Иван Калита
Шрифт:
Глава 14
Князь Александр Михайлыч возвращался во Псков. Многое изменилось за неполных два года его невольного изгнания. В Новгороде сидел новый архиепископ, Василий Калика, избранный вечем из бельцов, неревлянин, бывший поп Козьмы и Дамиана с Холопьей улицы, и деятельно воздвигал каменные стены Детинца, поскольку Гедимин всё решительнее влезал в дела Великого Новгорода, как и в дела Смоленска, и на невыясненной границе великого княжества Литовского с Ордою было зело немирно. Будь на месте Узбека иной хан, давно, быть может, и пря великая разразилась. Во всяком случае, следить, где сидит ныне изгнанный тверской князь, ордынцам стало некогда.
Ехали полем. Крестьяне возили снопы сжатого хлеба. Высокие скирды ржи высились там и сям. Князь вольно сидел в седле, приспустив поводья и улыбаясь, и мужики приветно улыбались ему с возов, а бабы, разогнувшись и сложив руку лопаточкой, долго глядели вслед княжескому поезду. Колеистая и неширокая, прихотливо извивалась меж пригорков дорога в позолоченной солнцем пыли, в ярких пучках осенних сорняков по обочинам. Верхами ехала дружина, скрипели возы. Высокие редкие облака медленно плыли по осеннему, уже холодеющему небу, и редкие птичьи стада уже начинали тянуть на юг.
Немчин Дуск, поступивший на службу к тверскому князю в Литве, ехал обочь, говорил что-то, ломая русскую речь… Не думалось. Александр кивал, не слушая. Во Пскове ждали его жена и маленький сын, ждали псковичи, считавшие его и о сю пору великим князем. Большой, добродушный, подъехал Андрей Кобыла. Чуть покося на немчина, вопросил:
– Ночуем, княже, али успевать до вечера? Тогда и подторопить мочно!
Александр подумал, набрал воздуху в грудь, терпкого осеннего воздуха, с ароматом вянущих трав и сжатого хлеба, с чуть слышным запахом сырости и чего-то ещё, возвещающего близкие холода и зимние, обжигающие ветра. Легко вымолвил:
– А, подторопи!
И тут понял вдруг, что счастье - вот оно! Не думая ни о чём и не спеша никуда даже, ехать полем, в родной стороне, следя золотое низящееся солнце, и думать о доме, о семье, о любимой, что ждёт впереди… Думать и не спешить, и не медлить, а просто ехать вот так, опустив повода… И ещё понял, что не остановить ему ни дороги, ни солнца, ни счастья, - всё проходит, и надо всё равно торопить вперёд!
Он повернул красивую голову, прищурясь, озрел свой вьющийся среди полей обоз, и конную дружину, и бояр, далеко видных по платью среди простых кметей, и повторил, кивая:
– Подторопи! Возы пущай идут ходом, а мы - на рысях!
Псков показался совсем ввечеру, при последних лучах заходящего солнца, косо обрезавшего и облившего прощальным золотом верхи городских башен, главы Троицкого собора и, кое-где, крутые кровли посадских теремов. А затем последний раскалённый краешек дневного светила исчез, и лишь алая тучка на ясном и светлом небе долго-долго горела над медленно погружающимся во тьму городом, словно опрокинутым в воды Великой, где повторялись и прясла стен, и костры, и соборы, и даже алая тучка на светлом окоёме вечерней зари.
Александр шагом спустился с берега меж хором и клетей Завеличья, остановился у перевоза. Оттуда, с той стороны, спешили лодьи. Смолисто вспыхивали факелы, и чёрные на светлой воде лодки казались движущимися огоньками. Ударил колокол в Кроме, раз, другой, словно ещё раздумывая, и тотчас залились весёлым перезвоном малые подголоски, а следом отозвались тяжёлые била на городской стене. Сквозь прорезные сквозистые верха псковских звонниц было видно отсюда на всё ещё ясном небе, как колышут взад-вперёд, не в лад отстающим ударам, чёрные тела колоколов.
Подъезжали бояре. Рядом с ним остановились Акинфичи, Иван с Фёдором и их двоюродник, Александр; подъехал Игнатий Бороздин, сын покойного тверского воеводы, принятые немчины, Дуск с Долом, княжеский дьяк, казначей и прочие. Его уже встречали, уже обступили с поклонами и радостным гомоном, уже спешивались бояре, и чёрные смолёные лодьи уже подходили к пристани. Оттуда махали руками, подымали факелы. Князя встречали псковский посадник с вятшими, купцы, посадская старшина - все знакомые, все радостные. И - словно не было похода низовских ратей, проклятия, бегства в Литву - «Князь, князь-батюшка!»
И Александр смеялся, отвечал, здоровался со всеми, двух-трёх обнял и расцеловал, и уже расступались, и уже стелили алое сукно по берегу до второй лодьи, с которой - в светлых потемнях не сразу узнанная - соступила на берег жонка, замотанная в широкий убрус, в высоком очелье, и едва не споткнулась, заспешив. Князь узнал, подбежал, поднял на руки. В пляшущем свете факелов бережно понёс свою княгиню назад, в лодью. А колокола с той стороны продолжали и продолжали бить радостным красным звоном, и весь берег, уже совсем потемневший, был теперь усеян огоньками факелов столпившихся у причалов и под стенами Крома горожан, что вышли встречать опального тверского, а теперь своего, плесковского, кормленого князя.
Глава 15
Сидели в большой палате Довмонтова города [16] , под янтарными, в обхват, балками тёсаного потолка, за широким резным столом, покрытым камчатою тканою скатертью, за чашами с мёдом, квасом и иноземным красным вином. По стенам покоя тянулись опушённые лавки, стояли дубовые лари, ярко расписанные травами и обитые узорным железом, в коих хранились грамоты Пскова: договоры с князьями и гостями иноземными, купчие и дарственные на землю, домы и добро простых и нарочитых плесковичей, противни посланий архиепископских о делах градских и прочая, и прочая. Самые важные из грамот - вечевые решения и митрополичьи послания - находились в ларе собора святой Троицы, в самом Кроме.
16
Довмонтов город,– Довмонт (в крещении Тимофей) - родственник великого князя литовского Миндовга, в 1266 г. приехал в Псков, принял христианскую веру и по желанию псковитян стал их князем. За время своего княжения Довмонт укрепил Псков новой каменной стеной, которая до конца XVI в. называлась Довмонтовой.
…домы и добро простых и нарочитых плесковичей…– Нарочитые - именитые, знатные.
Псковские посадники толковали с князем Александром и его боярами. Дело было для Плескова из важных важное: город хотел иметь своего владыку, дабы освободиться совсем от опеки «старшего брата» - Господина Новгорода. Обид накопилось много. Старший брат не урядил с немцы, не помог противу датского короля, не боронит от Литвы; меж тем: «владычное - подай, суд архиепископль - подай! Как што, наших в железа емлют и за приставы в Новгород, тамо сиди, не знай - жив, не знай - нет! И подъездное давай, и кормы, а коли не едет Плескову, всё одно кормы давай да бор владычень по волости! Хотим свово владыку! Уж отвечивать перед митрополитом - куды ни шло, а владыку новагороцкова не хотим! Да и то смекнуть: Василий-от Калика не ставлен ищо, рукоположат ево ай нет, поди знай! Самая пора бы, княже! Самая пора свово владыку нам!»