал... Веру переменить соблазняет царя.
– А царь как?
– Будто бы и царь того же сторонник.
– Так ли это? Не врут ли? – нахмурился Герасим. – Не может того быть. Царь тверд в нашей вере. Врут люди.
– Не ведаю. Бабы вой подняли у колодца, когда им о том сказали монахи.
– Бабы любят повыть. Говорил уж я. На них не гляди. А веру государь не переменит. Не такой он. Что-нибудь да не так. Получала ли ты вести от Андрея?
– Был тут один ихний. Сказывал, Андрей там белого медведя убил. Шкуру домой будто привезет, – рассмеялась Охима. – К чему она мне?!
– Полно. И шкура медвежья пригодится. Дай я тебя, Охимушка, поцелую... по-старому, дружески.
Он обнял ее и поцеловал.
– Помнишь ли, как мы тогда втроем на реке купались по дороге в Москву?.. А ты песню пела в воде, помнишь ли? Смешная ты была.
Охима закрыла лицо руками.
– Будет тебе! Срамота! Чего вспомнил... – проговорила она. – Давно это было. Состарились уж мы. Не та я уже теперь. Старуха я.
– Какая ж ты старуха! Не греши, не наговаривай на cебя. Такая же красавица, как и была. И телеса те же.
Охима посмотрела на него насмешливо.
– Полно тебе о телесах!.. Не лучше я твоей Параши...
Герасим покраснел:
– Параша Парашей, а Охима Охимой. Что о том говорить! И я тебя тогда желал. Андрейка отбил у меня Охиму.
– Не все сбывается, что желается... – с бедовой улыбкой сказала Охима.
– М-да, – опять вздохнул Герасим. – В сердце не въедешь.
Посидев немного молча и не спуская глаз со смущенного лица Охимы, Герасим подсел к ней поближе.
– Небось я первый с тобой подружился в те поры, на берегу Волги... Андрейка потом подлез к тебе... Ох, и зло меня тогда взяло на него. Сама знаешь, любовь начинается с глаз. А уж как я впервые увидел тебя, так и началось...
Герасим взял руку Охимы.
– Вот так же тогда я взял твою руку... Помнишь?
–
И вдруг крепко обнял ее и прижал к себе.
– Вот так же я тогда обнял тебя и прижал к своей груди... Помнишь?! – прошептал Герасим.
– Помню... – шепотом ответила Охима, подчиняясь ласкам Герасима.
– Охимушка, что ты так тяжело вздыхаешь? – шепчет он. – Аль что смущает?!
– Нет. Я так... От судьбы не уйдешь...
– Что говорить! Счастье, что называется, сквозь пальцы у меня проскочило...
Охима тяжело вздохнула.
– Ты опять?.. – целуя в щеку Охиму, спросил Герасим.
– Я думаю... Разве ты несчастлив с Парашей?..
– А ты с Андреем?
– Я... счастлива... – ответила Охима.
– Я... тоже... Параша – хорошая... дочка у меня тоже...
– А у меня сынок...
– Ну и слава Богу! И ты счастлива, и я счастлив... Это хорошо... Поцелуй же меня, Охимушка!.. Это – не грешно.
Охима крепко поцеловала Герасима...
И долго сидели они, бражничая и вспоминая далекие теперь дни юности.
Тринадцатое декабря 1581 года. Небо ясное. День морозный. В деревне Киверова Гора, в недалеком расстоянии от Пскова, московские послы князь Дмитрий Елецкий и «печатник» Роман Алферьев да посол римского папы Антоний Поссевин съехались с послами польского короля воеводой Яном Збаражским, князем Радзивиллом и секретарем великого княжества Литовского Михайлой Гарабурдой.
Снежная пустыня. От деревень остались одни головешки. Здесь не так давно хозяйничали немецкие ландскнехты. Теперь эта местность заполнилась всадниками, повозками, множеством людей. Посланцы царя Ивана Васильевича и сопровождавшие их люди прибыли сюда, блистая своими нарядами, золотом своих одежд. Степенные, с тщательно расчесанными бородами, в богатых меховых шубах, московские послы держали себя гордо, с достоинством. Люди их раскинули убранные персидскими коврами большие теплые шатры, развели около них костры. Елецкий и Алферьев не пожелали жить в уцелевших после войны дымных избах, в которых приютились надменно посматривавшие на московских послов вельможи короля Стефана. Царь внушил своим послам отнюдь не казаться представителями побежденной страны.
Из Новгорода московским людям по приказанию царя навезли целые караваны съестных припасов, много мяса. Послы усердно угощали обильными обедами, ужинами с вином и брагой римского посла Поссевина.
– Пей, Антоний, ешь... – говорил ему Елецкий. – У нашего государя всего много. Хватит на всю Европию.
В польском стане послов люди питались плохим хлебом и похлебкою без мяса. Плохо позаботились о них гетманы.
Московским людям стало известно, что Баторий из-под Пскова спешно уехал, оставив начальником над своими войсками главного воеводу Замойского. Разведчики московских послов донесли Елецкому и Алферьеву, что в изнуренном бесплодною осадою Пскова польском войске не получившие жалованья немецкие и венгерские ландскнехты бунтуют, отказываются дальше вести осаду. Замойский, чтобы успокоить войско, заявил солдатам: