Иван Грозный
Шрифт:
Ливонский поход 1577 года не привел к окончанию спора из-за Ливонии, как рассчитывал Иван IV. Уже осенью 1577 года ряд крепостей, занятых ранее русскими войсками, снова оказался в руках противника, а в начале следующего, 1578 года перешел на сторону Батория и ливонский король Магнус. Среди потерянных городов был Цесис (Кесь), традиционная резиденция магистров Ливонского ордена. По-видимому, обладание этим городом было своеобразным символом власти над всей Ливонией, и поэтому царь предпринял самые большие усилия, чтобы вернуть его.
В начале 1578 года под Цесис было послано войско во главе с Иваном Федоровичем Мстиславским. Осада продолжалась четыре недели, «пролом пробили великой, а города не взяли». В мае было принято решение послать в поход новое войско во главе с князем Иваном Юрьевичем Голицыным.
Повинуясь приказу царя, войска осадили Цесис. Начался обстрел города и русская артиллерия снова разрушила часть городских укреплений. Но до штурма города дело не дошло. На помощь к Цесису подошли совместно шведские и литовские войска, действовавшие в Ливонии. 21 октября под стенами города произошло сражение, которое завершилось серьезным поражением русской армии. В полевом сражении дворянское ополчение не выдержало натиска противника. Одни из воевод погибли в бою, другие во главе с самим командующим Иваном Юрьевичем Голицыным «тогды з дела побежали и наряд (артиллерию. — Б.Ф.) покинули». Оставшаяся в лагере пехота и пушкари в течение целого дня успешно отбивали атаки противника. С наступлением ночи пехота ушла из лагеря в близлежащие русские крепости, а пушкари, которые не могли унести с собой тяжелые осадные орудия, по свидетельству польского хрониста Рейнгольда Гейденштейна, повесились на своих пушках. Как сообщает в своих записках Горсей, бежавшего с поля боя командующего царь приказал публично бить кнутом «на торговой площади».
Чтобы поправить положение, было принято решение об организации нового большого похода в «Немецкую землю» во главе с самим царем. В начале июня 1579 года царь прибыл в Новгород, откуда для разведки по маршруту будущего похода, «за реку за Двину», было послано войско во главе с князем Василием Дмитриевичем Хилковым. В районе Пскова стали собираться войска, но до их выступления в Ливонию дело не дошло, так как в русские земли вступила армия Стефана Батория и на первый план выдвинулся вопрос о защите собственной территории.
По окончании «бескоролевья» на повестку дня снова встал вопрос о том, какова будет теперь политика Речи Посполитой по отношению к Русскому государству. Новый король рвался к войне, надеясь победами укрепить свой пока еще недостаточно прочный авторитет, и правящая элита страны готова была его поддержать, надеясь, что теперь при выгодно складывающейся международной ситуации удастся в сжатые сроки положить конец многолетнему конфликту. Созванный в январе 1578 года сейм установил высокие налоги на ведение войны, подчеркнув в своих решениях, что войну следует вести на вражеской территории. Сбор средств начался фактически в первых месяцах 1579 года, и тогда же в соседние страны направились королевские посланцы вербовать наемников на пополнение армии. Дипломатические переговоры продолжались, но Баторий не придавал им никакого значения — с их помощью он рассчитывал лишь оттянуть начало военных действий до того времени, когда его армия будет к ним готова.
Русские гонцы и послы, которые в эти годы постоянно появлялись в Речи Посполитой, лишь дезориентировали Ивана IV. Трудно сказать, чем это объясняется — то ли тем, что их намеренно вводили в заблуждение, то ли тем, что послы хотели сообщить царю приятные сведения. Правда, они предостерегали, что Баторий враждебно настроен по отношению к царю и хочет начать войну, но этому явно не следовало придавать значения: если дело дойдет до войны, заявляли послы, то в ней будут принимать участие лишь немногие «охочие люди» из Великого княжества
26 июня 1579 года из Вильно, где заканчивались приготовления к походу, Баторий послал Ивану IV грамоту с объявлением войны. Грамота открывалась резким протестом против попыток Ивана IV трактовать короля Стефана как более низкого по рангу правителя, попыток, которые он вынужден был до поры до времени терпеть: то, что со стороны царя «новые и никогды небывалые речи... подаются з вывышоною мыслью над пристойность и звыклый обычай», показывает, что царь не хочет мира, и потому не остается ничего иного, как вести с ним войну. Помимо обычных для документов того рода утверждений (о нарушении другой стороной более ранних соглашений, о захвате чужих территорий) в грамоте был еще один мотив, совсем необычный. Король заявлял, что нанесенный ему и его государству ущерб он намерен «позыскивать» на особе самого царя, не желая наносить вред его подданным, «которым, яко народови крестьянскому, всякое свободы ровно зо всими народы христианским зычим (то есть желаем. — Б.Ф.)». Смысл такого разграничения между царем и его подданными раскрывается при сопоставлении этой грамоты с другим, составленным одновременно по приказу Батория документом — обращением Батория к жителям России.
Адресуя свое послание всем жителям страны — от бояр и до людей самых низших чинов, король ставит их в известность, что выступает в поход, «не желая разлития крови вашей». Его единственный враг — царь, и он хочет лишь то, что царь «совершал и совершает по отношению ко многим народам и вам, подданным его, обратить на него самого». Что же касается его несчастных подданных, то король хочет вернуть им «права и свободы, уделенные народам христианским всемогущим Богом». Обращение заканчивалось словами, что всех, кто перейдет на его сторону, ожидают «вольность и свобода прав христианских». Грамоты с текстом воззвания были отправлены в пограничные русские крепости.
В практике межгосударственных отношений это было нечто небывалое. Правда, и ранее Сигизмунд II и его советники пытались использовать в своих интересах противоречия между Иваном IV и его подданными, но делалось это неофициально, с помощью тайных поручений и посольств. Теперь же сам глава государства открыто призывал чужих подданных к выступлению против собственного монарха. Это, пожалуй, лучше, чем что-либо другое, говорит о желании короля и правящих кругов Речи Посполитой нанести Русскому государству решительное поражение, используя для этого все возможные способы.
В царской ставке во Пскове был написан сравнительно недавно найденный ответ царя Баторию. В своей грамоте царь писал королю, что его латинская вера — «полухристианство», его паны «веруют иконоборные ереси люторское», а кроме того, в Речи Посполитой появилась новая, еще более опасная ересь — арианство, «а где ариянская вера, тут и Христово имя не вмещается... и не подобает християнством звати и християны тех людей именовати». Поэтому царь выражал уверенность, что Бог не может послать победы человеку, стоящему во главе подобных еретиков, и, напротив, «свое достояние искру благочестия истиннаго христианства в Российском царстве сохранит и державу нашу утвердит от всяких львов, пыхающих на ны». Был подготовлен и ответ на обращение Батория к жителям России: «грамота к литовскому королю Степану Обатуру с Москвы от духовного чину, от митрополита и от властей и от бояр и от окольничьих и от диаков и от дворян и от детей боярских и от всяких чинов людей... против ево королевские Степановы грамоты со многою укоризною и з бесчестьем». Однако к осени 1579 года на театре военных действий сложилось такое положение, что оба эти документа так и не были отправлены к польскому королю.