Иван Грозный
Шрифт:
Однако исследователи справедливо отмечали, что все известные данные об опричниках, занимавших в опричном дворе сколько-нибудь видное положение, говорят об ином: всех этих людей царь взял в свой двор из состава старого «государева двора» и к низам дворянского сословия они никак не принадлежали. Да и сам Штаден сообщал, «что князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по ступеням (in gradus) не по богатству, а по породе (nach Geburt)».
Элемент истины в высказываниях иноземцев, как представляется, был. Борясь с изменой, опричные власти поощряли доносы боярских слуг на своих господ. Согласно сообщению Штадена, если кто-либо из боярских слуг являлся к одной из застав, окружавших Александрову слободу, и заявлял: «У меня есть дело господарское», его «тотчас доставляли от заставы в Слободу в приказ, и всему, что бы он ни говорил о своем господине, давали веру». Не исключено, что такие слуги, засвидетельствовавшие свою верность царю, могли получить часть владений прежних господ и даже быть принятыми в опричнину, но никакой значительной роли в опричном дворе они не играли и в окружение
Новый опричный двор по своей структуре и по своей иерархической организации во всем воспроизводил порядки старого «государева двора», а место того или иного сына боярского на иерархической лестнице определялось традиционными правилами. Принципиальное новшество состояло в том, что царь не пожелал взять в опричнину наиболее знатные княжеские и боярские роды, и поэтому открылся доступ к высоким должностям в опричном дворе для людей, которые при обычном положении вещей могли бы претендовать лишь на вторые роли. К тому же в сложившемся положении именно лица, служившие в опричном дворе, пользовались наибольшей близостью к государю и могли оказывать решающее влияние на положение дел в государстве. Именно поэтому часть политической элиты вместе с частью чинов двора стала на сторону царя во время политического кризиса рубежа 1564—1565 годов. В состав опричной Думы вошли члены старомосковских боярских родов — Плещеевы, Колычевы, Бутурлины и другие. В их числе не оказалось царских родственников — Захарьиных. Они, очевидно, принадлежали к числу тех советников, чье поведение в начале 60-х годов XVI века разочаровало царя.
Во главе опричной Думы Иван IV поставил брата царицы — Михаила Темрюковича. Своему шурину царь пожаловал в удел город Гороховец. Позднее вспоминали, что в годы опричнины Михаил был «человек великий и временной, управы было на него добиться не мочно». Однако царь не давал шурину ответственных государственных поручений, и можно думать, что его роль была скорее почетной. Наиболее влиятельным лицом в опричной Думе в первые годы опричнины был, конечно, ближайший советник царя Алексей Данилович Басманов, ставший, по существу, первым человеком в государстве после царя. Кроме Алексея Басманова и его сына Федора, ставшего царским кравчим, особенно близким к царю лицом в первые годы опричнины был князь Афанасий Иванович Вяземский. Читателям романа Алексея Толстого «Князь Серебряный» Вяземский должен был запомниться как пример родовитого аристократа, пренебрегшего интересами своей касты и «вписавшегося» в опричнину ради карьеры. Этот пример, может быть, лучше, чем другие, показывает, как плохо представляли себе в XIX веке историю русского дворянства. Когда-то князья Вяземские были действительно владельцами крупных родовых вотчин на Смоленщине, в состав которых входил и сам город Вязьма. Однако, когда восточная часть Смоленщины в конце XV века вошла в состав Русского государства, князья Вяземские утратили родовые вотчины и вместе с другими местными землевладельцами были переселены на восточную окраину государства и получили поместья на Волге в Костромском и Романовском уездах. В составе «государева двора» князья Вяземские занимали невысокое положение. Когда в 1550 году из состава двора была выбрана тысяча лучших слуг для наделения их поместьями под Москвой, в их состав попал лишь один представитель этого рода. В «Разрядных книгах» до наступления опричнины князь Афанасий также не упоминается — очевидно, он не получал назначений ни воеводой в полк, ни наместником какого-либо города. Таубе и Крузе упоминают Афанасия Вяземского среди людей, сопровождавших царя в Слободу Об особой близости Вяземского к царю говорит свидетельство Шлихтинга, что только из его рук Иван Васильевич принимал лекарства. Позднее, после возвращения царя в Москву, в начале 1565 года, Вяземский вместе с Алексеем Басмановым проводил «перебор» детей боярских из Суздаля, Вязьмы и Можайска. В следующем 1566 году он участвовал в важных переговорах с литовцами как царский оружничий, окольничий и наместник Вологды. На этом примере ясно видно, какие возможности открывались в опричнине для карьеры сына боярского, не принадлежавшего к элите «государева двора».
Завершая характеристику некоторых наиболее важных черт нового порядка, следует остановиться на мерах, предпринятых царем для обеспечения своей безопасности и для укрепления своей власти. Как отметил Генрих Штаден, Мария Темрюковна «подала великому князю совет, чтобы отобрал он из всего народа 500 стрелков и щедро пожаловал их одеждой и деньгами, чтобы повседневно и днем, и ночью они ездили за ним и охраняли его». Перед нами еще одно свидетельство того, что вторая жена царя активно участвовала в его делах. Царь принял ее совет во внимание. Описывая в другом месте своих «Записок» особый двор, построенный для царя в Москве, Штаден отметил, что на нем постоянно «держали караул 500 стрелков». Во время походов на Казань в 1549—1550 годах была проведена важная военная реформа. Если до этого пехоту, вооруженную огнестрельным оружием, в случае войны набирали по разверстке из среды городского населения — торговцев и ремесленников, то теперь было создано специальное стрелецкое войско, которое должно было постоянно нести военную службу, за что ему было определено ежегодное денежное жалованье. Трехтысячный отряд стрельцов был поселен в Воробьевской слободе под Москвой. Очевидно, из числа этих стрельцов, после соответствующего «сыска родства» и подобных мер избирались 500 человек, которые несли постоянную охрану царской особы.
Для понимания характера опричнины как явления не только политической, но и идейной жизни русского общества следует коснуться отношений царя с его ближайшим опричным окружением. Эти отношения были столь своеобразными,
По их наблюдениям, во главе опричного государства стояло «особое братство из трехсот молодых людей». Главой «братства» — игуменом был сам царь, келарем — князь Афанасий Вяземский, пономарем — дворовый сын боярский из города Белой Григорий Лукьянович Бельский, вошедший позднее в русскую историю под своим «мирским» именем Малюта. Названия «игумен» и «келарь» говорят о том, что по своей внешней организации «братство» уподоблялось объединению монахов общежитийной обители. Об этом же свидетельствует и образ жизни, избранный членами «братства». Они носили «грубые нищенские или монашеские верхние одеяния на овечьем меху» и «длинные черные монашеские посохи». Уже ранним утром, в 4 часа, «братья» должны были присутствовать на службе в церкви. Царь сам созывал на нее «братьев» звоном колоколов «вместе с обоими сыновьями и пономарем». (Таковы были обстоятельства, при которых состоялось близкое знакомство царя со своим в будущем ближайшим сподвижником.) На отсутствующих налагалась восьмидневная епитимья. На службе, продолжавшейся с 4 до 7 часов утра, царь сам пел «вместе со своими братьями и попами». После часового перерыва служба продолжалась до 10 часов. Затем наступало время трапезы, во время которой «царь по должности настоятеля во все время обеда стоя читает им назидательные книги». Не съеденная за трапезой пища раздавалась нищим. После вечерней трапезы в 9 часов царь некоторое время отдыхал (также, очевидно, и другие члены «братства»), а в 12 часов снова появлялся «в колокольне и в церкви со всеми своими братьями» для совершения ночной службы. Сохранились переписанные в конце 60-х годов XVI века в Александровой слободе «повелением» Ивана Васильевича рукописи служебных миней, по которым члены «братства» совершали службы, а также рукописи четьих миней, по которым царь-настоятель читал своим «братьям» во время трапезы.
Хотя Таубе и Крузе лишь частично описали порядок дня, по которому жили «братство» и его глава царь-игумен, очевидно сходство этого распорядка с распорядком жизни общежитийного монастыря.
Сходство, разумеется, было лишь частичным. На трапезах подавалась обильная пища с вином и медом, монашеские посохи были снабжены острыми железными наконечниками, под грубыми монашескими рясами опричники носили богатые одежды на меху, шитые золотом, и длинные ножи, о назначении которых речь пойдет в следующей главе книги. Однако желание царя в каких-то существенных чертах уподобить жизнь своего окружения жизни монашеской обители не вызывает сомнений.
Какие же цели он при этом преследовал? Подчас созданное царем «братство», имея, по-видимому, в виду известную склонность царя к насмешкам, называют пародией на монастырь. В каком-то смысле «братство» действительно оказалось на практике крайне далеко от своего образца, но вряд ли это соответствовало первоначальному замыслу. Создание «братства» было, несомненно, итогом напряженных размышлений царя над тем, как устроить отношения с новой, специально подобранной элитой власти, чтобы не возникали столкновения и конфликты, столь характерные для его отношений с прежней элитой. Царь с юношеских лет во время своих путешествий проводил много времени в наиболее известных и прославленных русских обителях — Троице-Сергиевом, Кирилловом, Иосифо-Волоколамском монастырях, где мог внимательно наблюдать за укладом и распорядком монастырской жизни, за тем, как складываются в этих условиях отношения монахов с их главой-настоятелем. Анализ написанного царем в начале 70-х годов XVI века послания братии Кирилло-Белозерского монастыря показывает, что царь внимательно изучал уставы, определявшие правила монастырской жизни, целый ряд из них он прямо цитировал в своем тексте.
По-видимому, в устройстве общежитийного монастыря, в котором никто из монахов не имел своего имущества, где все жили по единым правилам, определявшим весь распорядок жизни днем и ночью, подчиняясь воле единого главы — настоятеля, царь усматривал нечто вроде идеальной модели организации общества. Следуя ей, мот нахи становились послушными, дисциплинированными исполнителями воли вышестоящего. В перенесении многих черт этой модели в распорядок жизни своего окружения царь видел наиболее верный путь к тому, как превратить собственных приближенных в покорных дисциплинированных исполнителей своей воли.
Была и другая важная причина для этой попытки имитировать в светской жизни черты монастырского устройства. Царь считал себя не только правителем, но и учителем и наставником своих подданных не только в мирских делах, но и в делах веры. «Тщу же ся со усердием люди на истинну и на свет наставити, да познают единого истинного Бога в Троице славимаго от Бога данного им государя», — писал он в послании Курбскому. Создание «братства» в представлении царя позволяло сделать постоянным объектом такого воспитания все его ближайшее окружение. Прошедшие такое воспитание должны были стать достойными помощниками Ивана IV в осуществлении им миссии, возложенной на него самим Богом, — укреплении веры и власти в Российском царстве, опоре мирового православия.
Не все характерные черты распорядка дня царя и его окружения можно объяснить, исходя из этих общих, несомненно, наиболее важных для царя соображений. Разумеется, долгие и частые церковные службы (в том числе и ночные) были важнейшей частью монастырского распорядка (а следовательно, «братства», этому распорядку следовавшего), однако никакой устав не предписывал царю-игумену, например, самому звонить в колокола, созывая братьев-опричников на ночную службу. Здесь находили свое отражение другие черты личности Ивана IV — его глубокая привязанность к церковной музыке и пению.