Иван Грозный
Шрифт:
— Так идём, что ли?
— Идём!
Облюбовав место, розмысл увлечённо принялся за работу.
Тужась и покрякивая при каждом движении, однорукий разводил усердно глину и добросовестно помогал во всём Выводкову.
В короткий срок хата, похожая на большой белый гриб, была почти готова.
— Для кого робишь хоромы? — спрашивали с добродушной улыбкой казаки.
— А для панов молодцов, чтоб прохлаждались, сдожидаючись, покель сами бояре московские холопям поклонятся! — грубо ворчал Василий, с ожесточением сплёвывая.
Однажды перед концом работ калека вдруг подбежал к Выводкову.
— Глазей!
Лоб Ивана собрался глубокими бороздами. Глаза почти с ужасом впились в ладонь, на которой лежал осколок бута.
— Ну, чего тут глазеть? — пожал плечами Василий. — Камень и камень.
— Да ты поглазей! — раздражённо повторил Иван. — Како есть на птицу ту смахивает!
Он вдруг притих и сжал пальцами лоб.
— А кликали птицу…
Выводков не спускал взгляда с глубоких васильковых глаз однорукого. И снова, как в первую встречу, ему начинало казаться в Иване всё до жути знакомым. Этот русый пушок бороды так настойчиво напоминал ему его самого в годы далёкой юности, а волосы и глаза…
— А кликали птицу…
Василий бросил с силой наземь оскорд.
— Не Гамаюном ли кликали?
Однорукий остолбенел.
— Откель? Ты?! Откель?!
Но, встретившись с взглядом розмысла, вдруг упал на колени.
— Откель ты родом, Бабак?
Выводков, не смея верить себе, как-то бочком, крадучись, подошёл к Ивану и склонил к нему посеревшее лицо своё.
— У Замятни… с матерью… с Кланей… с женой моей… жили вы… отца сдожидаючись…
— Батюшка!..
— Дитятко!..
Косились запорожцы на Выводкова:
— Ну, сын! Ну, дал Бог встретиться! А не кохаться же с ним до конца живота!
Стреляйбаба и Гнида не давали прохода Василию.
— Ганчыркой ты стал, а не казаком! И горилкой-то не отдаёт от тебя. Баба и баба, одно тебе слово!
Но розмысл не обращал внимания на насмешки и старательно избегал встреч с товарищами.
В поле, зарывшись в густую траву, любил он лежать, прижавшись щекою к щеке Ивана. Они бесконечное количество раз вспоминали далёкое прошлое, восстанавливая, как что-то чрезвычайно ценное и важное, каждую мелочь, и, излив душу, мечтательно стихали, чтобы сейчас же вновь приняться за прежнее.
Изредка в сопровождении дозорных на луг приходили турецкие девушки-полонянки.
Под брань и насмешки турчанки, измождённые голодом, принимались косить. Им не разрешали ни передохнуть, ни освежиться глотком воды, и если какая-нибудь из девушек бессильно падала, казаки немедленно поднимали её нещадными ударами батогов.
— Задери ей спидницу, скурвиной дочери!
Ивашка прятал лицо на груди отца.
— Не можно глазеть мне, как забижают зря тех полонянок!..
Выводков угрюмо поглядывал в сторону запорожцев, но не решался вступиться за девушку.
Только когда казаки однажды зарубили одну, — он не выдержал и подскочил к дозорному.
— Тако спекулатари робят с холопями!
— А мы с некрещёною падалью!
И назло Василию сорвали с полонянок рубахи.
— Налетай, паны молодцы!
— Не молодцы вы, а разбойники! — заревел розмысл, набрасываясь на Шкоду. — Токмо тем и живы, что делом разбойным! Не те вы, про коих я в думке держал!
Взрыв хохота привёл его в бешенство. — Не те вы, что за морем за окияном блазнились мне!
Не помня себя, он подхватил косу и грозно замахнулся на запорожца.
— Бей его, братцы! То не казак, а друг басурменов! Иуда!
Василия свалили с ног.
Долго лежал Выводков, полуживой от побоев. Иван не отходил от него ни на шаг и лечил всеми известными ему средствами.
По ночам, крадучись, к больному приходил Гнида с фляжкой горилки.
— Пей, Бабак! Дюже помогает горилка с порохом, тютюном да красным перцем.
Когда розмысл немного поправился, его вызвали на площадь.
Загубыколесо поднял высоко булаву. Тотчас же писарь уселся на землю, поджав под себя ноги, и достал из-за уха остро отточенное гусиное перо.
Нерыдайменематы распахнул красный, с широкими вылетами жупан, сбил набекрень высокую суконную шапку и поиграл оттопырившейся, как клин бороды Иоанновой, пёстрой кисточкой шёлковой опояски.
— Славное низовое товариство, — начал он, передвигая люльку из одного угла губ в другой. — А было ли в Сечи, чтобы казак ублажал басурменов?
Его перебил Шкода.
— Та не так! Ты про то побалакай, как за бисовых баб некрещёных казак руку поднял на казака!
Атаман потряс булавой.
— Годи! Послухаем, что повыкладает нам Нерыдай!
— Ото и повыкладаю, что за таку подмогу в лянцюги надо взять да за рёбра подвесить! И никаких!
Он сорвал с себя шапку и бросил её злобно в Василия.
— И никаких! Под рёбра! И никаких!
Ни один человек не посмел выступить на защиту Василия. С немым участием поглядывали на преступника его друзья и соратники.
Кошевой не спеша раскурил люльку и уставился на Нерыдайменематы.
— А не поискали бы вы, паны, в казацкой своей башке да не припомнили, как Бабак в поле орудовал для славы нашей Сечи молодецкой?
— Геть! — напали на атамана молодые казаки. — На крюк его, та и годи!
Кошевой наклонился к писарю и неожиданно продиктовал:
— Такой расправы нема, чтобы казак напирал с косою на казака… Пышы!
И, сунув кончик оселедца в зубы, спокойно дождался, пока писарь записал его слова.